А | Б | В | Г | Д | Е | Ж | З | И | К | Л | М | Н | О | П | Р | С | Т | У | Ф | Х | Ц | Ч | Ш | Щ | Э | Ю | Я | # | библиография |
Пауль ЦЕЛАН (Пауль Ангель, 1920 — 1970) — поэт, литератор. Родился в 1920 году. В молодости прошел через испытания "лагеря принудительных работ" румынско-фашистского режима. Его родители погибли в Черновицком гетто. После войны уехал в Австрию, с 1950 года жил в Париже.
Из сборника "Роза никому" (1963)
* * * В них была земля, и они
рыли. Они рыли, и рыли, и так проходил их день и их ночь. И они не хвалили бога, он, слыхали они, так хотел, он, слыхали они, это знал. Они рыли и слыхом не слышали; не мудрели, и песен не знали, не слагали наречия. Рыли. И спустилось затишье, и явился сквозняк, и моря все явились тоже. Я рою, ты роешь, и роет червяк, и спетое скажет: роют. О, кто, о некто, никто, ты — куда же, если некуда было податься? О, ты роешь, я рою, к тебе я, и наше кольцо пробудится на пальцах. * * *
К вину и к потерянности,
с нежностью к ним склоняясь к обоим: я гнал верхом через снег, слышишь, я бога гнал вдаль — вблизь, он пел, последней была эта езда через человеко-плетни. Они сгибались, когда слышали нас над собой, и писали, и перевирали наше ржание на одно из своих ображенных наречий. Триедин, вчетвером
Курчавая мята, мята-курчава,
слева у дома, у дома, справа. Час твой, этот час, с твоим разговором к губам моим. К моим губам и их молчанью, к слов молчащих отрицанью. К дали, к близи, ко стесненьям, к близящимся разрушеньям. К одному мне, к нам троим, спутанным узлом одним. Курчавая мята, мята-курчава, слева у дома, у дома, справа. Шлюз
И над всею твоею
тоской: нет неба второго. ................... Тому рту, где жило тысячеслово, потерял — я ему потерял свое слово, то одно, что осталось со мною: сестра. Тому многобожию я потерял то слово, то одно, что искало меня: Kaddisch.
Сквозь
шлюз просочиться я должен, а слово — назад в тот соленый поток — чтобы выбраться и перебраться: Jiskor.
Псалом
Кто нас вылепит снова из земли и из глины — никто,
отпоет наш прах. Никто. Хвала тебе наша, никто. Для тебя мы станем цвести. Прямо напротив тебя. Ничто были, есть мы и будем, и будем цвести: ничему, ни- кому роза. С пестиком души светлей, и пустынною тычинкой, с венчиком багровым от пурпурного слова, слово мы пели над, о над терном. ...шорох колодца
Как молитва, как хула, как
молитва острые лезвия моего молчания. Слова мои, вместе со мною калечимые, мои прямые. И ты: ты, ты, ты, подневно живей- и живо- драное Позже тех роз. Сколько, о сколько мира. Сколько путей. Клюка ты, ключица крыла. Мы ... Мы споем ту детскую песенку, ту, слышишь, ту, с шелом, с веком, с человеком, ту с живой изгородью и с парой глаз, наготове лежавшей как слеза-и- слеза. * * *
Светлые
камни идут сквозь воздух, светло- белые, носители света. Они не хотят падать, валиться, попасть. Они идут вверх, как скудные розы шиповника, так они раскрываются, они летят к тебе, моя тихая, ты, моя правда — я вижу тебя, ты их рвешь моими новыми, моими чьими угодно руками, ты несешь их в сноважды-светлоту, в ту, ни плакать которой, ни ее называть никому не пристало. После полудня, цирк и цитадель
В огненных кольцах, в Бресте,
в шатре — прыгал тигр там — я слышал конечности песни, я видел тебя, Мандельштам. Небо висело над рейдом, чайка висела над краном. Конечности песнь постоянна — крейсер зовут "Баобаб". Я русское слово сказал в приветствие триколору — потерянное не потерял, крепя для сердца опору. * * *
Что случилось? Камень из глыбы.
Кто проснулся? И я, и ты. Речь и речь. Со-звезды. При-земли. Нищи. Открыты. Родны. И куда ушло? В недозвучие. С нами ушло двумя. Сердце и сердце. Тяжко везучие. Тяжелее став. Легче живя. La contrescarpe
Выломи для себя монету дыхания
из воздуха вокруг тебя и дерева: ровно столько требуется от того, кого надежда катит в тележке вверх и вниз по горбам сердечной дороги — ровно столько на вираже, где его встретит хлебная стрела, что пила вино его ночи, вино нищей, королевской вигилии. Разве не пришли и сторожившие руки, разве не пришло глубоко в чаше их глаза уложенное счастье? Разве не пришла, в ресничках, звучащая по-человечески труба марта, разлившая свет, тогда, вдаль и вширь? Почтовый голубь — отклонился от курса, был ли понятен шифр его кольца? (Вся эта облачность вокруг него — разборчива.) Страдала ли стая? И поняла ли, и дальше летела, когда тот отстал? Кривокрыший эллинг, — на голубиный киль положено то, что плывет. Сквозь переборки кровоточит посланье, просроченное, с юною силой переплескивает через борт:
О, это от-
своение. Но опять — туда, куда ты идешь, там точный кристалл. Перевод А. Глазовой
Стихотворения были опубликованы в журнале "Иностранная литература" (№ 4, 2005 г.). Из книги "Мак и память"
* * * Так спи, мои глаза еще открыты.
Все чаши ливня, кажется, пусты. Ночь сердце будет трогать, сердце — жито. Но слишком поздно, жница, для косы. Так снежно-бел ты, ветер небосвода! Бело, что отнято, бело, что есть! Ты знаешь счет часам, я знаю годы. Мы пили ливень, ливень пили здесь. Из книги "От порога к порогу"
Надгробье Франсуа Обе двери мира
еще открыты: ты их не закрыл за собой в сумерках. Мы слышим: они стучат и стучат и впускают неведомое и впускают Зеленое в твое Навсегда. Из книги "Поворот дыхания"
СТОЯТЬ В ТЕНИ Стоять в тени
шрама воздушной раны. Ни - для - кого - ничего - не - ради - стоять. Неузнанным, ради тебя одного. Со всем, что сумеет вместить это и без слов. COAGULA
И твоя
рана, Роза. И свет на рогах у твоих румынских волов вместо звезды над сугробом, в го- ворящей, крас- нопепельномощной колбе. Перевод Ольги Седаковой
Из книги "От порога к порогу"
ПОЛЯ Все один этот тополь
на окраине помысла, все один этот перст на меже. До него задолго борозда медлит к вечеру. Только облако, оно даль бороздит. Все глаза, все эти глаза и ресницы от света ты поднимаешь опущенных их сестриц. Все глаза. Все глаза, их взглядом заткан один этот тополь. Из книги "Решетки языка"
Нет,
не голос, а поздний шорох, дан, чужевременно, твоим помыслам в дар, наконец пробужденный сюда, он – зародыш листа, сообразного оку, сочится, глубоко процарапан, живицей, не рубцуясь. Перевод Марка Белорусца
|