Вернуться на предыдущую страницу

No. 1 — 2 (20 — 21), 2009

   
Силлабо-тоника


Юрий ПЕРФИЛЬЕВ



ЕСЛИ ВЫЙТИ НА РАЗГОВОР



* * *

Послушай, как ветер хлопочет,
свои выбирая круги.
Колотит в колодезный почеп,
твердит Командора шаги.
Пастушьи выводит пастиши
сквозь щели — жалейки, костер
опавших в охапку под крыши
гоняет, как пьяный лифтер.

Кульбиты в окне и глиссады,
опасные крены оси.
Как письма, чужие досады
листает под тремор осин.
От реплик про donner, бишь wetter
ни шатко, ни валко ему.
И рэппер страдает, как Вертер,
ненужный теперь никому.



* * *

По кругу стрелки западни,
чей оборот лукав.
В какую дверь ни позвони
пароль — славянский шкаф.
Какой "виват" ни залуди
достаточно улик
для рядового судии —
причисленный безлик.
В разладе те, кого сочли
по пальцам. Начеку,

на перешепот перешли,
штробя слезой щеку,
другие. Выставлен омфал
на прозвища столиц.
Повсюду Центр засим провал
и крошево границ.

Закат и тот на нет, en face
мигнет и был таков,
сменивши пару лунных фаз,
как пару пустяков.



* * *

Что-то важное здесь разливается в воздухе. Лето
заодно со стрижами и метит стрекоз на лету
кошенилью. Не часто стираются стороны света,
но сейчас в порошок, проведя между нами черту.

Тянет с ночи просохшим дождем и сандалом акаций,
полновесная дышит вторую неделю теплынь.
По-хорошему самое время для сельских вакаций,
не до римских, где мучают даром за стойкой полынь.

Не до вечных развалин и звона церквей на посылках
у окрестных святых беспардонным богам вопреки.
Безразличия мания в мраморных стынет прожилках —
монументам плевать на расставивших их как силки.

По-хорошему не до того. Совпадением многих
обстоятельств ничье беспокойство не стоит причин.
Даже в разнице схожесть. На обе хромают итоги
в пересказе, коль ясно не можешь, молчи-ни молчи.

Мы случимся однажды среди двойников зазеркалья,
не последняя пара по тыльную ту сторону,
за стеной замечает по-свойски соседский де Фалья
и Альбенис о том, проверяя на прочность струну.



ЦИРКУМПОЛЯРНЫЙ СОН

Нине Огневой

Заядлая рапсодия каюра —
наживка на раскосую слезу.
Идиллия полярная на шкурах
оленьих, в холке с рослую козу.
От чуди онемеешь, как от чуда,
на миг необъяснимого и шаг.
Туземная расставлена посуда
и сыт до основания очаг.

Сияния колышется кулиса
в прорехе и, осаживая прыть,
саамская колдует дьяконисса
над бисером преследующим нить
беседы. В палинодиях и одах,
озвучиях падежных и весах,
на случай полагающийся отдых
устоев, заблуждается в устах.

Завидная по выручке обмолвка
на пригоршню издерганных цитат
согласие означивает молка,
и вечных возвращений адресат.
Славяно — угро — финские постромки
придерживают речи парашют.
Всеядна ночь. "Звезда гвоздит потемки"
и месяц кувыркается, как шут.



* * *

Мой приемник полусумрак,
кипятком помех обдав,
ловит голос Имы Сумак
за пределами октав.
Перехватывает летку-
енку и рыдает джаз.
Мама слушает соседку
и разводит керогаз.

Коммунальные хоромы
до приличия просты,
призеркалья палиндромы
режут кривду. На пустырь
снег слетает втихомолку,
одиночеством пропах,
как забившийся под елку
кот забытый в сапогах.



* * *

I

За ушами трещит сюжет
ни о чем. С головы до пят
под вопросом любой ответ,
если вдуматься в листопад.

Если выйти на разговор
по душам привокзальных лип,
ожиданий транзитный вор
на перроне, пока не влип.

Против правил один вертеп,
за другим — ширпотреб девиц,
лучше ставить на паритет,
улетающих к черту птиц.

Если вспомнится, как забыть
про себя и других, потом,
неимеющим места быть —
припеваючи за бортом.

Если сложится camarade
по Несчастию, будет с кем
в самый черный из всех квадрат
возводить Его манекен.

II

Не силен даже в том, чего
быть не может, поскольку сам
во языцех у кормчего,
и, как банный лист, к парусам
заблуждений своих прилип.
Подозрительной цапли тень
с головой выдает прилив
на воде, а тростник — плетень,
за которым на тыщу верст
ни души, что была б родней
речи. Фарса мажорный форс
цирковому сродни вдвойне.
Облаками-подранка след
по глазное петляет дно.
Хорошо, что времени нет
у тебя на меня давно.



* * *

Снег в Стамбуле, в Тбилиси, в Ростове.
Ни к селу и ни к городу снег,
как незрячий, которому внове
перепутать на ощупь ночлег.
На пределе по силам излета,
напрямик из подоблачных терм,
между плюсом и минусом сметан
по лекалам кривых изотерм.

По стежкам распускающий выси —
белошвей заготовки и прях —
снег в Ростове, в Стамбуле, в Тбилиси,
на обочинах и пустырях.
На венцах и ступенях карнизов,
на задворках жилой кутерьмы,
посреди всепогодных капризов,
чуть южней мало-мальской зимы.

Вне развязки лежит и начала
по доступной ему широте
на далеких от жизни причалах
и к оседлости близкой черте.
На гравюрах, стареющих в спальнях,
между делом нетающий снег,
на застывших по случаю пальмах,
тополях и платанах, во сне.

Не иначе дорогой свернули
пилигримы во всю белизну.
Снег в Тбилиси, в Ростове, в Стамбуле,
на Босфоре, Куре и Дону.
Вероятность такого синхрона
незначительна, если бы не —
атмосферный блюститель закона
поскупился на градус в цене.