А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   

Татьяна БЕК (Москва) поэтесса, литературовед. Родилась в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова. Преподаватель Литературного института имени А. М. Горького. Автор многочисленных публикаций и книг.

Живой классик отечественной поэзии. Это поэт суровой традиционалистской школы. Вместе с тем в ее силлабо-тонических стихах немало новаторских ходов, неожиданных авангардных находок.

Вообще, стремление иных критиков воспринимать авангардную поэзию как стихи без рифм вызывает недоумение. Авангардизм вполне может быть спрятан в железных доспехах ямба или хорея (см., например, стихи Михаила Лаптева или Евгения Даенина). А верлибр может оказаться в арьергарде (здесь можно привести очень много примеров, но не хочется).
Дело не в жанре, а в таланте.
Татьяна Бек
человек талантливый. И нужно сказать, ищущий, точно золотоискатель, не только новые приемы в литературе, но и новые самородки. Именно Татьяна Бек представила в пилотном номере "Футурума" (январь 2000) таких интересных поэтов, как Сергей Арутюнов, Леонид Кочетков, Инга Кузнецова.

Публикуем текст Татьяны Бек из пилотного номера журнала.

 

И НОВАЯ ЭРА ЗОВЕТ...

Новый поэт — всегда тайна, но тайна с ключом. Читатель поэзии — ключник.
Перед нами три ярких, непохожих, причудливых и свежих поэтических индивидуальности. Каждому за двадцать, но все трое — таких молодых! — они мучительно и празднично связаны со словесной прапамятью столетий. При этом все трое небывалистски устремлены в будущее и, вытягивая шеи, заглядывают в новую эру.
Леонид Кочетков, подхвативший посох Велимира Хлебникова и смело внедряющий в современную русскую речь стрелы старославянизмов и смежных иноречений, мистически чует:

После какого года
Будет который год.
В свете трехзначного кода
меркнет двузначный код.

Он ощущает себя поэтом языкового перекрестка и расширяет замкнутое пространство стиха и столетия.

Инга Кузнецова, чья строка летит вперед, дрожа, захлебываясь, таясь и проговариваясь (школа Мандельштама, но ученица — менее всего послушница), взывает к собеседнику:

ты слышишь? От бешенства Этны
спасается этнос спокойных
и новая эра зовет нас...

Сама ритмика Ингиных стихов — неровная и нервная — сообщает нам о ее душе больше, чем прямое называние, ее слово не столько семантично, сколько музыкально.

Сергей Арутюнов трагик и ерник, чей внешний словесный напор выражает, на уровне лирического парадокса, душу добрую, растерянную, беззащитную. Не просто взгляд — прищур. За остро шаржированным автопортретом (то воина, то философа, то бродяги) внимательный и сочувствующий читатель разглядит силуэт растерянного мальчика. В арутюновских стихах "футурум" крепкими нитями связан с историческим прошлым: сегодняшний человек, уродливый и темный, плывет в завтра все в том же ковчеге.
Я рада, что новый журнал "Футурум АРТ" открывается стихами этих талантливых поэтов, с которыми читатель вступает в будущее.

Татьяна БЕК




Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" (№ 3, 2004 г.).



ПЕРЕЙДЯ ПОСТЕПЕННО НА ШЕПОТ


GEISTERZUG

В. И. Порудоминскому
Из вокзала — на площадь. И сразу купили колпак Желто-синий, снабженный бубенчиками перезвона С карнавальными духами: это тебе не толпа, Но мундиры и рясы, а рядом — метла и корона.
Это древнее шествие здесь называется "цуг" —
Коллективный проход и орание песен на кельше,
Чтоб сама география спутала север и юг,
Чтоб история взвыла куда веселее и горше,

Чем в учебном пособии… Цугом идти в полумрак
На мерцающий факел (и это порыв, а не навык!)
И гордиться, что твой настоящий дурацкий колпак —
Он и впору пришелся, и все-таки падает набок.



* * *

Татьяне Железняк

Пока деляга рыскает в уставе
И зависает книзу головой,
Пока сигнала ждет городовой,
Отогревая косточки в Управе,
Лирический поэт лежит в канаве
И только небо видит над собой!



* * *

Не приемля бабочек в натуре,
Нацепляешь "бабочку" на горло,
Мелкий бес, которого раздули
Так, что вся округа перемерла.

Говорю тебе членораздельно:
Уходи по-мирному, не засти
Облака, счастливые смертельно,
Бледные и гордые в ненастье, —
Уползай из лиственного царства Лирики, беспомощной и сирой, Где твое сюжетное коварство Невозможно, Господи помилуй, —
Говорю с веселою тоскою:
Если сам не сгинешь,
обдуритель,
Я тебя языческой рукою
Передвину в смежную обитель!



* * *

Осталось: дождь, ВДНХ,
Охапки гречневой сирени
И капли в пригоршне стиха:
Недоуменье и прозренье…

— Вперед, вперед (рога трубят!),
Минуя мухинских гигантов, —
Туда, где стражником — солдат
При входе в ад, отнюдь не Дантов! —

…Осталось: ересь наяву,
И острое, как нож, банкротство,
И — рухнуть замертво в траву
У павильона "Скотоводство".



* * *

Трансваль, Трансваль, страна моя,
Горишь ты вся в огне…

Из романса

Надоело рваться за Синей Птицей,
Надоело гнаться за черной кошкой,
Слыть училкой, будучи ученицей,
И бежать на пир со столовой ложкой.

Наша память поздняя неподъемна —
Посему то мечемся, то кемарим.
Я сама в себе, как страна, огромна
Со своим Кавказом и Заполярьем,
Со своими Западом и Востоком… И, покинув рыночный околоток, Я несусь на нет! Я ведома Богом. Я теперь — противница ваших сходок. И под песню нежную о Трансвале, Что горит в огне (как любовь к соседу), Уплываю вдаль на речном трамвае. Отражаюсь в ряби — и еду, еду…


* * *

Наблюдая небес полыханье
И обиду прощая врагу,
Посидеть у разбитой лохани
На последнем своем берегу.

Перейдя постепенно на шепот
("Тише, мыши, — кузнечики спят"),
Благодарствую: все-таки опыт,
И руины, и поздний закат,

И деревья стоят при параде,
Увяданию наперекор…
И негоже просить о награде,
Потому что и так — перебор.




Стихотворения были опубликованы на сайте Библиотека Максима Мошкова


* * *

Я надышалась — и за мною выдох.
А до сих пор,
беспечна и смела,
Я плакала на ваших панихидах,
Но смерть во мне без просыпу спала.

...Все изменилось! На простые вещи,
По узкому шагая рубежу,
Не то чтобы угрюмо и зловеще,
Но с ясностью прощальною гляжу.

Я не пойду дорогою окольно,
Не стану прятать знание в стогу...
Я мысль о смерти сделаю настольной,
Как лампа, —
без которой не могу.



* * *

Ну, до свиданья, родной полумрак!
Прыгну с привычного воза.
...Город был полон бродячих собак,
Благоухала мимоза.

Мартовский зной накалялся и рос —
Вверх уползала кривая.
Мелко и розово цвел абрикос,
Душу мою надрывая.

...Ветер подул и мгновенно утих —
Дрогнули смуглые лица...
Что я хотела от буден чужих —
Вжиться? Взорвать? Притулиться?

Нет! И влюбясь, на желанный рельеф
Не посягаю нимало...
Ни победительниц, ни королев
В нашем роду не бывало.

Только глядеть, и внимать, и не спать,
Изредка вздрагивать:
где я? —
И занимать лишь блаженную пядь,
Где я стою цепенея.




Cтихотворения были опубликованы в журнале "Знамя", № 9, 2005 г.


* * *

Рослый стрелок, осторожный охотник,
Призрак с ружьем на разливе души…
Б. Пастернак
Ветер, и ужас, и дрожь по воде.
Осень ломает решетки кутузки…
Это как в шахматах — мат без гарде
("Остерегайся", если по-русски):
Предупреждения чужды беде.

Гроб заколочен. Шапки долой.
— Жизнь, рассчитайся на первый-второй. —

Надо по новой расставить фигурки
И, на доске разыгравши дебют,
В зимнее поле уйти без охулки,
Кротко приняв (по-ненашему "Гут"),
Что и тебя под мелодию "Мурки"
С воздуха, Господи, скоро убьют.

Нежно и насмерть убьют на бегу…
— Дай надышаться землею в снегу!

Сентябрь 2004



Алые паруса

1

Блаженствуя в нечистой полутьме
И контрабанду разместивши в трюме,
Любила то, чего в своем уме
Любить нельзя. Но я была в безумье.

Я округляла синие глаза,
Как два нуля (читай: zero в квадрате!),
И алые кроила паруса,
Мечтая о взаимной благодати.

Когда теперь, изрядно постарев,
Я вглядываюсь в ужас эпилога,
То вижу порт, разинутый, как зев,
И кутерьму, не знающую Бога.

Скорее — в тень укромную, в кусты,
В необоюдность (через запятую), —
А паруса пущу на лоскуты
И лоскутами раны забинтую.

Все кончено — судьбе не прекословь.
Действительно, пошла иная драма…
Но сквозь дерюгу проступает кровь,
На алом фоне алая упрямо.


2

От любви ничего не осталось.
Ей, увы, не скомандуешь: "Ать!".
Разлюбить — это значит: усталость
И бессилие свет надышать.

Было счастьем, а стало приказом.
Было вместе, а сделалось врозь.
Лишь далеким звучит парафразом
Несчастливое слово "авось".

Мир в лице изменился, заплакав,
Будто мальчика бьют во дворе…
А про Бога спросите монахов,
Что живут на Афонской горе.



* * *

Состоялась и заматерела
Жизнь моя, смирившая озноб.
А сегодня я пересмотрела
Собственные клетки в микроскоп.

Значит, так. Споткнулась на изъяне.
Предпочла не заповедь, а муть.
"Господи, какое наказанье —
Видеть крен, оглядывая путь,

Искаженный зло и непокорно…
Или все же это Божья власть,
Чтобы мерли бабушкины зерна,
Самая существенная часть,

А чужие жглись и прорастали
Бешено, и властно, и вразнос?"
…Этот риторический вопрос
Закавычу, вымарав детали.

И достойно (я ж не травести)
Обживу последнюю площадку.
Поздно перекраивать пути.
Поздно переписывать тетрадку.



* * *

И. Вороновой

На отшибе средней полосы
В мастер-классе музыкальной школы
Бабочка (одна) и две осы
Слушали аккорды и глаголы,

Залетевши в низкое окно
С улицы, где заросли рябины,
Прямо в ноты дедушки Гуно
И в стихи страдалицы Марины:

Слишком сладко, слишком горячо!
И, почуя в воздухе химеры,
Бабочка уселась на плечо
Пианиста, юного без меры.

Это не был насекомый жест —
Это Бог распорядился, чтобы
Воля обнаружила протест,
Плюща ученические пробы.

Музыка свернулась калачом;
Лирика ушла за огороды;
Мальчику отныне нипочем
Каверзы свободы.



* * *

С. П.

Америка — цветной калейдоскоп
Для праздного и скорого бродяги —
Вмиг разлетится на мильоны скоб
И стеклышек, мерцающих во мраке…

— О, небоскреб, верзила, остолоп,
Не по ранжиру целящийся в маги, —
Ты снова небо над Нью-Йорком скреб

Куском наждачной пыточной бумаги?
Так получай же поварешкой в лоб
От разъяренной бабы-бедолаги!

Ты будь хоть лидер средь земных "калош"
(Так я орала с бурею в подкорке),
Но музыку,
                    но музыку не трожь, —
Пускай царит в небесной самоволке
Над суммой лиц,
                    сумятицею рож
И веником, сметающим осколки…
А в остальном действительно хорош
Успешный трэш,
                    бытующий в Нью-Йорке!



* * *

Наверху — словеса и угрозы,
А с исподу — дубленая честь.
В океане подводные горы

(Я читала в учебнике) есть.

Мы с тобою родные по расе,
Но меж нами — больная стена…
— Уходи от меня восвояси,
Ибо это Свояси — страна,

Где доступно — назло кривотолкам,
Составляющим музыку масс, —
Отлежаться в молчании долгом,
Как отдельный и острый алмаз.

Одиночество, темень, терпенье:
"Будь, — как в школе кричали, — готов!"
…А потом возвращайся:
                                          ступени
Стосковались без твердых шагов.

Публикация Екатерины Орловой