В одной из своих бесед с Эмилем Чораном Самуэль Беккет посетовал, что хотел бы перевести на французский язык Лао Цзы, но не может, и на вопрос Чорана ответил — как можно перевести вещь, похожую на каменистые вересковые поля.
Влияние литературы Скандинавских стран на культуру западной цивилизации неоспоримо и очень весомо; ему вот уже больше полутора тысяч лет. Сага о Волсунгах, Круг Земной, Младшая Эдда — это только навскидку, сразу, первое, что приходит в голову, а есть еще и современная литература и поэзия, наследовавшая эпике и классике. Норвегия, Дания, Швеция, Финляндия, Исландия — края неистовых скальдов, по выражению Роальда Мандельштама, суровых воинов, слагавших саги и песни, выстроивших свою мировую систему, мифологию, эсхатологию.
Поэт, эссеист, издатель, переводчик Гуннар Экелеф по праву занимает одно из виднейших мест в новейшей скандинавской литературе, в северной поэзии Европы.
Современник Монтале, одного из самых герметичных поэтов Италии, Экелеф — «прозрачней», наверное потому, что жизнь его была более «насыщенна» событийностью; пишущий параллельно во времени с Целаном, Экелеф направлен в мир больше, чем сосредоточенный на мире в себе Целан; родившийся на Северо-Западе, он «пришел» в мир мысли и поэзии, помыслил самого себя, через опыт Востока, но, в отличие от Паунда, сделал это без присущего Паунду эсхатологического пессимизма, увидев даже в регрессе, распаде так любимой ему Византии залог нового социального смысла.
Таков он был во всем, и свою собственную жизнь осуществил именно так — в зазоре, не принадлежа до конца ничему и никому, а значит: принадлежа всему и всем. О личной жизни Гуннара Экелефа можно прочитать много, благо информации в интернете предостаточно. Мне же хотелось бы сосредоточиться на главном, чтобы еще раз показать уникальность явления.
Жизнь и Смерть, Любовь и Страдание, Вера и Религия, Человек и Время — все эти понятия в поэтике Гуннара Экелефа — одномоментны друг другу и присутствуют в его поэзии сразу, почти неразделимо, переадресовывая собственные качества и состояния словам и музыке в его текстах. Так он сам говорил об этом: «Глубокое переживание жизни, восприятие всего ускользающего, меняющегося, возвращающегося, во всем, что связано с образом, звуком, мыслью, чувством и жизнью…»
Можно не согласиться с мыслью Эмиля Чорана, написавшего в своих дневниках о том, что европейская поэзия, как мы ее знали, кончилась, когда из нее «ушел крик», и последний поэт Европы — Пауль Целан, мысливший поэзию, как обращение к тому, чего нет.
Повторюсь, в отличие от Целана, Экелеф мыслит поэзию, как обращение к тому, что есть и всегда будет, обращение к человеческому «сейчас».
Этот текст начинался с беккетовского «невозможно», в котором столкнулись явления разного порядка — так рождается метафора, место, в котором возможно все; каменистые вересковые поля северной поэзии, да и ландшафты поэзии вообще несколько расширились, благодаря этой книге, которую вы сейчас держите в руках, благодаря Надежде Воиновой, и ее способности «не пройти мимо», но великодушно разделить «радость узнавания».