"Футурум АРТ" No. 1 (26), 2011.

Язык находится в тесной и сложной связи с отражаемой им объективной действительностью, особой формой выражения которой он является. Казалось бы, непосредственное и естественное назначение языка очень простое — всего лишь правдиво и ясно отражать реальную действительность, чтобы при обмене информацией люди могли составить бы объективную картину создавшейся ситуации. Однако на деле оказывается, что не менее важной прагматической функцией языка является многообразное и систематическое искажение действительности. Отклонение от правды, выраженное различными лингвистическими средствами, принято называть ложью. Исследование феномена лжи и связанных с этим проблем имеет давнюю философско-историческую традицию, связанную в основном с развитием христианской этики. Первой классической попыткой научного определения лжи можно найти в трактатах Августина Блаженного: «Ложь есть отказ от правды». Ложь затрагивает все без исключения сферы человеческого бытия, от частной жизни до публичной политики, более того, ложь совместно с познанием, может быть, является одним из необходимых компонентов развития цивилизации и прогресса. Изучение лжи и обмана остается актуальным в самых разных областях науки: логике, этике, философии морали, юриспруденции, психологии, истории, социологии и культурологии.
Как вербальное явление ложь давно входит в сферу интересов языкознания. К вербальному искажению реальности относятся, например, такие многочисленные риторические фигуры, как, например, метафора, аллегория, эвфемизм, гипербола, эллипсис, разнообразные формулы вежливости, эмфаза, слова-табу, антропоморфизмы и т. п. Отказываясь от прямого номинирования предмета как он есть и пускаясь в образные характеристики, говорящий так или иначе уже отступает от реального мира в область собственной переформатированной референции. Как справедливо заметил Д. Болинджер, акт номинации, сопровождаемой в силу выбора языковых средств некоторыми одобрительными или неодобрительными обертонами, — это излюбленный пропагандистский прием и образец высшей утонченности в искусстве лжи. [Болинджер, 1987].
Практическое исследование лжи производится в области юридической лингвистики [Желтухина и др., 2005; Желтухина, Кисляков, 2008], регулирующей языко-речевые конфликты, случаи речевого мошенничества и речевого манипулирования (например, в рекламе, политической деятельности или медико-психологической практике). Достижения лингвокриминалистики позволяют установить ложность показаний на основании тех изменений, которые присущи заведомо ложно созданным высказываниям [см.: Леонтьев, Шахнарович, Батов, 1977].
Психолингвистика исследует экстралингвистические признаки лжи, поскольку несоответствие истине в устной интеракции во многом определяется не столько по грамматическим ошибкам, сколько по вневербальным характеристикам. Грамматические неправильности, ошибки, оговорки и сбои в построении фраз являются неотъемлемой частью разговорной речи вне зависимости от того, ложно или истинно то или иное высказывание. Отличительными признаками лживых интеракций становятся не грамматические отклонения, а логические ошибки говорящего, то есть несовпадение истинного положения дел с ложной пропозицией говорящего. Кроме того, помимо логических нестыковок, в процессе коммуникации ложь обычно определяется по изменению интонации, тембра и темпа речи говорящего, нарушению ритмов хезитации, покашливанию, а также таким экстралингвистическим признакам как, например, жестикуляция говорящего, мимика, движения, внезапная краснота или бледность, дрожание рук, избыточная потливость, частое дыхание, взгляд мимо глаз собеседника. Ложь часто сопровождается изменением эмоциональности речи: несвязанное с содержанием высказывания смущение или, напротив, возмущение говорящего могут стать уликой во лжи [подробнее см.: Блакар, 1987; Доценко, 1996; Биркенбил, 1997; Экман, 1999].
Вопросы языкового искажения реальности также затрагивались уже на первых этапах развития когнитивной лингвистики. Гипотеза лингвистической относительности, сформулированная Э. Сепиром и Б. Уорфом, выстраивает прямую зависимость познания мира от структурных возможностей того или иного языка. «Мы видим, слышим и вообще воспринимаем мир именно так, а не иначе, главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества», — это знаменитое высказывание Сепира [Сепир, 1993] является, по сути, утверждением того, что та реальность, которую предлагает нам язык, никогда до конца не совпадает с объективной моделью мира. Такая постановка проблемы уже изначально подвергает сомнению истинность познания, неизбежно предполагая достаточно высокий процент искажения реальности. Интерес к отражению действительности с точки зрения лингвистической относительности дал развитие этническому направлению в языкознании и отразился в многочисленных исследованиях различных языковых картин мира и их сравнений.
C развитием прагматической лингвистики ложь и обман в человеческом общении начали изучаться в рамках анализа конкретных речевых актов. С точки зрения прагматики и функционального синтаксиса акт лживой коммуникации понимается как социальное действие и анализируется в его различных формах, проявлениях и принципах действия в контексте разнообразия образов жизни людей; виды же речевых интеракций (как истинных, так и лживых) исследуются в зависимости от целей и установок референта и реципиента и условий их коммуникации [Heringers, 1977; Gises, 1992; Болинджер, 1987; Вежбицкая, 2003; Ленец, 2007].
Однако в целом анализ феномена лжи с позиций языкознания всегда оказывается затруднен проблемой того, что лживые высказывания ни лексически, ни грамматически, ни синтаксически не отличаются от правдивых высказываний [Falkenbergs, 1982]. По меткому замечанию Х. Вайнриха, ложь уклоняется от компетенции лингвистов [Вайнрих, 1987]. Такое положение дел оборачивается тем, что многие лингвистические исследования вольно или невольно переводятся в область социально-этического анализа вопроса [Арутюнова, 1995; Шаховский, 2005; King, 2006]. Однако сугубо этическая оценка последствий лживых высказываний зачастую заслоняет собой феномен языкового искажения действительности как таковой. В результате происходит совмещение лингвистических понятий истинности и ложности и этических понятий истины и лжи.
Если говорить об отечественном языкознании, то подобная переакцентуация во многом объясняется явным кризисом нравственной культуры современного российского общества, где ложь и обман, включенные в систему социально-психологических и нравственных оснований межчеловеческих отношений, играют главную роль в снижении критичности мышления у большинства населения, деформации системы ценностей и оценок и легализации имморализма. Ложная интеракция сейчас уже не требует себе оправдания, поскольку изменились сами ценностные полюса, и обман обретает характер морального чувства и легитимной ценностной ориентации, прочно занимая отведенное ему место в обществе. Такому положению дел во многом способствует расширение пространства влияния СМИ, которые выполняют функции агента социализации, но игнорируют задачи нравственного воспитания. Востребованной оказывается информация, апеллирующая к гедонистическим потребностям аудитории, но зачастую заведомо не соответствующая действительности. Искажение реальности незаметно становится нормой, ведь СМИ тиражируют факты наряду с вымыслом, предлагая обществу образцы поведения, рассчитанные на нерефлексивное одобрение и побуждение к копированию. Манипуляции политическими предпочтениями избирателей во время предвыборных кампаний, создание позитивных или негативных образов действующих политиков тоже стали обычными явлениями, на фоне которых сенсации желтой прессы кажутся уже безобидными детскими фантазиями. Приведем в качестве примера пост, встреченный нами на одном из анонимных Интернет-форумов, где обмениваются мнениями обыкновенные люди. Модель лживого поведения, предложенная в нем, разработана детально и скрупулезно: учтены как вербальные, так и экстралингвистические элементы практического общения, и это доказывает, что лживая коммуникация и «грамотный» обман в настоящее время происходит по определенным и устойчивым правилам, овладение которыми приобретается говорящим постепенно, опытным путем:
(1) Вы должны быть как все, хотя бы научиться лицемерить, не так что говорить слова, а думать по-другому, так, чтобы правильные при этом иметь глаза, это крайне важно. Иметь ангельский взгляд при полной жесткости внутри, уверяю, ваша жизнь будет улучшаться, точнее, упрощаться, вас будут любить. Вы должны быть чуть глупее, слушать проповеди и исповеди, охать, закатывая глаза, быть несчастной на словах, все время жаловаться всем на жизнь, но не перебарщивая. Так делать, сначала ныть секунд пять, а потом заткнулась и слушаешь, говорить нужно то, что хотят слушать: что умные все вокруг, избранные, говорите о собеседнике, а о себе помалкивайте. Вы просто слушайте, что говорят о себе люди, и повторяйте, только не критику и стеб в свой адрес, а похвальбу, и все у вас наладится, уверяю))) Мужчинам пойте дифирамбы, приучитесь тому вне зависимости от ваших критиканских взглядов. Вы должны полностью потерять способность адекватно воспринимать мужчину, сделайте такое придурошно-восторженное выражение и все, в нем как бы застыньте. Вы станете по праву дурой, и в этом есть резон. Подумайте, как обидно быть дурой незаслуженно, заслужите это слово… нужно вписываться в систему ценностей, ловить т. с. «волну».*

Однако искажение реальности — все-таки явление намного более широкое и распространенное, чем собственно вербальная ложь, хотя мы, безусловно, полностью согласны с тем, что ложь является неотъемлемым и важным фактором человеческой коммуникации. Тем не менее, по нашему мнению, ложь является самым последним, завершающим этапом многоступенчатого механизма переформатирования действительности в сознании и речи человека. В данной статье мы попробуем охарактеризовать ряд механизмов языкового искажения действительности, осуществляемых говорящим без осознанного намерения солгать, хотя в результате он так или иначе все равно отступает от правды. Эти стратегии широко задействуются в практической коммуникации людей в самых различных областях человеческой жизни.
Экстралингвистическая действительность (или ситуация) предстает по отношению к представляющему ее в знаковой форме языку как содержательное начало (содержательная сущность) информации. Вступая в коммуникацию, каждый человек самостоятельно и произвольно структурирует ситуацию, вычленяя из общего содержания наиболее, на его взгляд, релевантные части и преподносит собеседникам свое индивидуальное видение предметов, явлений, процессов, признаков, целых и целостных событий, — интерпретированное и классифицированное. И надо сказать, что подобная субъективная классификация и интерпретация очень часто не совпадает с объективными параметрами ситуации. Наглядным примером такой коммуникации может послужить известный отрывок из поэмы Н. В. Гоголя, представляющий обсуждение губернаторской дочки двумя дамами, в конце которого автор прямо указывает на разницу в восприятии и оценке одного и того же объекта интерпретации:

(2) — А мужчины от нее без ума. А по мне, так я, признаюсь, ничего не нахожу в ней... Манерна нестерпимо.
— Ах, жизнь моя, Анна Григорьевна, она статуя, и хоть бы какое-нибудь выраженье в лице.
— Ах, как манерна! ах, как манерна! Боже, как манерна! Кто выучил ее, я не знаю, но я еще не видывала женщины, в которой бы было столько жеманства.
— Душенька! она статуя и бледна как смерть.
—Ах, не говорите, Софья Ивановна: румянится безбожно.
— Ах, что это вы, Анна Григорьевна: она мел, мел, чистейший мел.
— Милая, я сидела возле нее: румянец в палец толщиной и отваливается, как штукатурка, кусками. Мать выучила, сама кокетка, а дочка еще превзойдет матушку.
— Ну позвольте, ну положите сами клятву, какую хотите, я готова сей же час лишиться детей, мужа, всего именья, если у ней есть хоть одна капелька, хоть частица, хоть тень какого-нибудь румянца!
Попробуем составить практическое резюме данной беседы. Портрет девушки, воссозданный по репликам данной коммуникационной ситуации, оказывается многолик и противоречив. Если бы при беседе присутствовало не знакомое с барышней третье лицо Х, то в качестве итога беседы Х мог бы заключить для себя, что губернаторская дочка: а) румяна; б) бледна; в) слишком активна в проявлении эмоций; г) слишком сдержанна в проявлении эмоций. В результате, при встрече с девушкой Х прежде всего будет невольно концентрироваться именно на данных факторах (проверяя, соответствуют они реальности или нет), тогда как без услышанного, он, скорее всего, обратил бы внимание на какие-то другие особенности внешности и характера девушки.
Таким образом, c одной стороны, язык отражает реальную действительность, однако, с другой, будучи использован в практической коммуникации людей, является средством ее искажения. В ходе общения высказывание подвергается процессу интерпретации со стороны всех участников коммуникации. Каждый из коммуникантов выбирает тот языковой уровень, на котором он будет представлять действительность. Коммуникационная интерпретация (перформативность) совершается на разных этапах психологического восприятия и разных языковых уровнях, поэтому у участников общения возникают различные понимания и истолкования как отдельных частей высказывания (слова, предложения), так и всего высказывания (текста) в целом. Это приводит к тому, что у собеседников рождаются собственные индивидуальные трактовки, которые могут кардинально отличаться одна от другой. Именно поэтому любое, иногда даже самое простоe высказывание может быть интерпретировано в нескольких смысловых вариантах.
Овладев языком, человек получает умение познавать окружающую действительность и воспроизводить полученные знания, вступая в коммуникацию с другими людьми. Однако каждый человек является частью реальности и испытывает потребность не только в воспроизведении действительности, но и в воздействии на действительность. Констатация реальности в речи и коммуникации постоянно перемешивается с моделированием и переформатированием реальности, причем констатированная реальность отнюдь не имеет для человека априорно большую значимость, нежели смоделированная. Констатированная реальность определяет положение дел (ситуацию), а смоделированная выражает отношение личности к данной ситуации. Разница между констатированной и смоделированной реальностью и определяет меру языкового искажения действительности.
Поясним свою мысль конкретным ситуативным примером: А попросил В сходить в магазин и купить яблок. В выполнил просьбу А, однако А остался недоволен, поскольку В принес яблоки зеленого цвета, тогда как А хотел получить красные яблоки. И А, и В поняли друг друга совершенно правильно, используя одно и то же кодовое содержание слова, однако их коммуникация завершилась неудачей из-за разницы в социальном (перформативном) значении: модель яблока в сознании А не совпала с моделью яблока в сознании В. Несмотря на что, приведенная ситуация не связана напрямую с явлением лжи, однако она основана на механизме ложного восприятия, поясняющего одну из первичных стратегий языкового искажения действительности, на которой в человеческом общении базируются многочисленные варианты отклонения от истинного положения дел. Индивидуальный и социальный интерес ко лжи, таким образом, не является врожденным: человек учится лгать, постепенно осознавая как собственную способность отступить от реальности, персонально трансформируя и моделируя ее с помощью языка, так и наблюдая эту способность в других людях.
В каждой речевой интеракции задействуются как описательно-объективные (информативные), так и модификационно-субъективные (перформативные) механизмы. Степень истинности высказывания напрямую связана с его информативностью**, степень ложности высказывания — с его перфомативностью. Язык в этом смысле можно сравнить с транспортным средством, перевозящим ту или иную меру правды. Слова рисуют картину, соответствующую внешней действительности или не совпадающую с ней. Взяв за основу ту или иную информацию, каждый человек имеет право облечь ее в произвольно выбранную из средств языка формулировку. Другими словами, каждое высказывание как информативно, так и перформативно.
В практической коммуникации людьми движут не только информативные стратегии: к ним неизбежно прикладывается обширный список разнообразных волюнтативных стремлений. Для осуществления этого привлекаются перформативные статегии фактуальности, интенсивности, волитивности, эмотивности, самопринижения или самовозвышения, принижения и возвышения адресата и т. д. В зависимости от намерений говорящего одно и то же положение дел может получить многочисленное языковое моделирование, то есть воплощаться в разных перформативных конструкциях, разворачивая ситуацию под тем углом, который кажется наиболее актуальным автору высказывания. Выбирая из многих вариантов одну языковую формулировку, говорящий стремится как констатировать положение дел, так и передать свое отношение к ситуации:
(3) Игорь влюбился в Нину.
(4) Нина влюблена в Игоря.
(5) Нина думает, что Игорь в нее влюблен.
(6) Игорю кажется, что он влюблен в Нину.
(7) Игорь ухаживает за Ниной.
(8) Игорь не может жить без Нины.
(9) Игорь волочится за Ниной.
(10) Нина принимает ухаживания Игоря.
(11) Нина думает только про Игоря.
(12) Нина не дает Игорю прохода.
(13) Нина встречается с Игорем.
(14) Игорь встречается с Ниной.
(15) Нина и Игорь встречаются.

Перформативность проявляется в любом высказывании, вне зависимости от того, о какой плоскости бытия идет речь. Действительность присутствует в жизни человека и в его языке в трех своих ипостасях: в качестве мира реального, виртуального и внутреннего [подробнее см.: Мустайоки, 2004]. Внутренний мир человека определяется сенсуально-эмотивными характеристиками, реальность или ирреальность которых может установить лишь сам автор высказывания. А поскольку в число конвенций общения входит принцип доверия и правдивости [Демьянков, 1982], то истинность состояния внутреннего мира принимается в коммуникации как постулат. Человек постоянно сравнивает поступающую к нему информацию с уже имеющимися в его эмпирически-опытном запасе данными и систематизирует полученные сведения, помещая ситуацию в определенный эпистемологический или аксиологический раздел. Языковая реакция внутреннего мира человека на события внешней действительности может проявлять себя в ментальной (16-18), эмоциональной (19-22) или этической (23, 24) направленности высказывания:
(16) Интересно, почему Игорь сегодня не пришел?
(17) Понятно, почему Нина была весь вечер грустной.
(18) Странно, но я не видел Нины среди гостей.
(19) Обидно, что Нина не смогла поговорить с Игорем.
(20) Это замечательно, что ты меня понимаешь.
(21) Из-за дождя пикник был отменен. Очень досадно!
(22) Игорь не сможет приехать на встречу. Жаль, но ничего не поделаешь!
(23) Игорь звонил: они с Ниной помирились. Очень хорошо!
(24) Нина сказала, что привезет документы прямо мне домой. Тем лучше: не надо никуда ехать.

Реальный мир представлен вещественно-осязаемым, сенсорно-наблюдаемым, а также логико-эпистемологическим уровнями и выражает себя в явлениях, состояниях, процессах или событиях. Он достаточно устойчив по отношению к персонально-вербальной интерпретации и сохраняет свою информативность и фактографичность, проявляющуюся в описательной структуре высказываний:
(25) Нина читает книгу.
(26) У Игоря есть привычка грызть ногти.
(27) Андрей так и не позвонил матери.
(28) На обед был суп с грибами.
(29) В космосе не действует закон земного притяжения.

Познание действительности начинается для человека именно с реального мира: освоение любого языка начинается именно с примитивных описательно-объективных конструкций, регламентирующих как положение вещей в мире, так и позицию самого человека. Реальный мир требует от человека строгой пропорциональности и размерного соотношения отражения и искажения действительности, поэтому взаимодействие правды и неправды на этом уровне бытия достаточно определенно. Правда обеспечивает человеческие отношения с реальным миром, а социальная коммуникация требует от людей принятия и подтверждения некоего кодекса объективных правил, регулирующих теоретические решения и практические поступки. Несоблюдение или нарушение этих правил ведет к конфликту с реальным миром, в котором человек чаще всего проигрывает.
Тем не менее, реальность допускает определенный процент моделирования со стороны человека. В языке существует множество прямых способов передать лично-субъективную оценку факта действительности. Персональные умозаключения также строятся по правилам информативной логичности, последовательности и каузальности, но высказывание в этом случае выполняет роль посредника между человеком и ситуацией, а сообщение становится импрессивным:
(30) Мне показалось, что Игорь похудел.
(31) Наверное, это из-за того, что они с Ниной часто ссорятся.
(32) Я считаю, что Игорь зря тратит на Нину время.
(33) Кажется, Нина собралась уехать в Америку.
(34) Возможно, это к даже лучшему.

Однако перформативность не всегда выражается прямо, в информативном высказывании может присутствовать также и имплицитная перформативность. Одним из языковых способов искажения действительности на уровне реального мира является, например, использование в речи обощенно-личных конструкций, которое приводит к тому, что говорящий приписывает свою персональную точку зрения собеседнику (адресату), а также неопределенному множеству других людей. Поэтому условно значение обобщенно-личного типа можно представить формулировкой «Так считаю я и все другие; очередь за тобой». Исключив себя из контекста высказывания, говорящий становится своеобразным представителем и выразителем общего мнения, несмотря на то, что смысл таких суждений может быть диаметрально противоположным.
Таким образом, как это ни парадоксально, обобщенно-личные высказывания по своей природе оказываются весьма перформативны. В них изначально заложена субъективная оценка факта, действия, ситуации, а также указания и рекомендации говорящего по этому поводу, выраженные не прямо, а косвенно. Кроме того, одной из значимых прагматических функций обощенно-личных высказываний является имплицитная аргументация, потребность убедить собеседника в чем-либо. Наличие личностного, субъективно-организующего начала в обобщенно-личных конструкциях вырабатывает в них такие качества как целенаправленность и большой иллокутивный потенциал. Используя обощенно-личную конструкцию, говорящий как бы заручается поддержкой других людей. Можно предположить, что чем более говорящий неуверен в собственной правоте, тем скорее он остановит свой выбор именно на обобщенно-личной конструкции. Обоснование собственной точки зрения, таким образом, происходит путем приписывания тех же самых взглядов большинству:
(35) Все живут в кредит.
(36) Мужчины полигамны.

И то, и другое высказывание содержит субъективно-имплицитную оценку и характеристику, личностный и, в принципе, бездоказательный взгляд на некоторую ситуацию, не отражающий реального положения дел. Для действительного обоснования таких суждений необходимо привести подробный аргументированный анализ, но в практической коммуникации это не является для говорящего обязательным условием. Не случайно обобщенно-личные высказывания распространены в обиходно-бытовой и социально-культурной сферах, но не употребляются в научном и официально-деловом стиле. Научная речь как когнитивный процесс направлена на познание объективного мира и потому преобразует субъективную модальность в объективную [Рябцева, 1995]. Обобщенно-абстрактный характер научной речи, вневременной план изложения материала обусловливают употребление других типов синтаксических конструкций: неопределенно-личных и безличных предложений, которые прагматически оказываются гораздо более объективны и информативны:
(37) Когда изучаешь иностранный язык, стараешься быть упорным и последовательным.
(37) Когда мы изучаем иностранный язык, то стараемся быть упорными и последовательными.
(38) При изучении иностранного языка следует (нужно) стараться быть упорным и последовательным.

Отклонение от правды рождается там, где начинается интерпретация действительности. Если в реальном и внутреннем мире человека языковая интерпретация является одним из сопутствующих свойств коммуникации (наряду с имитацией и копированием), то для виртуальной реальности интерпретация становится первичным и необходимым условием, обуславливающим ее перформативный характер. Виртуальный мир и виртуальная коммуникация основывается на осознанном изменении соотношений правил коммуникативного пространства и ощущаемых человеком законов и свойств окружающей его реальности, на непропорциональном соотношении информативного и перформативного начал в пользу последнего. Все виды словесного искусства используют метод наполнения новым содержанием уже существующих культурных, этических, социальных и прочих стереотипных ситуаций. Поэтическая речь как художественный процесс направлена на эстетическое, духовное освоение мира и потому преобразует объективную модальность в субъективную [Рябцева, 1995]. Таким образом, приоритетным становится персональное ценностное переосмысление ситуации и перформатирование действительности соответственно внутренним установкам автора: не столько смысл, сколько смысловой ракурс. Данная стратегия настолько жестко управляет художественным дискурсом, что отступление от нее и попытки описательной констатации реальности становятся адресатом одним яз ярких художественных приемов творчества. Знаменитая сцена оперного спектакля в романе Л. Н. Толстого «Война и мир» является одним из первых примеров резкой смены перформативного художественного описания на информативную констатацию действительности как художественного приема:
(39) На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.

Виртуальная действительность не требует от реципиента тех конвенциональных обязательств, которые накладывает на человека реальный мир, поэтому адресат виртуальной коммуникации (читатель, зритель, слушатель) по-иному реагирует на предлагаемый ему вариант смоделированной действительности. Адресат художественной коммуникации находится в зоне обобщенности и известной неопределенности, поэтому художественный текст в своем воздействии оставляет ему достаточный простор и свободу восприятия. Реципиент осознает игровой характер виртуального мира, не ждущий его соучастия и личной вовлеченности в события; все его реакции являются формами опосредованного длительного действия, без мгновенных вербальных откликов.
По тем же самым принципам перформативности строятся и многие институциональные дискурсы, также составляющие часть виртуального мира, такие как рекламный, политический, телевизионный, религиозный. Именно эти виды виртуального мира вызывают наибольшую критику, нарекания из-за невыполненных обещаний, неверных сведений, недостоверности в изложении фактов и манипулирования сознанием своей целевой аудитории, — то есть упреки в сознательной лжи. Однако принцип искажения действительности в таких видах коммуникации основывается на практически полном исключении этической категории лжи и языковой ложности из того отрезка виртуальной реальности, который предлагается адресату. Адресат не должен усомниться в том, что сделанный им выбор будет ошибочным, поэтому реальность институционального дискурса становится единственно правильной и возможной. Ложь как нравственное и материальное зло остается за пределами данного дискурса, который перестает различать объективную и субъективную модальность. Вступая в область виртуальной реальности, адресат должен ощутить себя лучше, чем он есть на самом деле, поэтому высказывания строятся так, чтобы адресат проникся чувством избранности и приобщенности к виртуальной правде:
(40) Наша программа для самых стильных девчонок!
(41) Наш дезодорант сделает крутым любого парня!
(42) Наша партия — партия тех, кто по-настоящему любит Россию.

Виртуальный институциональный мир находится в сильной зависимости от своего адресата, ему нужна строго определенная и как можно более быстрая реакция адресата. В силу этого мотивация и замысел этих видов коммуникации направлены на усиленное воздействие на адресата с целью спровоцировать его на определенные действия: посмотреть передачу в следующий раз, купить предлагаемый продукт или услугу, проголосовать за определенную политическую персону, пожертвовать средства на какие-либо благотворительные акции и т. п. Личные оценки и ощущения аудитории в такого рода дискурсах являются объектом модификации: в процессе коммуникации их требуется изменить, убедив адресата в истинности и правдивости преподнесенной информации и простимулировав его на подражание определенным действиям. В отличие от художественных текстов, адресат которых спокойно пребывает в зоне обобщенности и известной неопределенности, институциональные дискурсы стремятся вычислить и дифференцировать своего адресата, — «достать» его, смоделировав за него его желания, потребности и устремления. Языковое искажение действительности часто проявляется в том, что некоторая ситуация, которая может не соответствовать действительности, но является желаемой, постулируется как осуществленная и общеизвестная:
(43) Все мы знаем, что как политик Игорь Петрович давно заслужил уважение и доверие своих избирателей.
(44) Пока программа была в отпуске, наши зрители как всегда забрасывали нас письмами и сообщениями.
(45) Вы помните, что на наш банк можно положиться. Доверяя нам, вы доверяете себе.

Частотные высказывания виртуального мира превращаются в формальные коммуникативные штампы, постепенно теряющие для реципиента смысловую наполненность, а значит, и правдивость. Однако нельзя согласиться с тем утверждением, что слова, которыми много лгут, сами становятся лживыми [Вайнрих, 1987]. Как писал М. М. Бахтин, слово не знает, кому оно служит, оно приходит из мрака и не знает своих корней [Бахтин, 1996]. Благодаря обширным возможностям в языке заложены как средства отражения действительности, так и средства ее искажения. Но именно за говорящим остается решение, какой уровень перформативности он выберет и использует. Говорящий старается переформатировать ситуацию в зависимости от того положения, на котором он находится по отношению к реальному, внутреннему или виртуальному миру. Можно сказать, что языковое искажение действительности — неотъемлемое качество человеческой коммуникации, предопределенное самим языком.
Концепт ложь является одним из базисных концептов, лежащих в основе общего освоения человеком действительности. Понимание правды и лжи и способ их разграничения в любой лингвокультуре представляет собой базовый ориентир человеческого поведения, который определяет этноспецифические нормы и стереотипы общения, а также ментальность носителей языка. Умение разграничивать (в том числе и вербально) правду и неправду является одни из выработанных навыков и важнейшим из критериев формирования языковой личности. Подобным умением, например, не обладают маленькие дети, оно приходит к человеку лишь с прохождением определенного этапа социокультурного воспитания. Степень разграничения правды и лжи, впрочем, всегда различна у всех людей, сугубо индивидуальна и зависит от психологических особенностей личности и ее социального опыта. Неумение отличить правду от неправды выражается, например, в непонимании шуток, метафор, иронии и других экспрессивно-образных языковых приемов.
Казалось бы, в противопоставлении категорий правды и лжи концепт ложь должен был бы быть вторичен, являясь в этой бинарной парадигме своего рода вспомогательным элементом, способствующим установлению четких ориентиров в межчеловеческих отношениях и смысловой концептуализации реальности. Однако при более внимательном рассмотрении данной оппозиции концепт ложь в русском языке оказывается куда более богат и разнообразен. Из приложения в конце данной статьи становится видно, что концептуальное поле лжи оказывается чрезвычайно богато и стилистически разнообразно, охватывая все жанры речи, от возвышенно-книжных до разговорно-просторечных: к нему можно отнести более ста слов репрезентантов (как номинативных, так и глагольных) с разветвленной родственно-гнездовой структурой. Следует отдельно отметить, что наш список не включает многочисленных фразеологических конструкций, разговорно-просторечных и жаргонных лексем, а также некодифицированных табуированных выражений, которые, однако, составляют неотъемлемую часть данного концепта.
Список, данный в приложении, позволяет наглядно понять, насколько важным, актуальным и востребованным является для людей искажение реальности. Обман и ложь как его разновидность в громадном разнообразии широко практикуются в повседневной жизни людей, и поэтому в языке так много слов, фразеологических единиц, устойчивых словосочетаний — клише для номинации разнообразных практик лжи [Шаховский, 2005]. С помощью многочисленных элементов одного концептуального поля человек получает возможность дотошно и скрупулезно детализировать и членить ложь на множество вариантов и подвидов, а кроме того посмотреть на искажение действительности отстраненно, со стороны, оценив, проанализировав и систематизировав его.
Концептуальное поле понятия правда оказывается на несколько порядков меньше. Оно не обладает таким живым разнообразием, как поле лжи, и не играет радужными оттенками смыслов. Правда суховата и скучновата, и в своем языковом воплощении она превращается в некий категориальный шаблон, — универсальный, но, несмотря на свою универсальность, семантически и онтологически плохо развитый, слабо заполненный и мало дифференцированный. Мы не смогли вспомнить ни одного разговорного, сленгового или сниженного наименования правды.
Итак, категория лжи намного богаче конфигурацией смыслов и идей, настойчиво повторяющихся и варьирующихся в ряду языковых лексем. Получается, что при определении и характеризации как реального, так и внутреннего миров, язык сосредотачивается на описании и разграничении многочисленных подвидов искажения действительности. Правдивое отражение реальности, напротив, устанавливается в языке способом от обратного: путем нахождения и осмысления лжи. Создавая смысловое ядро оппозиции, ложь и ложность, следовательно, являются более понятными и привычными для человеческого сознания явлением. Но значит ли это, что человек настолько не уверен в подлинности и реальности окружающего мира? И что для него оказывается важнее: отразить или исказить окружающую действительность? Эти масштабные вопросы встают перед нами вместо заключения и окончательного подведения итогов.

No. 1 (26), 2011

Штудии