Вернуться на предыдущую страницу

No. 1 (51), 2021

   
ЕВГЕНИЙ СТЕПАНОВ

ПЯТЬ КОРОТКИХ РАССКАЗОВ
 
ВИЗИТ НАСЛЕДНОГО ПРИНЦА

Много лет своей несуразной жизни я отдал рекламной деятельности. Рекламировал писателей и художников, артистов цирка и певцов, политиков и предпринимателей, партии и заводы... Работал в крупных рекламных агентствах. В девяностые годы прошлого века (сразу после развода) я кинулся в работу, точно в полынью, чтобы как-то забыться и не сойти с ума.
Когда работал в рекламной газете «Центр округ», познакомился и подружился с доброжелательным человеком по фамилии Ли (у него отец китаец, а мать русская).
И вот как-то раз в середине девяностых Серёжа Ли предложил мне посотрудничать с одним бизнесменом.
— Женюра, — сказал мне при встрече Серёжа, — у меня есть дружбан — очень солидный предприниматель, один из лучших переводчиков в стране с арабского языка Игорь Валерьевич Тимохин. У него сеть фирм. Им нужен специалист по рекламе и пиару. Звякни ему — мне кажется, вы найдете общий язык.
Я — чтобы не обижать товарища — покорно записал телефон. Звонить совершенно не собирался. Но тут у нас на работе в газете «Центр округ» начались кошмарные сокращения. И я на всякий случай позвонил. Договорились встретиться. Игорь Валерьевич подал мне машину. И мы повстречались у него в офисе, который тревожно располагался возле станции метро «Пыхино» — то есть далеко не в центре.
...Офис представлял собой двухкомнатную обшарпанную квартиру, расположенную на первом этаже пятиэтажной хрущёвки.
Игорь Валерьевич, человек сорока с лишним лет, был одет в идеально-строгий костюм. Его преждевременная лысина намекала на то, что вся молодость прошла в жарких любовных баталиях. Маленький рот и тонкие губы говорили о повышенной чувственности.
Игорь Валерьевич предложил работу в арабской конторе, в которой он являлся исполнительным директором московского представительства. Контора называлась «МАР ХАБАР» (что по-арабски означает «Здравствуй»), ею владел некий господин Шмарси из таинственного государства, которое мы условно назовем Бархадор.
Я поблагодарил за предложение, но ответил, как всегда, витиевато:
— Я не могу постоянно ходить на работу, надо бы нам учредить фирму, которая занималась бы рекламными делами, а заодно обслуживала бы и «МАР ХАБАР». Я готов участвовать в финансировании этого проекта, но исполнительным директором быть не готов. Человек на это дело у меня есть.
Неожиданно Игорь Валерьевич быстро согласился. Фирму решили делать на двоих. Пятьдесят на пятьдесят.
На следующий день я привел своего дружка Александра Абрамовича Росомахина, с которым мы раньше вместе трудились в одном рекламном агентстве. Сашка искал работу, предлагал мне учредить фирму на двоих. Мы все не решались. И вот такой реальный случай. Я пообещал Сашке двадцать пять процентов. То есть вычел из своих пятидесяти ровно половину.
Я познакомил господ предпринимателей. Немного поучаствовал в беседе, а потом откланялся — меня ждали какие-то мелкие литературные делишки.
Вечером мне позвонил Игорь Валерьевич и неожиданно спросил:
— Вы давно знаете Александра Абрамовича?..
Оказывается, Абрамыч решил вопрос поставить ребром. Он резонно поинтересовался:
— А зачем нам, собственно, Евгений? Денег у него нет. Работать он не будет. Будет сидеть дома и писать свои ничтожные стихи, я-то его знаю. Давайте трудиться, Игорь Валерьевич, с вами. На пару.
Игорь Валерьевич, как на грех, оказался порядочным человеком и показал Росомахину на дверь.
Сашка даже не понял — в чем дело.
Потом я опять замотался. Связь с Игорем Валерьевичем временно потерял. Летом ко мне приехали жена с дочкой из Германии.
У меня как бы несколько жизней. В одной из них я — примерный семьянин. Эта жизнь длится ровно полтора месяца в году. И протекает в глубинном российском городке с романтическим названием Кубиково.
Семейная жизнь, как ни странно, для меня самое главное. Именно в Кубикове мы шалим с моей дочкой, русской немкой из города Грифенрода, именно в Кубикове мы ведем с моей бывшей женой общее хозяйство и ездим на ее машине «Фольксваген» на дачу. Дача у нас в пяти минутах езды от квартиры.
Наши отношения с моей бывшей женой настолько туманны и запутаны, что лучше в них не разбираться совсем.
В общем, живем мы с Наташей полтора месяца в году, но за этот период получаем столько и положительных, и отрицательных эмоций, что хватает надолго. Как раз до следующего лета.
Главный человек в моей жизни — дочка Настюшка, человек веселый, хитрый и насмешливый. Больше всего Настюшка любит хулиганить, играть в жмурки, мучить бедного кота Миньку, мешать мне спать, а также слушать смешные истории.
Иногда по вечерам мы с Настюшкой и Наташей гуляем по нашей родной Ленинградской-street, где почти на каждом доме гордо висит забавная вывеска — «Лучший дом улицы».
Каждый день мы ездим на дачу, где я сплю либо читаю стихи Евгения Винокурова, а Настюшка меня будит и заставляет играть в жмурки.
Еще мы лазаем на чердак, ходим на речку, она течет прямо внизу, и собираем черную смородину. У нас такой договор с Настюшкой: маленькое детское ведро смородины — пять раз в жмурки. Просто так я не играю. Настюшка собирать ягоду не любит, но очень любит играть. Ей приходится идти на компромисс.
...Мы сидели с Настюшкой с удочками на берегу, ловили, по-моему, несуществующую в нашей маленькой речке рыбу, играли в слова (эта игра еще называется «колокольчик раз-два-три»). Мне, как всегда, хотелось спать, но проворная Настюшка набрала два ведра смородины и обменяла их у меня на две игры в слова, вместо жмурок.
Вдруг раздался звонок на мой мобильный. Звонил Игорь Валерьевич:
— Женя, наша фирма будет проводить визит наследного принца Бархадора Абдуллы ибн Абдуллы. Прошу вас срочно приехать. Зарплата — пять тысяч долларов в месяц.
Что мне оставалось делать? Пять тысяч долларов на дороге не валяются. Я никогда, во всяком случае, не видел. И я согласился.
Приехал я в город-монстр, конечно, рановато. До визита, как выяснилось, оставалось три недели. И сотрудники фирмы пока не знали, чем заняться. Завхоз Михаил Анатольевич Головастых, выпускник МИСИ, как всегда, разгадывал кроссворд. Делал он это весьма успешно. Например, в кроссворде вопрос — вид медовухи? Миша уверенно вписывал ответ — пчела.
Однажды я зашел к нему в кабинет, просто так, потрепаться. Его почему-то не оказалось. На письменном столе лежал очередной кроссворд из газеты. Отгадан был ответ только на один вопрос. Приспособление для хранения канцелярских принадлежностей? В клеточках аккуратным почерком Миша написал — п и н а л.
Кроме Миши у нас работает его жена Альбина Николаевна Головастых, женщина суровая, но справедливая, также выпускница МИСИ. Альбина Николаевна — бухгалтер, она выдает зарплату и делает баланс. На работе ее боятся все. Особенно Миша, которого она не только ругает, но иногда и бьет. Выясняют они отношения постоянно и очень громко.
Однажды, войдя в офис, я вдруг услышал громкий и властный голос Альбины Николаевны:
— Открывай рот и соси, открывай рот и соси!
Я испугался, я не понял, что происходит.
Потом Альбина продолжила более ласково:
— Я же тебе говорила, урод, чтобы взял с собой побольше валидола.
Оказалось, что у Мишани прихватило сердце.
Еще у нас на окладе — видные арабисты, в прошлом сотрудники АПН Владимир Юрьевич Пихтин, Геннадий Иванович Гномиков, Борис Дмитриевич Затяжных (прозвище «Бидэ») и два водителя — Саша и Серёжа. Очень милые, интеллигентные люди. Особенно водители.
Смысл нашей служебной жизни — обслужить визит диковинного принца.
Лично мне Игорь Валерьевич поручил заниматься непосредственно рекламой. К приезду принца мы выпустили книгу его воспоминаний «Чингисхан пустыни». И вот теперь решили эту книгу прорекламировать. Мистер Шмарси выделил нам на это сто тысяч баксов.
Книжка получилась удачной. Она о войне в Большом заливе, в которой Абдулла ибн Абдулла принимал самое активное участие. Он был главнокомандующим объединенными войсками союзников. Война шла с Большим врагом. Половина страниц книги посвящены самому жгучему вопросу: кто же был главнее в стане союзников — Абдулла ибн Абдулла или Хитрый Норман, главнокомандующий объединенными войсками? Абдулла упорно доказывал в своей книге, что он. При этом обосновывал он это весьма оригинально. Тем, что у него было больше телохранителей, чем у Хитрого Нормана...
Во время войны Абдулла также отвечал за продовольствие, то есть был вроде нашего завхоза Миши. Но рассказывал принц в книге в основном о своих ратных подвигах. В упитанном фолианте мы разместили примерно пятьсот фотографий: Абдулла в танке, Абдулла в самолете, Абдулла с известными людьми.
Первым делом я заказал рекламный видеоролик своему приятелю Володе Банджеву, который он успешно и сделал. Правда, Володя решил немного сэкономить и дикторский текст прочитал самостоятельно. А нужно сказать, что Володя с детства имеет некоторые особенности произношения. Во-первых, он, как многие поляки, шепелявит, а во-вторых, чудовищно заикается. Так что авторская речь, прямо скажем, получилась не совсем удачно. Посему Игорь Валерьевич ролик Володи «зарубил». Нашел другого диктора, профессионального. Дал мне его телефон, чтобы я ему позвонил и все уладил.
Звали диктора. Хому Арамисович Хошабо. Он оказался айсором, то есть ассирийцем. Родился Хому Арамисович в Москве. Говорил действительно очень красиво.
Я позвонил Володе и попросил его сделать переозвучку. Мол, диктора мы тебе привезем сами на машине.
Володя охотно согласился.
— Ста-ста-рик, нет во-во-во-просов, — прошепелявил, заикаясь, Володя, — то-то-лько скажи, как фа-фа-фа-милия диктора, я должен заказать ему про-про-про-пуск заранее, иначе его на сту-сту-дию не про-про-про-пустят.
— Фамилия его Хошабо.
— А и-и-мя, отчество?
— Хому Арамисович.
Возникла минутная пауза.
Потом Володя резонно спросил:
— Слу-слу-шай, а ты-ты-ты уверен, что он про-про-прочтет текст лучше меня?
Хому Арамисович постарался. Ролик был утвержден. После этого я отвез его другому своему приятелю — тележурналисту Андрюхе Розенблюму, чтобы он разместил его на ТВ.
А сам начал писать хвалебные статьи о книге и проталкивать их в газетах. Протолкнуть материалы я пытался исключительно через главных редакторов. В беседе с каждым из них я туманно и невольно угрожающе намекал, какая величина к нам приезжает:
— Совладелец нефтяной фирмы «Дамко», будущий король Бархадора, это сулит вам колоссальные перспективы! — несколько преувеличивал я.
Некоторые мне верили. И тогда я проталкивал статьи не по рекламным расценкам, а просто за гроши. В конвертике.
Подготовительную работу наша крошечная фирма проделала большую. Мы заказали гостиницы, договорились о встречах с первыми лицами в государстве — спикером, мэром, секретарем Совета Безопасности. Хотя визит носил не официальный, а частный характер. Подготовили большую культурную программу... Так много я не работал никогда.
И вот, наконец, принц приехал.
Он оказался толстым усатым дядькой, удивительно похожим на актера Семёна Львовича Фараду.
Начались важные встречи. На одной из них — с мэром нашего города-монстра — я даже присутствовал. Как руководитель пресс-службы «МАР ХАБАР». Мэр опоздал минут на пятнадцать, было видно, что особенно церемониться с каким-то Абдуллой он не будет.
На встрече шеф города-монстра сразу начал говорить по делу:
— Мы вкладываем сейчас очень много средств в строительство. Это нужно городу. И это выгодно. Строим квадратный метр за тысячу долларов, продаем за четыре. Выгодно? Выгодно! Вкладывайте, не пожалеете!
Принц отвечал по-восточному туманно и витиевато:
— Я приехал сюда с визитом мира, меня прислал король Бархадора, чтобы сообщить вам, как мы уважаем вашу страну-песню, ваш город-сад, ваш народ-труженник...
Мэр опять:
— Давайте вкладывать в проект «Тити-мити», прибыль за год — четыреста процентов. Вкладывайте, не пожалеете!
Принц не сдавался:
— Король Бархадора прислал меня с миссией мира. Давайте налаживать мосты взаимопонимания, это так важно!..
Толстая, жутковато-мафиозная физиономия мэра начинала багроветь. Становилось страшно. Мне даже показалось, что еще один подобный пассаж Абдуллы ибн Абдуллы — и шеф города-сада ударит кулаком по столу (в лучшем случае!) и вообще устроит международный скандал.
Слава Богу, этого не произошло. Стороны обменялись подарками. И разошлись с миром.
После того, как все важные государственные встречи закончились, начались встречи неофициальные. Мы даже договорились с одним институтом Минобороны, что Абдуллу ибн Абдуллу сделают почетным доктором военных наук. Я как большой туз встретился с директором института, каким-то молодым адмиралом. Дал ему ценные инструкции, как вести себя с принцем. Адмирал все время испуганно повторял:
— Будет сделано, Евгений Викторович, будет сделано, Евгений Викторович!
И вот последний день визита. Программа состояла из двух пунктов: встреча в институте, отлет на историческую Родину.
Вояки, надо признать, постарались на славу. Выстроили на первом этаже почетный караул, пригласили оркестр из Министерства обороны, чтобы он сыграл любимые Абдуллой военные марши, накрыли банкетный стол, заказали шикарный диплом, правильные профессора старательно написали рецензии на эпохальную книгу.
Мы с Игорем Валерьевичем приехали за час до начала церемонии. Сразу — по-хозяйски! — зашли в кабинет к директору. Он нас радушно принял. Там уже находилось несколько особо заслуженных полковников, участников встречи, два седых профессора.
— Не волнуйтесь, товарищи, — сказал, обращаясь к нам с Игорем Валерьевичем, адмирал, — все идет нормально. Я уже и в генштаб доложил. (Мы, нужно сказать, работали в тесном контакте с генштабом, где у нас оказался свой человек Игорь Владимирович Пузин, тоже в прошлом арабист.) Диплом получился удачным. Не желаете взглянуть?
Взглянул Игорь Валерьевич. В дипломе было написано по-английски и по-русски — «За выдающиеся заслуги перед развитием мировой военной мысли присвоить звание почетного академика Института оборонной стратегии имени танка Т-34 г-ну Шмарси ибн Шмарси».
У Игоря Валерьевича перекосилось лицо. Но он взял себя в руки.
— Шмарси награждать еще рановато. Вообще-то у нас в гостях Абдулла ибн Абдулла, — холодно заметил Игорь Валерьевич.
И тут произошло следующее. Импозантный адмирал почему-то снял с себя белоснежный китель, бросил его на стол и крикнул в пространство:
— Срочно новый диплом!!! Даю вам, гребаные господа-товарищи полковники и профессора, пятнадцать минут. Иначе — всем п... Уволю! Ну и м.даки народились, никто работать не умеет.
Полковники и профессора пулей вылетели из кабинета. Новый диплом лег на стол адмиралу через три минуты. Мы даже не успели выпить по чашечке кофе.
Началось торжественное обсуждение. Первым взял слово профессор Лев Сигизмундович Чечулин.
Он произнес такую смелую речь:
— Господа, я скажу с присущей мне откровенностью, не взирая на титулы и звания. (Мы с Игорем Валерьевичем тревожно переглянулись.) Книга меня потрясла. Это настоящие боевые мемуары настоящего боевого генерала, которые наконец-то пролили нам свет на то, к т о же играл первую скрипку в оркестре военных действий в Большом заливе. Ясно, что это наши братья-бархадорцы под руководством лично товарища Абдуллы Абдулловича, а не голуби союзничков под руководством Хитрого Нормана...
Все зааплодировали. Принц улыбнулся. Практически все заседание он просидел молча, сыто ухмыляясь в усы. Видимо, он привык к грубой лести и другую лесть уже просто не воспринимал.
В тот день его опять называли великим, гениальным, могущественным. Он сидел и улыбался в усы.
Потом адмирал торжественно вручил принцу диплом почетного академика. Они обнялись.
Ответная речь Абдуллы ибн Абдуллы была не слишком длинной.
Он сказал:
— Спасибо!
И хотел уже было откланяться, но раздались такие бурные и продолжительные аплодисменты, что принц оказался вынужден произнести еще несколько слов. И он их произнес:
— Друзья, король Бархадора прислал меня в вашу страну-песню с миссией мира, налаживать мосты взаимопонимания — это так важно.
А потом наследный принц Абдулла ибн Абдулла улетел к себе на Родину. Милый, он обещал вернуться.

1996, 2020



ПОЧЕТНЫЙ ГРАЖДАНИН ШТАТА КЕНТУККИ

В 1992 году в Нью-Йорке я познакомился в фонде «Либерти», где работал мой приятель Коля Гриняк, даривший мне пачками эмигрантскую литературу, с настоящим американским издателем Бобом Эриксоном. Разговорились. Он оказался доброжелательным (как, кстати, большинство простых американцев) сорокалетним владельцем издательского холдинга из штата Кентукки.
Потом, когда я вернулся в Россию, мы стали с Бобом переписываться и перезваниваться. Я пригласил его в гости, в Москву. Пригласил и пригласил. Совершенно не был уверен, что он приедет. Но вдруг Боб позвонил и сказал, что готов в отпуск меня посетить, он, мол, давно хотел увидеть Москву.
Делать нечего. Я ответил, что жду. И начал думать, как буду выкручиваться из ситуации... Дело в том, что я тогда имел очень небольшую квартирку на Третьей Тверской-Ямской улице: двенадцать квадратных метров комната, плюс кухня пять. Ну и поскольку потолки были почти четырехметровые, сделал я себе нечто напоминающее второй этаж — на антресолях соорудил спальню и маленький кабинетик.
Американец приехал. На неделю. Я его поселил именно на второй этаж — сам он туда почему-то попросился.
Началась наша совместная жизнь. Боб (или Баб, так он просил, чтобы я его называл) многого не понимал в нашей действительности.
…Соседи по обыкновению «квасили». И вели коллективный образ жизни. Набивалось в соседней сто десятой квартире до пятидесяти человек. Товарищи разных (кажется) полов выпивали и днем, и ночью.
В день приезда Боба соседи традиций не нарушили — выпивали. Как всегда, весьма основательно. Многие часам к трем ночи «отрубились», то есть утихомирились. Один же (скорей всего, хозяин квартиры, бывший полковник С/A Сан Саныч, я их всех уже по голосам научился определять) все никак не угомонялся. Он подходил к другому товарищу, шпынял того — сонного! — ногой и вопил: «Я хочу спать, чего разлегся, падла?!»
Эта фраза звучала монотонно в течение несколько часов.
Под утро интеллигентный Боб робко поинтересовался: «Евгений, о чем говорят соседи?» Я сказал правду: «Один твердит другому, что очень хочет спать!»
— Странно, — вздохнул Боб, — я тоже хочу спать!
Мы с Бобом вели постоянные разговоры о судьбах России и Америки, о женщинах и мужчинах, о детях и стариках, обо всем. Даже о философских материях. Боб стал меня уважительно называть философом.
Когда на следующий день соседи опять начали выпивать и громко выражать свои чувства, я элегантно пояснил Бобу, что они приступили к философским диспутам.
— Понимаю, — сказал Боб, — у вас вообще страна философов!
Сорокалетний издатель Боб, надо сказать, оказался в принципе неприхотливым парнем. Ел то же, что и я, — картошку, колбасу, сосиски. И, видимо, сам удивлялся тому, что еще жив. Я в общем-то смутно догадывался, что там, на Родине, в США, Боб ест иные продукты, более, что ли, качественные. Поэтому по праздникам я от щедрот своих покупал ему пиццу.
Часто к нам приходили мои друзья.
Как-то завалился среди ночи скандальный молодой журналист Валерка Крюков с товарищем Пашей, мужчиной неопределенного возраста. Оба находились в состоянии полного алкогольного опьянения, но в силу большого профессионализма держались бодро.
— Ребята, — предложил Валерка, — прем по девочкам. Я плачу!
Я начал отговаривать Валерку и Пашу, стал подливать им чайку, подкладывать печеньица.
Ребята не сдавались. Очень хотели идти по девочкам и приобщить Бобыча (так Валерка тут же стал называть американца) к «высотам российской цивилизации».
Раздался очередной звонок в дверь. Это вошла Аня, моя соседка с четвертого этажа, сильно, мягко говоря, пьющая дама лет шестидесяти пяти.
— Мальчики, — пробормотала Аня, — есть пивко. Хотите? Пошли ко мне, у меня там и кресла есть.
Крюков и Паша, счастливые от своей мужской неотразимости, пошли наверх.
Наш совместный поход по девочкам не удался. Но Валерка и Паша были пристроены. И довольны.
Была у Боба возможность знакомиться с девушками и более юного возраста. Каждая из них, правда, требовала от меня, чтобы я знакомил с холеным американцем только ее. Но что делать — у меня слишком много незамужних знакомых барышень.
Боб шел на знакомства охотно, приглашал (на словах) всех в ресторан. Обещал перезвонить, назначить конкретную встречу.
Пришлось ему ненавязчиво рассказать про наши цены. Я опять-таки сказал правду.
— За стольник «баксов», — огорошил я наивного американца, — у нас в самом заурядном ресторане можно посидеть в лучшем случае вдвоем. Немного выпить и закусить. Без роскоши.
Боб оказался в шоке. По его словам, в их городке (Мейсвил, штат Кентукки) за двадцатку можно накормить в ресторане компанию из пяти человек, если не больше.
Так что в итоге в московском ресторане мы за все время визита Боба не побывали ни разу.
Через неделю Боб уехал. И напечатал в своей газете «Независимый лидер» статью под названием «Путешествие в Россию». Статья начиналась словами: «Господи, какое счастье, что я родился в Америке!..»
Я, честно говоря, даже немного расстроился. Может быть, я его плохо принял?
А вскорости Боб прислал мне приглашение в его городок Мейсвил.
Ответный визит я нанес спустя полгода.
В его трехэтажном десятикомнатном доме мне было выделено три...
Я представил, что чувствовал Боб в моем московском жилище.
Боб составил для меня специальную программу пребывания, которая оказалась очень насыщенной.
Первым делом он привел меня в магазин к своему другу Карлучо и купил мне почти полный комплект американской одежды. Брюки, пиджак, шорты и бейсболку. Я не сопротивлялся. Ну, в самом деле: дают — бери.
Потом Боб стал знакомить меня со своими родственниками. Неожиданно самый повышенный интерес ко мне проявили родители его герл-френд Мисси. Ее папа сразу пригласил к себе на завод, где он доблестно трудился инженером.
Приехали на завод. Работали там в основном афроамериканцы. За десять тысяч долларов в год. Воняло — какой-то удушающей гарью! — на заводе хуже, чем в квартире у моего соседа Сан Саныча, когда он уходил в месячный запой.
Папа Мисси начал пространную производственную экскурсию, точно уговаривая меня устроиться на работу к ним на завод. Долго говорил о производственных успехах заводчан, о том, что станки здесь самые современные, а некоторые даже из России.
После последней фразы он довольно посмотрел на меня, видимо, рассчитывая, что я как-то одобрю его речь. Но чувства патриотизма и благодарности во мне промолчали, как немые, полагаю, просто потому, что уже примерно через полчаса экскурсии у меня заболела голова. Через два часа мне стало плохо. Но виду я не подал. Только захотел вступить в Коммунистическую партию США, чтобы защищать бедных афроамериканцев.
Самое прекрасное в экскурсии было то, что она закончилась.
На прощание папа Мисси Билл подарил мне футболку с эмблемой их завода.
Вечером того же дня Боб повез меня к своему другому другу, Фрэнку, который трудился, к моему ужасу, в шахте.
Мы надели металлические каски и под жутковатый вой стремительного хароновского лифта спустились в забой.
Там я, точно Хрущёв или Кеннеди, стал разговаривать с рабочими, тупо и наивно спрашивая их:
— Легко ли вам работается?
Рабочие почему-то отвечали, что легко. Поскольку за деньги. И за хорошие. Зарплата рабочих в шахте тогда, в 1992 году, составляла тридцать пять тысяч долларов в год.
Вскоре мне опять стало плохо. Но виду я не подал. А только подумал: как хорошо, что я не шахтер. Даже американский.
Отдыхал я, когда все уходили из дома — дети Боба в школу, а сам Боб на работу, в редакцию единственной в их десятитысячном городке газеты под гордым названием «Независимый лидер». Боб, вообще, оказался уникальным парнем — после развода с женой он добился через суд, чтобы дети (восьмилетний Майкл и двенадцатилетняя Хелен) остались с ним. И сам их воспитывал вместе со своей герл-френд Мисси.
Когда все уходили, для меня начинался праздник. Знаете, как ни странно, я успел оценить незамысловатую, но очень, по-моему, вкусную американскую еду — разные булочки, гамбургеры, мороженое в коробках... Холодильник находился полностью в моем распоряжении. Я набивал немудреной и вредной, но вкусной заокеанской пищей свой непритязательный желудок и потихоньку начинал любить Америку, хотя с трудом понимал, что же я здесь делаю и зачем нужно, чтобы я лазил в забой или ходил на экскурсию на завод.
Самое странное случилось день спустя. Губернатор штата мистер Твистер, который оказался личным другом Боба, принял решение вручить мне звание почетного гражданина штата. Я позвонил по этому поводу одной своей близкой знакомой иудейского происхождения в Нью-Йорк и похвастался.
Она сказала:
— В Америке такого звания добиваются годами. Мне кажется, ты все-таки еврей. А, может быть, даже хуже — ты скрытый еврей. Морда и паспорт у тебя русские, а нутро наше...
Видимо, она так порадовалась за мой выдающийся успех.
По вечерам мы с Бобом и Мисси пили в пабах пиво, ужинали в уютных недорогих ресторанах. В уикенды ловили рыбу на ферме Джека, родного брата Боба. Джек научил меня пользоваться спиннингом. Но я все равно ничего не поймал.
Когда я оставался один, я либо поглощал американскую пищу, либо предавался акту созерцания обыденной кентуккийской природы. Из окна дома была видна огромная, как Волга, река Охайо, а также много берез. Я с удивлением обнаружил, что березы в Кентукки точно такие же, как в Подмосковье, у меня на даче. Существовало только одно наглое различие. В Америке они почему-то назывались — «берч».
Через две недели ответный визит тривиально закончился. Мы тепло простились с Бобом, и я благополучно вернулся на историческую Родину.
Диплом почетного гражданина штата Кентукки я повесил на кухне.
Некоторым моим знакомым девчонкам, приходящим иногда ко мне в гости, стало казаться, что я превратился в крутого.

1996, 2020



СВЕТЛАНКА, ЛЮБИТЕЛЬНИЦА ИНОСТРАНЦЕВ

Со Светланкой, глазастой и худющей двадцатипятилетней рыжей девушкой, работавшей корректором, я познакомился в конце восьмидесятых на юге, в знойной, сытой и благолепной (тогда) Болгарии. Мы трудились в одном издательском концерне, получили от профкома путевки и поехали. Соблазнить ее — каюсь, каюсь! — мне удалось довольно быстро. На юге это получается как-то само собой.
Болгария тех лет меня поражала. Мы путешествовали со Светланкой по старинным, маленьким болгарским городочкам, покупали вино по леву (считай рублю) за бутылку, смотрели на чаек, писали друг другу романтические стихи.
Ну и, конечно, постигали анатомические особенности друг друга. В номере, в душе, а ночью так даже в море и на безлюдном пляже... Словом, мы были молоды, жизнерадостны, глупы и, как ни странно, счастливы.
Курортный роман продолжился и в Москве, но уже не так бурно.
В последнее время мы встречались не слишком часто, но все же. Примерно раз в месяц Светланка по-прежнему одаривала меня своим нестареющим, оливковым телом.
После. мы долго беседовали. При этом тема для разговоров у нас за все десятилетие (после Болгарии) не изменилась, мы постоянно обсуждали, как, наконец, отправить Светланку за границу, то бишь выдать ее замуж за иностранца. Ну не полюбила она замечательную нашу Родину, не увидела здесь никаких перспектив. А я уезжать из России тогда наотрез отказывался.
...Когда в 1992 году ко мне в гости из Америки приехал мой приятель, красивый сорокалетний издатель Боб, Светланка оживилась. Познакомившись с ним у меня дома, она как-то сразу отодвинула меня на второй план и стала думать в сторону Америки. И Боб проявил к Светланке самый живой, неподдельный интерес. Я, собственно, не возражал. Никаких глубоких чувств я к ней уже не питал, а помочь хорошему человеку всегда приятно. Конечно, было стыдно и неловко, что я фактически сбагривал подругу за рубеж, но я находил себе оправдание в том, что делаю доброе дело. Оправдать себя мы всегда сумеем.
Увы, визит Боба был недолгим, вскорости он уехал, но русскую девушку не забыл. В последнее время стал звонить мне все чаще и чаще, спрашивая:
— Как поживает Света? Не собирается ли в Кентукки в гости?
При этом Светланке он не звонил, поскольку она, дурища, языка до сих пор не выучила. Так что я вынужден был выступать в незавидной роли переводчика, передатчика информации.
Вчера мы со Светланкой — улегшись у меня на кровати — долго и детально, в очередной раз разрабатывали план, как нам, наконец, окончательно и бесповоротно соблазнить Боба.
— Значит, так, Женёк, — говорила Светланка, — мы едем в Америку вдвоем. Входим с Бобом в полный контакт. Он мною увлекается по-настоящему. Ты подводишь меня к спальне. Главное — довести до спальни. Понимаешь?
— Понимаю. А дальше?
— Дальше — дело техники. Конечно, вы, мужики, любите, чтобы вам говорили разные нежные глупости, а я все-таки английский знаю плоховасто, но мне кажется, я найду, ч т о сказать.
— Уверена? — робко промямлил я.
— Уверена. Но все же как-то страшновато. — Неожиданно засомневалась Светланка. — Блин, как же мне без тебя обойтись? Ладно, это я еще дома продумаю. А сейчас... Ты больше не хочешь?.. Мне одеваться?
Я ответил:
— Одевайся.
Когда Светланка ушла, я остался лежать на своей деревянной кровати и, тупо смотря в низкий потолок, размышлял. О том, какой я мерзавец, о том, как паскудно идет моя жизнь, идет и проходит, о том, что праздник заключается (см. гениального Фазиля Искандера) только в ожидании праздника (как этого Светланка до сих пор не понимает), о том, что бедной моей подруге, видимо, никогда не обрести своего заморского принца, а мне, увы, никогда ей не помочь.
Предавался грустным мыслям я недолго.
Раздался международный телефонный звонок. Звонил Боб. Он спросил:
— Как поживает Света?

1995, 2020



ШПИОНСКИЕ СТРАСТИ В РЕКЛАМНОМ АГЕНТСТВЕ

С Арсеньевым я познакомился на закате, как мне тогда казалось, моей предпринимательской и журналистской деятельности.
После того, как я поработал и в крупнейшей нефтяной шведско-американской фирме (директором московского представительства), и директором по рекламе крупных журналов, и собкором в Париже...
Словом, после того, как меня благополучно отовсюду поперли, я кинулся в ножки к своему старинному товарищу, учителю по бизнесу, большому романтику в душе Юрию Николаевичу Быкову, и он меня (добрейший человек!) пристроил в одну из своих бесчисленных структур заместителем директора — как раз заместителем Арсеньева.
На дворе стоял 1998 год. До нового тысячелетия оставалось два года.
Уже при первой встрече на работе Вячеслав Сергеевич, высокий и статный сорокалетний брюнет, включив во всю мощь гигантский телевизор, пододвинулся ко мне поближе и устрашающим тоном, каким-то зловещим шепотом (так что я чуть заикаться не начал) произнес:
— А я много о вас слышал. В основном хорошего. Сразу же хочу предупредить вас — говорите здесь только по делу. Нас подслушивают.
Я испуганно обернулся по сторонам.
А Вячеслав Сергеевич показал рукой на потолок:
— Жучки. Но ничего, если что-то надо сообщить — пишите мне на бумаге, потом сжигайте, либо говорите при включенном телевизоре. Вот как я сейчас.
Так началась моя работа в рекламном агентстве, заместителем директора по связям с общественностью.
Делали мы все — ролики и растяжки над улицами, рекламные проспекты и заказные статьи, наклейки для бутылок и снежные городки для преуспевающих бизнесменов, и, конечно, искали рекламу для изданий, которые выпускал кормилец Юрий Николаевич.
Точнее, делали все это наши сотрудники (сотрудницы), которых было человек пятнадцать-двадцать. Гонял их Слава как сидоровых коз, заставляя приходить на работу к десяти, а уходить к ночи.
На меня это почему-то не распространялось. То ли Слава очень уважал (побаивался?) Юрия Николаевича, а я, как-никак, был его протеже, то ли еще почему.
Поначалу я и вовсе не часто ходил на работу. У меня был подчиненный по фамилии — не выдумываю! — Паразитов, который работал как настоящий корчагинец. Тащил рекламы он столько, сколько не тащило все агентство. Я только рапортовал. По вечерам нужно было сбрасывать информацию на славин пейджер, сколько заработано за день денег. Кто конкретно зарабатывал деньги — я или неутомимый Паразитов — мудрого Арсеньева не интересовало. Короче говоря, я только спал, писал, как большинство стихотворцев, грустные стихи да смотрел телевизор, удивляясь тому, что геройскую фамилию Паразитов Господь дал не мне.
Но все хорошее имеет ужасный недостаток. Все хорошее, к сожалению, заканчивается на удивление быстро.
Бдительный Слава заподозрил бедного Паразитова в том, что он не рекламный агент, а похуже...
— Почему он тащит в контору столько денег? Кто на него работает? Почему фирмы, которые он «окучивает», все сплошь иностранные? Дело ясное — резидент!
Такие речи однажды обрушились на мою неподготовленную голову. Я не знал, как парировать. И даже, каюсь, сам потихоньку начинал верить в то, что мой милый подчиненный, худенький, сгорбленный Николай Александрович Паразитов и в самом деле агент, а то и резидент какой-то зловещей иностранной разведки, может быть, даже беспощадного Моссада.
Хотя надо заметить, что сам Николай Александрович в частных беседах со мной не раз утверждал, что он старинного дворянского рода, проявившего себя достойно в служении отчизне. И при этом просил обратить внимание на то, как его зовут.
Дворянского шпиона (или шпионского дворянина) Паразитова уволили. Слава Богу, хоть не расстреляли. Легкая моя жизнь закончилась. И я вынужден был начать ходить на работу. Мне даже поставили рабочий стол, причем, как ни странно, в кабинете самого Арсеньева.
Все-таки я числился его замом.
Я стал ходить на работу, но не знал, что делать? Поначалу я обзвонил всех своих подруг и друзей, потом пристрастился к играм на компьютере, потом мы стали со Славой общаться.
Моя работа, как я сам определил, начала заключаться в беседах со Славой и  в п р и с у т с т в и и  на его переговорах с клиентами. На переговорах я, видимо, выполнял функцию благодарной публики. Должен был либо внимать, либо аплодировать. И главное — ... ничего не говорить.
Беседы с клиентами происходили разные. Например. Зашел к нам какой-то бизнесмен, директор фирмы, попросил скидки на фирменные наши издания (которые издавал Юрий Николаевич).
А Славик в ответ:
— Я в бизнесе пять (иногда он говорил — восемь!) лет. Знаю все законы. Вот вы хотите скидки. А ведь это неправильно. Это чересчур. Объясню! Я работал с Артёмом Тарасюком, помните такого крутого бизнесмена? Знаете, весь первый состав его команды (когда он свои первоначальные деньги сделал) просто расстреляли — свидетелей убирали. Посредников. Они много знали. Кто убрал — не скажу. Это секрет. Но дело-то не в том. А в том, что если я дам вам скидки, тогда я буду не просто свидетелем, я буду соучастником. Нет, нет, и не просите, не дам, что я вам ежик, что ли?
Или другой пример.
Пришел ко мне (просто поговорить) некий Алексей Шуриков. Он политик, философ, борец за идеи (они у него разные).
Пришел и, естественно, начал рассуждать о смысле жизни, о том, что наши официальные политики и философы до сих пор не выработали новой национальной идеи. А он, Шуриков, выработал.
Слава и тут спуску не дал:
— О чем это вы, Алексей? О политике? Я вам не помогу. Политика — дело опасное. Я не хочу свою голову подставлять, что я вам, ежик, что ли? И тебе, Женя, не разрешаю. Я рекламировать вас, Алексей, не буду.
Чуть бедного Шурикова не выгнал.
Все бы ничего, ходил бы я на работу да и слушал истории Славы, но дело в том, что моя ближайшая подруга Наташка Белянкина стала фактически начальницей Славы. Раньше-то она командовала рекламной службой только одного из журналов Юрия Николаевича, а тут ее взяли да и нежданно повысили, сделали командующей всей многочисленной армии рекламных деятелей нашего Издательского Дома.
Фактически сразу после этого назначения Наташа и Слава поругались основательно. Ну и мне как другу Белянкиной (Слава это знал) перепало на орехи.
На следующий день Арсеньев издал приказ о каре за гипотетическое разглашение коммерческой тайны, а меня пересадил в другую комнату.
Вечером он мне позвонил:
— Старик, ты знаешь, конечно, почему я тебя пересадил. А вдруг ты что-то лишнего своей подруге про меня расскажешь? Да и проблема тут вышла. Твоя рекламная агентесса Оля Савлова отправила счет фирме «Дьявол электроникс» за своей подписью. Белянкина это просекла. Говорит, что это форменный бардак (это и в самом деле бардак!). Но штука в том, что деньги уже к нам пришли (почему-то без НДСа). Белянкина орет, что это ее заказчик, а Савлова, мол, просто сумасшедшая. Я-то убежден, что это заговор, понимаешь, за-го-вор. Заговор Белянкиной и Савловой против меня. Белянкина специально подставила Ольгу, отстегнула ей две тыщи «гринов», а сама слупила десятку (такова сумма НДСа) с «Дьявол электроникс». Таким образом она заработала деньги и мне насолила. Убила двух зайцев. А я что ежик, что ли? Тоже мне ежиков нашла. Честно говоря, я сначала подумал, что это ты все подстроил, но потом поразмыслил — тебе это вроде не надо. Так что пиши служебную записку. Мол, про «Дьявол электроникс» Савлова тебе ничего не говорила. И не обижайся! Я к тебе по-прежнему отношусь хорошо.
Служебную записку я написал.
Через некоторое время вся эта ситуация мирно разрешилась.
Оля Савлова просто перешла на другую работу. И все грехи благополучно списали на нее.
А со Славой я проработал еще довольно долго. Многое что узнал. Страшная, ребята, жизнь вокруг, страшная. Все друг за другом следят, все прослушивается. Прямо как в стихах поэта Евтушенко: «Спешат шпионы-делегаты на мировой шпионский съезд, висят призывные плакаты — кто не шпионит, тот не ест!»

1996, 2020



ГАЗЕТНЫЙ ИНТЕРВЬЮЕР

К тридцати двум годам у меня уже не было никаких сомнений относительно своей профпригодности к чему бы то ни было.
Наверное, это можно было бы перенести. Но самое ужасное, что подобных сомнений не наблюдалось и ни у кого другого. Оказалось, что я могу только одно — делать интервью. Все остальное получалось значительно хуже. Торговать яйцами не получилось, сосками тоже, заниматься рекламой оказалось не по зубам, работать страховым агентом я долго не смог, быть комсомольским работником — не хватило нахальства, стать религиозным философом — нравственности, музыкантом — слуха, боксером — здоровья, фермером — упорства...
Что же значит делать интервью? Это взять у своих приятелей-журналистов, Сашки Бултыха или Валерки Киркова, телефон той или иной «звезды», договориться с ней о встрече, задать вопрос типа «что вы думаете о нашей сегодняшней жизни?», записать на пленку, обработать и. опубликовать. Деньги пропить вместе с товарищами по журналистскому цеху. Все.
«Звезды» сейчас разговорчивые. Так что вопроса в принципе достаточно одного. А потом можно сидеть и энергично поддакивать.
— Понимаю. Ага. Угу. Да-да! — или что-то в этом роде.
Если же «звезда» молчалива, все можно придумать самому.
Газета наша называется «Кулак — оплот капитализма». И писать нам нужно в основном о селе. Или о том, как «звезды» эстрады (я веду рубрику о популярных людях) любят село, свою малую Родину…
Малую Родину «звезды» вспоминают обычно неохотно. Охотнее говорят про дачу. И то весьма неординарно. Например, рок-гитарист Ирис Пальме (на самом деле он, кажется, не Ирис, а Коля Малинкин) хоть и признался, что любит трахаться в бане на даче, но про свои агропромышленные возможности ничего не сообщил. Скрыл. Пришлось ему помочь. В опубликованном интервью из-под моего компьютерного пера возникли, в частности, такие слова диковинного Ириса:
— Я — дачник, — сказал Ирис, — люблю выращивать огурцы в морозоустойчивых теплицах. В прошлом году вырастил два центнера с гектара. Все раздал бедным... девушкам. Я ведь сейчас создаю Фонд помощи бедным девушкам.
Редактор Костя Лохматенко одобрил этот пассаж на планерке и даже предложил выплатить мне повышенный гонорар.
Нужно, покаявшись, признаться, что работал я в огромном количестве изданий. В газетах «Тайны вселенной», «Они», «Стольный град», «Семейный очаг».
В газете «Семейный очаг» нужно было все время писать, что «звезды» — примерные семьянины.
Они-то, может быть, и семьянины, но в определенном смысле. Семьи, как правило, однополые. Про это в добропорядочное советское время писать не полагалось. Тоже приходилось выкручиваться.
В «Семейном очаге» я получал стабильные задания от главного редактора Сергея Исакова сделать интервью с тем или иным нужным редакции человеком. Например, молодой певец Дима Наликов дал бесплатный концерт для Благотворительного фонда имени Нельсона Манделы. А «Семейный очаг» был тогда органом именно этой общественной организации. Чуткий к заботам фонда, Сергей Исаков тотчас поручил мне Диму прославить.
Он, увы, на все вопросы отвечал односложно.
Существовало только два варианта ответа.
— Да.
— Нет.
Поэтому пришлось проявить некую журналистскую изворотливость.
Например, я говорил:
— Дима, вы, конечно, прочитали массу книг. И я не исключаю, что тома пронзительной публицистики Альберта Анатольевича Ханова (директора Фонда) произвели на вас неизгладимое впечатление, потому что они затронули очень серьезные вопросы морали и нравственности...
Следовал ответ:
— Да.
Меня это устраивало. И текст в печати в итоге выходил следующий:
— Если говорить предельно откровенно, — сказал Дима Наликов, — то больше всего за последние годы меня поразили книги только одного писателя, а именно тома пронзительной публицистики Альберта Анатольевича Ханова, который затрагивает очень серьезные вопросы морали и нравственности.
Впрочем, это было раньше. В милой и далекой советской газете «Семейный очаг». Сейчас врать приходится все-таки немножко поменьше.
После работы мы, печальные журналисты, не самые меткие снайперы компьютерного пера и аутсайдеры хрипящих диктофонов, как известно, выпиваем. Причем, если во всей стране, кажется, идет перестройка, то в газетном цехе перемен немного. Правда, раньше мы пользовались печатными машинками, а ныне — исключительно компьютерами. Кстати говоря, компьютеры намного удобнее. На клавиатуре запросто можно расстелить газетку, положить селедочку, на маленькой (не электрической) печатной машинке такую процедуру проделать сложнее.
По вечерам, часов с пяти, я захожу к своему другу, заместителю главного редактора нашего «Кулака» Серёжке Татаровичу. У него уже идет процесс.
Самое главное, когда выпиваешь с Серёжкой, — не останавливать его речь. Иначе Серёжка обидится. А тост его может длиться час, два, три. Серёжка родился и вырос в Грузии. Это нужно учитывать.
Я выпиваю с Серёжкой часов до восьми-девяти вечера, а потом ухожу домой, либо на встречу с очередной «звездой». Когда прихожу на следующий день на работу, наша коммерческая богиня Ленка, как всегда, начинает мне рассказывать:
— Серёга выбил ногой дверь в кабинете Лохматенко.
— Серёга набил морду Арону Дваскину, назвав его лже-русским патриотом...
И т. д.
Меня эти рассказы поражают. Мы пьем с Серёгой всегда тихо и мирно. Интеллигентнее друга, чем Серёга, у меня нет. Когда я спрашиваю его о том, что было вчера, он отвечает кротко и печально:
— Не помню. Кажется, день прошел прилично.
Может, Ленка все придумывает? Или преувеличивает?
Иногда к нам в гости забегает офицер налоговой полиции Санёк Саньков. Он тоже раньше работал в «Кулаке» корреспондентом. А теперь успешно делает «ментовскую» карьеру, работает в тамошней многотиражке. Санёк получает на работе офицерский паек — консервы, колбаску. Все тащит в родную «кулачную» редакцию.
Санёк, когда выпьет, произносит один и тот же монолог. Но в разных вариациях. Это зависит от количества принятого на грудь и от того, какое у него настроение. Но тема — повторю! — всегда одна.
— Идеальным я представляю следующее общество, — считает Саша, — мы, пацаны, мужики, живем на земле, радуемся, созидательно трудимся, облагораживаем своим присутствием мир, а эти твари (так, извините, пьяный и обезумевший Санёк называет представительниц прекрасного пола) сидят в мрачных подвалах и молчат. Когда нам нужно утихомирить свою голодную похоть, мы шарим рукой в подвале, достаем за волосы этих тварей, утихомириваем похоть, а этих тварей опять опускаем в подвал.
Санёк был два раза женат. Когда он вспоминает про жен, ощущение такое, что он вспоминает о двух «ходках» на зону.
Я всегда возмущаюсь, когда слушаю Санька, несколько раз мы даже дрались с ним на этой почве, но он, когда напьется, знай твердит, дурень и похабник, одно и то же.
А, вообще, газетчики — люди неплохие. Просто сильно пьющие…

1996, 2020