Вернуться на предыдущую страницу

No. 1 (40), 2014

   

Проза


Семён КАМИНСКИЙ



ПЕРЕСЕЧЬ ЗАЛ

Ему бы только решиться пересечь этот длинный, оформленный под ирландскую старину бар, и тогда он непременно к ней подойдет. Смотри-ка, она тоже заказала себе высокий бокал «Гиннесса», значит, это ничего, что от него пахнет пивом — он уже успел пропустить пять… нет шесть бутылок. Как жаль, что она не села за соседний столик у окна. Отсюда вид получше: сумеречно-сиреневая улица в ветреном городе, туда-сюда скачут по дороге быстрые блики машин, мерцает сладким розовым светом магазинчик свадебных нарядов. И уж к соседнему-то столику он нашел бы повод подойти незаметно. Но она сидит в самом конце бара, почти рядом с музыкантами. Надо топать через совершенно открытое пространство, между пустых столов — народу немного, и все они, от нечего делать, конечно, будут на него пялиться. Что он мог бы ей сказать? Пригласить на танец? Он никогда не видел, чтобы в этом баре танцевали. Хотя это было бы занятно. Разрешите вас пригласить. Растерянность, сомнение: что этот тип от меня хочет? Или розовые отсветы в серых глазах: да, конечно, какое занятное приключение! Встает, протягивает ему руку. И посетители за столиками, и кургузый бармен, и грудастая девчонка в коротких джинсовых шортиках, что разносит пиво, — все были бы удивлены. Впрочем, нет, наверное, не очень. Здесь никто не удивляется ничему, по крайней мере, не показывает этого. Ну, еще одна странная парочка, ну, захотелось потанцевать, отчего бы и нет. Музыканты как раз заиграли нечто подходящее.

Когда Гошка объявляет «белый танец», я уже с самыми первыми нотами чувствую тревогу. Я знаю, что сейчас она, как обычно, отрывается от прохладной гладкой колонны, где еще секунду назад стояла и болтала с девчонками из своей группы, и начинает пробираться в противоположный конец зала, где за микшерным пультом сижу я.
На пульте у меня давно все настроено: зеленые и красные точечки огоньков поднимаются и падают именно так, как нужно. Ребята играют несложную, медленную вещь, играют заученно точно и негромко, и ожидать сюрпризов не приходится, но я, не поднимая головы, продолжаю бесполезно держать растопыренные пальцы обеих рук на неподвижных регуляторах, изображая повышенное внимание к процессу регулировки звука.
Вот сейчас она пересекает совершенно открытое пространство, где на площадке пока всего только две-три обнявшиеся и покачивающиеся пары, и слегка подпрыгивающей походкой движется ко мне — чернокудрая красавица с серыми глазами, староста группы, отличница (это похоже на крылатую фразу из старой знаменитой кинокомедии, но все именно так и есть).
«Михаил Аркадьевич, можно вас пригласить?»
«Нет, нет, конечно, нельзя», — твердо должен сказать я, но пульт уже оставлен под надзором парня из числа тех радиолюбителей, что постоянно крутятся возле музыкантов, и мы выходим с ней на площадку. От светлой кофточки пахнет наивными духами, а в дыхании — слабая кислинка («Сегодня на квартире мы борщ с девочками варили», — скажет она позже, во время танца, пытаясь завязать разговор). Ее руки взлетели и приземлились мне на плечи, и грудь почти касается (вот уже не почти, а касается) меня. Почему меня? Невысокого, незаметно (пока) полнеющего и заметно (еще как) лысеющего преподавателя, ведущего по вечерам музыкальный кружок? Почему не кого-то из ее бойких соучеников? И это ведь не просто танец, а что-то абсолютно неправильное и заманчивое происходит сейчас между нами — и происходит уже не один месяц на каждом танцевальном вечере. Мои подопечные музыканты строят привычно серьезные рожи, пытаясь не смотреть на нас, — они-то давно уже все заметили, — а мы танцуем.

Эх, если бы не надо было идти через весь бар, он бы непременно к ней подошел.
Интересно, почему она здесь одна в такое время? Возможно, живет где-то недалеко. Например, снимает квартиру вон в том доме, где в витрине бутика для новобрачных одни невесты-манекены погружены в неприступные горные массивы снежных платьев, а другие так пикантно раздеты до причудливого белья, будто служат в магазине интимных товаров. Нет, она не снимает квартиру — здесь ее собственная небольшая уютная квартирка на втором этаже, и это ее окна безотрывно глядят ночами на полупогасшую неоновую вывеску бара. Кто-то обидел ее. Она осталась дома одна. Долго ходила из угла в угол по комнате и, останавливаясь у окна, думала: а почему бы мне не спуститься и не посидеть в баре напротив? Может быть, я встречу хорошего человека? Да, еще один «Будвайзер», пожалуйста… или лучше сразу два. Он и есть тот самый хороший человек, вот сейчас он встанет и подойдет. Если бы только ничего не надо было пересекать.

— Мне нужно вам что-то сказать, — вдруг шепчет она мне вместе с последним затухающим аккордом «белого танца». — Очень важное… Я буду ждать возле комнаты, где вы репетируете с ребятами.
Репетируем мы в подвале. Через несколько минут я спускаюсь туда под грохот следующей, зажигательной мелодии и бодрый топот двух сотен молодых ног. Она сидит на лестнице, и я завожу ее в «музыкалку», где валяются порванные струны, разбитые барабанные палочки и поломанные медиаторы — моим «битлам» завтра предстоит большая уборка.
— Важное, — поворачивается она ко мне, — это то, что я люблю вас, Михаил Аркадьевич. Поцелуйте меня, пожалуйста.

Музыкантов в баре, как это часто бывает, четверо: веселый вертлявый барабанщик, худосочный певец-гитарист с куцей бородкой, незаметный в углу клавишник и квадратная чернокожая басистка, похожая на мужчину. Обычно они играют «каверы» — вещи известных авторов, но в конце, поздней ночью, обязательно исполняют что-то свое, для души:

Hey, maestro, play the tune,
Play another and another one.
I will dance, dance with her,
I just have to cross the room.

Все их вещи, похоже, пишет гитарист, и если к этому времени бар наполняется, что бывает перед уикэндом, в зальчике находятся зрители, которые преданно выкрикивают названия его песен. Тогда бородка задирается вверх, ее владелец удовлетворенно оглядывается на друзей-музыкантов и пытается как-то пошутить перед исполнением названной поклонниками песни.
Он не всегда понимает эти шутки, наверное, здесь нужно прожить еще много-много лет, чтобы понимать их все. А народу сегодня по-прежнему мало, и он никак не может решиться. Ну, вот сейчас, сейчас он к ней подойдет…
Но тут — боже мой, все пропало! — она встает и идет к выходу, пересекая бар. И посетители за столиками, и кургузый бармен, и грудастая девчонка в коротких джинсовых шортиках, что разносит пиво, — никто, никто не обращает внимания на такую чудовищную катастрофу. Ему остается только увлеченно разглядывать потертую крышку стола и ждать слабого прикосновения воздуха к его разгоряченному лицу в тот момент, когда она проскользнет мимо.
— Хватит, — негромко говорит она, неожиданно остановившись возле меня, и когда я в смятении поднимаю глаза, то даже в полутьме бара вижу, как заметно мерцают серебристые крошечные осколки прожитых минут в ее черных волосах. — Теперь я понимаю, что ты тут делаешь целыми вечерами: сидишь, надуваешься пивом и слушаешь свой любимый рок-н-ролл. На большее ты никогда не был способен. Ни извиниться, ни признать свои ошибки... ни в прошлом, ни сейчас. Ладно, пошли домой. Будем считать, что я опять тебя простила, ведь, в конце концов, ты — мой собственный выбор и моя собственная глупость.
Сразу же за дверью резкий, привычный ветер этого привычного чужого города набросится на наши успокоенные лица, но сегодня ему не удастся нас опять разозлить. Ему придется подождать до следующего раза, и тогда нужно будет решиться и пересечь зал.