ПереводыНене ГИОРГАДЗЕ
ЧЕРНАЯ ПТИЦА
Имена. Немое кино Люди, которые появлялись в жизни моей —
Разве когда-нибудь исчезали бесследно? Их портреты в пурпурных коридорах моего тела Так сроднились с моею плотью и кровью, так долго срастались, Что уж и от меня самой почти что не отличались... Как всегда, неожиданно, в суматохе меня завертело... Но вернувшись обратно в коридоры своего тела, Я вновь разглядываю забытую коллекцию, Где с портретов сходят лица И безмолвно двигаются по кругу, незримо очерченному... Наблюдаю, чтобы запомнить эти ощущения и кадры, Где в молчаливой бегущей строке меняются истории наши, Имена свои переиначивают персонажи... И если один представлялся Любовным Томлением Стал теперь называться он Пресыщением, или нет, Отвращением... Лиц круговорот, следующий кадр... И я подхожу к каждому персонажу поближе, В надежде напасть на след их новообретенных имен, Пока всякий — наперечет — не будет в коридорах пурпурных В собственную нишу, в обрамленье свое возвращен... Тех людей, в которых поселялась, бесследно я не покидала, В который уж раз пленка прокручивается — замелькалась. И меняется лицо мое, и предлагают мне Вместо изначальной роли другую, И в звукослиянии меж двух вариантов выбирай — какую Душе захочется: Одиночество — Любовь… И на крохотном промежутке, стиснутом знаком тире, Значение выбранного имени меняется в зависимости от того Насколько удаляются или сближаются (или сливаются) Любовь с Одиночеством или наоборот. И сколько б ни измеряли меж ними расстояние — Драгоценный опыт подсказывает, что имя изменится вновь, В звукослиянии совершенно банальной комбинации «Одиночество — Любовь», С каждой перемоткой пленки в мою плоть и кровь врастающей... Черная птица
Кажется, она здесь, в этом пыльном и хрипящем городе,
Колыхающемся, хмельном городе, В этом обнаженном, пляшущем, бубенцами звенящем городе... Сюда, неизменно и еженощно, крыльями хлопая, Слетает эта большая черная птица И на самый высокий пригорок садится, Запечатлевает очами орлиными Выбитые зубы корпусов, стоящих рядами длинными, По ночам выпускающими из подвалов затхлый пар... Скольжение людей в кабинах лифтов — в небеса и обратно, По темным улицам окраин шныряющую крысу... Не охотник ли она? Не чует ли запах крови? Взмахивая крыльями, птица запечатлевает силуэты влюбленных пар, Выхваченные и освещенные слабым фонарным лучиком, Их поцелуй, торопливый, жгучий, Что в этой черно-белой ночи вырисовывается красным пятном, Запечатлевает кошачьи концерты на тюремных крышах И жалобный скулеж заключенных в камерах слышит, И железных дверей застенков скрип зловещий, И ржавых засовов смешки, темные сгустки ночи режущие; Запоминает бред помешанных, их проклятья, Блуждание тени в коридоре психиатрической больницы, Шамканье окон разбитых в домах престарелых, И в казино злополучных женщин вымученные объятья, Женщин с иссиня-багровыми ссадинами на сосках... Птица запечатлевает каждый звук и запах — Одиночества, любви, запах ненависти пьянящий... Словно бы здесь она, рядом, и на лапках ее жилистых — Пыль этого города хрипящего, Города, каждую ночь выкидышами разрождающегося... Кто она, ангел иль демон, Или охотница, птица эта, ночами на город слетающая... Тбилиси. Атланта
Времени неугомонный калейдоскоп.
В который раз изумляет меня своей скорострельностью Временная разница между двумя домами, двумя континентами… Я призадумалась — где теперь лежат ложки, где — хлебница, Где дорога, ведущая к храму? Направо пойдешь — погибнешь. Налево пойдешь — Вспенившаяся в потоке ностальгии любовь... Предотъездные дни в Тбилиси Навсегда переходят в иное измерение, Будто и здесь ты, и вроде бы нет тебя здесь... Вот эти пыльные тротуары, на которые едва ступишь, Как они превращаются в длиннющие рукава И манят к себе золотистыми извивами разветвленных жил... Забываешь, что еще совсем недавно Тебя душил этот затхлый воздух... Забываешь все прежние заботы, Которыми начинался и завершался день. Направо пойдешь — смерть. Налево пойдешь — любовь... Вот моя постель, устланная Сновиденьями двух времен и двух домов, И когда пробуждаюсь, не сразу определяю — В какой из двух реальностей пребываю, И какой из домов — покинутый, или обретенный, снился мне ночью? Так и живу я. Из одной яви в другую коловращается калейдоскоп. Эскалатор
Лестница вползает и выползает, словно змей — то в нору, то из норы…
И на спине своей и выволакивает тебя, и завлекает, Из яви — в недра, из недр — снова в явь, Ты же стоишь не двигаясь на ступеньке... Эскалатор продвигается вперед, Ты продвигаешься вспять во времени, Где пассажиры на лестнице — как перевертыши, Поднимающиеся наверх — устремляют взгляды вниз, А спускающиеся вниз — смотрят вверх. Лестница вползает и выползает, словно змей — То в нору, то из норы… И, если рассуждать с позиции эскалатора, Он не движется ни «вверх», ни «вниз», Он однообразно вращается по кругу циферблатом черным, А ступеньки его — деления, А люди — стрелки, двигающиеся в направлении Индивидуального времени каждого пассажира, Вверяющего себя эскалатору — ребенка, мужчины, женщины... На кругу эскалатора время множественно и изменчиво... Вот прицепилась...
Никак не возьму я в толк —
Почему обжигает душу ревность к этой покойнице, Которую муж мой любил задолго до нашей с ним встречи... Эти двое запечатлены в моей памяти так же ясно, Как на черно-белой фотографии, Где, склонившись, в профиль, Пристально вглядываются друг в друга, Пальцы переплетая, словно в испуге, Что кто-то из них вдруг исчезнет... Не возьму я в толк никак, почему ревную К этой несуществующей любви, к этой истаявшей страсти? Неужели только потому, что она (повторю) Неповторима, Неповторима, Словно забытые в круговороте дней Минуты нашей любви? * * *
И ночь пришла, как долгий волчий вой,
Древес вершины застят лунный свет, Не бойся, зашвырни печаль подальше, Повыше, в контуры макушек рощи, И, может быть, в мерцании планет Она погаснет навсегда, исчезнет... И вырви оба яблока глазных, Все десять пальцев вырви и засей, Как зёрнышки бобов, на поле ночи... Они взрастут, пробьются, как лучи, И молнией обрушатся в ночи, Испепелят тебя и раскрошат... И сердце вырви пусть по чёрно-белой фотографии ночи Оно покатится, оставляя кровавый след, Как воспоминания детства, когда сосед Отрубал во дворе голову курице, и она, со смертью борясь, Бежала, трепыхаясь, замирая, падая в грязь... Перевел с грузинского Владимир Саришвили
|