Вернуться на предыдущую страницу

No. 4 (33), 2012

   

Эссе


Игорь МИХАЙЛОВ



ХЛЕБНИКОВ И ПЛАТОНОВ

Хлебников и Платонов? Что может быть более непохожего друг на друга, противоположенней друг другу, но это только на первый взгляд.
Как мне кажется, как поэтика Платонова, его прозаическая ткань тяготеет к поэзии, к эпосу, так и Хлебниковская строка вырывается, выламывается из стройного стихотворного лада, сбивается ритм, дыхание, Хлебников скорее прозаик, попавший впросак, ушедший во Свояси:

Найти, не разрывая круга корней, волшебный камень превращенья всех славянских слов, одно в другое, свободно плавить славянские слова — вот мое первое отношение к слову…

Но и Платонов в плавильный котел творчества кидает мифы, слова, да и не надо забывать, что Платонов вышел из стихии стиха. Первой его книгой был сборник стихов «Голубая глубина», вышедший в 1922 году в издательстве «Буревестник». Слог его в то время был заряжен электрическим разрядом революции, слух настроен на музыкальную какофонию расколовшегося от удара по старому укладу жизни пролетарским молотом мира:

            На земле, на птице электрической
            Солнце мы задумали догнать и погасить.
            Манит нас неведомый океан космический,
            Мы из звезд таинственных будем мысли лить.

А вот Хлебников:

                        Мы, воины, во иный край уверовав,
                        Суровой ратью по лону текли.
                        Шеломы наши не сверкали серые
                        Кольчуги тускло отражались в них…

Как тесно одному и другому в строке. Сбивчивый хорей, стремящийся к ямбу, будто запертый в строке, поэт-прозаик стремится вышибать дверь, расширить пространство, включив в нее все мироздание.
Скрежещущая ветхозаветной символикой о происхождении света из хаоса тьмы поэтика раннего Платонова. Человек, творец вселенной, демиург:

Я построю турбину с квадратным, кубическим возрастанием мощности, я спущу в жерло моей машины южный теплый океан и перекачаю его на полюсы. Пусть все цветет, во всем дрожит радость бесконечности, упоение своим всемогуществом. (Маркун)

Андрей Платонов родился в семье машиниста паровоза. А затем работал слесарем железнодорожных мастерских, в литейном цехе, помощником паровозного машиниста и механиком. Огонь революции, угля и металла в печи совместными усилиями и выковали характер и слог будущего писателя.
Хлебников творил свой микрокосмос из славянской мифологии:

В «Девьем боге» я хотел взять славянское чистое начало в его золотой липовости и нитями, протянутыми из Волги в Грецию. Пользовался славянскими полабскими словами (Леуна)…

Электрический разряд первых стихов молодого гения не остался не замеченным. Несколько доброжелательных слов, оброненных Брюсовым: «в своей первой книге стихов А. Платонов настоящий поэт, еще неопытный, неумелый, но уже своеобразный».
Эти слова мэтра, весьма возможно и раздули в душе Платонова новую искру. Но стихами он больше не баловался. Поэтическая стихия постепенно переплавилась в прозу. И из смешения двух стихий получился тот самый платоновский язык, из которого удивительным образом и вышли его рассказы и повести. Стихи же иногда себя обнаруживают в повестях, прорываясь языками прежнего пламени сквозь прозаический текст:

— Не время сна, не время спать, пора весь мир уж постигать и мертвых с гроба поднимать! — произнес неизвестный человек надо мною.

Это «неизвестный человек» в «Родине электричества» — сам автор, отказывающийся от авторства своих громоздких первых творческих опытов в пользу неизвестного анонима.

А вот Хлебников:

                        Зори — лица.
                        Ночи — темя.
                        Я веселия божницы…
                        Улетающее стремя…

Есть и еще одно имя, сближающее двух гениев — Павел Филонов:

…Я встретил одного художника и спросил, пойдет ли он на войну? Он ответил: «Я тоже веду войну, только не за пространство, а за время. Я сижу в окопе и отымаю у прошлого клочок времени. Мой долг одинаково тяжел, что и у войск за пространство». Он всегда писал людей с одним глазом. Я смотрел в его вишневые глаза и бледные скулы. Лился дождь. Художник писал пир трупов, пир мести.

Кто автор этих строк: Хлебников, Платонов?
Исследователь творчества Платонова, Ковтун, подчеркивает «антропоморфизм конских голов и, напротив, сближение с обликом животного лица человека»…. Для Филонова — как и для Платонова — характерен интерес к эволюции жизни на Земле и к взаимодействию органических и неорганических форм. Филонов был знаком с биологическим монизмом немецкого философа Эрнста Хекеля, стремившегося к примирению религии и науки. Концепция мира как однородного континуума и связанная с ней отмена иерархического расчленения мира у Филонова во многом похожи на платоновское представление о градуальных переходах между состояниями вещества. Такая модель мира открывает большие возможности в области взаимоотношений между человеком и животным, включая утопическую мысль об их родстве и будущей братской жизни на земле.
Кстати, советская власть абсолютно не понимала, что — это такое: Платонов и Хлебников.
Хлебников, его «Творения», были изданы в 1986 году тиражом 200 000 экз. Да и Платонов за исключением тоже был издан и в 1965 году, и в 1970.
Кстати, ведь ни у того, ни у другого почти не было последователей, не было своей школы.
Оба были столбовой дорогой советской литературы. Причем, изначально.
После первых прозаических опытов происходит то, что рано или поздно должно было произойти. Живая плазма платоновского текста натыкается на искусственное сооружение социалистического строительства, развернутого в 30-е годы. И Сталин, прочитав одну из повестей Платонова, выносит ей приговор: «Сволочь!»
Хлебников сгорает в чаду адского революционного пламени гражданской войны, огонь которой он помог разжечь своими же руками:

                        Свобода приходит нагая,
                        Бросая на сердце цветы,
                        И мы, с нею в ногу шагая,
                        Беседуем с небом на ты.

Разбойный посвист, молодецкий задор, разом перевернуть жизнь, мироустройство, как говор Стеньки Разина:

                        Сетуй, утес!
                        Утро чорту!
                        Мы, низари, летели Разиным.
                        Течет и нежен, нежен и течет,
                        Волгу див несет, тесен вид углов…

О Хлебникове, как и Платонове, можно сказать словами автора бедняцкой хроники «Впрок», развивая мысль вождя:
«…польза его для социализма была… не велика, а ничтожна, потому что сущность такого человека состояла, приблизительно говоря, из сахара, разведенного в моче, тогда как настоящий пролетарский человек должен иметь в своем составе серную кислоту, дабы он мог сжечь всю капиталистическую стерву, занимающую землю».
Платонов, словно по старой памяти механика разбирая по колесикам, винтикам и частицам новый миропорядок, подыскивает слова и новый смысл для определения той торжественности и лучезарности, которая была вначале революции. И не находит. Поскольку внутри него бьется живое человеческое сердце, а не пламенный мотор. И сердце это смотрит на окружающую действительность почти по-чеховски: «Внутри станции был бедный пассажирский зал, от одного вида которого, от скуки и общей невзрачности у всякого человека заболевал живот».
Затея с переустройством не удалась. Но не в слове:

                        Усадьба ночью, чингисхань!
                        Шумите, синие березы.
                        Заря ночная, заратустрь!
                        А небо синее, моцарть!
                        И, сумрак облака, будь Гойя!
                        Ты ночью, облако, роопсь!..

Доменная печь революционных плавок, преобразований, крови, террора и раскрестьянивания не уничтожила в Платонове сочувствия к маленькому дореволюционному человеку. С его Богом и миром. И это несмотря на, казалось бы, прежний маршевый и революционный ритм и порядок слов в его произведениях. Но неживая форма в соприкосновении с живым содержанием образует фантасмагорическое разряженное пространство в тексте, миф, где вместо старой сказочной Сивки-бурки скачет Пролетарская Сила, Кощея замещает Умрищев и т. д. Быль становится сказкой, словно выветриваясь из своей прежней оболочки:

Пролетарская Сила… долго лежала и спала в одной степной лощине, а, выспавшись, забыла дорогу и блуждала по целине…

Наша сегодняшняя действительность сгодится Пролетарской Силе в сродственники.
Платонов и Хлебников — две звезды, обнаружившие друг друга в бесконечном пространстве русского космоса, самовитого, сочного русского слова, окликающие друг друга напряженным ритмом биения сердца!