А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   
Сергей АВЕРИНЦЕВ (1937 — 2004) — ведущий специалист в области истории и теории литературы, доктор филологических наук, историк культуры, литературный переводчик и поэт. Родился 10 декабря 1937 года в Москве, окончил филологический факультет МГУ в 1961 году. Более двадцати лет работал в Институте мировой литературы АН СССР, в течение ряда лет являлся заведующим отделением античной литературы. С декабря 1991 года — возглавляет отделение Института истории мировой культуры при МГУ. Он также ведет преподавательскую работу на философском факультете МГУ. Автор ряда статей в Философской Энциклопедии: "Православие", "Откровение", "Патристика" (в соавторстве с Соколовым), "Протестантизм" и др. В Философском энциклопедическом словаре помещены следующие его статьи: "Христианство", "Киники" и "Логос". На протяжении многих лет Аверинцев – член редколегии Философского Энциклопедического словаря и ответственный редактор книг: "Новое в современной классической филологии" (М.,1979); "Поэтика древнегреческой литературы" (М.,1981); "Взаимосвязь и взаимовлияние жанров в развитии антической литературы" (М.,1981).

Аверинцев — председатель Мандельштамовского поэтического общества, член редколлегии журнала "Вестник древней истории". Член Academia Europaea, Academie universelle des cultures, почетный доктор Scientiarum Ecclesiasticarum Папского Восточного института в Риме, Киево-Могилянской Академии (Киев) и Софийского университета, член Международного общества о. Павла Флоренского. Входит в состав редколлегии журнала "Символ" (Париж). Является лауреатом нескольких премий, в их числе — премия Леопольда Лукаса, присуждаемая Тюбингенским университетом за усилия, направленные на сближение народов и культур (среди лауреатов — Карл Поппер, Карл Ранер, Поль Рикёр, Далай-лама и другие). Автор около 800 работ. Православный писатель и переводчик, профессор МГУ и Венского университета. Член Попечительского совета Свято-Филаретовской школы, а также член редколлегии журнала "Православная община"

Скончался 21 февраля 2004 года, в Вене на 67-м году жизни после продолжительной болезни.



Стихотворение было опубликовано на сайте Библиотека Максима Мошкова



СТИХ ОБ УВЕРЕНИИ ФОМЫ
Глубину Твоих ран открой мне, Кровь за кровь и тело за тело, покажи пронзенные руки — и мы будем пить от чаши; сквозные раны ладоней, блаженны свидетели правды, просветы любви и боли. но меня Ты должен приготовить. Я поверю до пролития крови, В чуждой земле Индийской, но Ты утверди мою слабость: которой отцы мои не знали, блаженны, кто верует, не видев, в чуждой земле Индийской, но меня Ты должен приготовить. далеко от родимого дома, Дай коснуться отверстого в чуждой земле Индийской Сердца, копье войдет в мое тело, дай осязать Твою тайну, копье пройдет мое тело, открой муку Твоего Сердца, копье растерзает мне сердце. сердце Твоего Сердца. Ты назвал нас Твоими друзьями, Ты был мертв и вот жив вовеки, и мы будем пить от чаши, в руке Твоей ключи ада и смерти; и путь мой на восход солнца, блаженны, кто верует, не видев, к чуждой земле Индийской,— но я ни с кем не поменяюсь. и все, что смогу я припомнить Что я видел, то видел, в немощи последней муки: и что осязал, то знаю: сквозные — раны — ладоней копье проходит до Сердца и бессмертно — пронзенное — и отверзает его навеки. Сердце.




Статья была опубликована в альманахе "Поэзия", № 44, Москва, "Молодая гвардия", 1986 г.



* * *

Мы, любители стихов, из нашего грустного опыта знаем, что подделать можно многое. И мы знаем, что есть вещь, которую нельзя подделать, хотя подделать ее пытаются вновь и вновь: подлинность судьбы. Стихослагатель без судьбы — самая горькая нелепость, какая только есть на свете.
В свое время Рильке, размышляя о подступающей безличности, молил в стихах о том, чтобы каждому была дана его собственная смерть — итог, который вытекал бы из состава и строя прожитой жизни с неподдельностью органического процесса, подобно тому, как мать из глубины своей природы порождает дитя. Это полная противоположность несчастному случаю, который, при всей своей огорчительности, в конечном счете несерьезен, как все случайное; серьезна только необходимость, а необходимо лишь то, что "собственное". Несчастный случай с человеком "приключается", но трагедию человек берет на себя, страдая, но не отказываясь ни от чего, в глубоком единстве своей воли и своей судьбы. Потому и конец, что победа окончательна, навсегда — последняя, дорого оплаченная победа личного начала.
Имевшие счастье и честь близко знать безвременно ушедшую от нас Марию Ивановну Андреевскую — мою однокурсницу, с которой мы вместе кончали в 1961 году филологический факультет Московского университета,— должны засвидетельствовать, что на ней этот строгий императив осуществился сполна. Она прожила свою собственную жизнь и умерла своей собственной смертью. По росту ее душе.
Своя жизнь, своя смерть — только это дает право на свое слово. Жизнь была трудной и не баловала радостями. Тихая, при очень большой отзывчивости внутренне уединенная девушка с душевным складом, что называется, не нынешнего века, с обликом барышни из старой книги, с прямой осанкой и удивительно легкими, словно окрыленными движениями, — кажется, компьютеры всего мира давным-давно вычислили, что таких людей больше быть не должно, однако они, слава богу, встречаются, — она не искала удобных путей и не устраивала своих дел. Была ли в ее жизни любовь? О да, была — не только без надежды на счастье, но с заведомым, выстраданным и осознанным отказом от счастья. А потом пришла болезнь — та самая, от одного имени которой наши современники теряют дар речи. (Маша всегда выговаривала свой диагноз абсолютно спокойно, ни разу не дрогнувшим голосом.) Собственно, дело было так: Маша подозревала, что с ней, но при жизни матери не шла к врачу, чтобы это каким-нибудь непредвиденным образом до нее не дошло. Дочь, которая добровольно отдала возможность излечения, чтобы не отравить последних лет матери. Здесь уже никто не будет говорить о несчастном случае; это поступок, выбор, сделанный — свидетельствую — с ясной головой. Такой была жизнь — а смерть была страдальческой. Умирание растянулось на долгие годы. Физические страдания должны были доходить до непредставимых пределов; и все же мне кажется, что они мучили Машу меньше, чем унизительность телесной немощи. То и другое она несла с образцовым терпением.
Вот что стоит за стихами. Старомодность интонации не надо принимать за недогадливость эпигона, которому просто невдомек, что нынче так не пишут. Маша вправду была такой. Ее мир — северное целомудрие Андерсена, еще не замутненная чистота начального Блока. (Это не совсем мой мир — мы с Машей много спорили, спорили обо всем на свете, кроме самых главных вещей; но уж о них спора не было. Впрочем, это не относится к делу.) Ей было отлично известно, что ее мир — под угрозой, и она готова была без тени азарта и вызова, но с неисчерпаемой силой тихого сопротивления стоять насмерть. Своего мира она не отдала бы никаким авторитетам и никаким кумирам — она знала, что такое верность. Кроме того, она знала, что такое выбор, и ненавидела пристальной ненавистью отсутствие выбора, попытку совместить несовместимое. У нее есть стихи о призраке ложного прогресса, злом колдуне, "мастере спорта и эстете", варящем вселенское варево из икон и сатиров, космоса, похоти и ложного глубокомыслия, и они кончаются так: "Ты видишь власть и славу впереди. // Прочь! Ни на шаг ко мне не подходи!"
Между стихами Андреевской и ее жизнью — очень нешуточное отношение. Еще на студенческой скамье у нее была поэтическая жалоба на то, что в ее жизни недостает "страшного страха и горького лиха":

...Некому меч в запылившихся ножнах,
Благословивши, отдать,
Некому лоб и глаза осторожно
Мертвой водой отирать...

Что же, очень молодые люди часто сочиняют такие стихи. Потом о них забывают. Но в данном случае вызванные из бездн детского испуга сказочные ужасы услышали зов и не замедлили явиться. После гибели любимого человека, на пороге десятилетия собственного недуга, можно было перебирать по одному все мотивы из того раннего стихотворения:

…Милый. Стянулась петля до отказу.
Доблестный час подошел.
Милый. И меч, незаметный для глаза,
Благословен и тяжел.

Принято все на широкие плечи,
Выпита горечь до дна.
Мертвой водою отерт и отмечен
Лоб и его тишина...

Она назвала час беды — "доблестный час". В этом человек — весь. Важно понять, что это не красоты слога.
Хотелось бы, чтобы читатель, не знавший М. Андреевскую при жизни, почувствовал в ее стихах значительность человеческой судьбы.
...Какая мера — смерть: она дает Оставшимся крутой масштаб потери...