А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   
Дмитрий ЦЕСЕЛЬЧУК — поэт, поэт-переводчик, Председатель Московской организации Союза литераторов РФ. Родился в Москве. Окончил физический факультет МГУ (1971) и Семинар художественного перевода Элизбара Ананиашвили. В 1985 — 1991 гг. руководил литературной студией "Бригантина". Как поэт дебютировал в печати в 1968 году, в 1960 — 70-е был активным участником неформальной литературной группы "Спектр". Переводил английскую и американскую, новозеландскую поэзию, латышских, литовских, грузинских, азербайджанских поэтов; автор 11 книг переводов, множества публикации в периодике и антологиях; восьми книг оригинальных стихов — "Исход" (1995), "Август-96" (1997), "Лирический антидефолт" (2000), "Латышские мотивы" (2000), "Это мой дом" (2001), "Сезон стихов" (2003) и "Купавна — чистая тетрадь…" (2006). Главный редактор литгазеты "МОЛ".



Стихотворения были опубликованы в книге "Исход". — М.: МОЛ СЛ РФ, 1995.



И С Х О Д
поэма

1

Купавна. Чистая тетрадь.
Купава в торфяном болоте,
И, встреченная на повороте,
С малиною в кошелке мать.
Она мне баночку сует
И деньги за дожитье платит:
— Я привезу еще — не хватит.
А солнце желтый саван ткет
Для уходящей вдаль фигурки.
Девчушки просят сигарет, —
Их у меня в помине нет, —
Шныряют пьяные придурки, —
Все, что я Родиной зову,
Так хрупко и неповторимо,
И мент у врат Иного Рима
Стоит, как будто наяву.


2

затеял истерику в скверике
зажал в кулаке две копейки
хотел позвонить из Америки
дрожащей дражайшей еврейке
из автомата

думал не хватит мата...

Земля везде одна и та же,
И что мне Иерусалим, —
Таким же солнцем он палим,
И тот же мент и там на страже.
От моря Красного рукой
Подать до Средиземноморья.
В земле обетованной горя
Все тот же отблеск, и покой
Приехавшему гою снится —
Рожденный в СССР еврей
В гостях на Родине своей
С утра спешит опохмелиться:
— В богоискательство жена
Ушла с концами... Мы в разводе...
И видик крутит о народе,
В ком с Богом спорит сатана.
Он верит в труд, трудолюбив,
И больше ни в какого бога.
...Семья уедет и тревога
Сожжет среди берез и ив.
Купавну Родиной зову,
А Вильно как любил, а Ригу —
Возьми мою любую книгу...
Но мент стоит, как наяву!



Ах, зачем себя лелею?
— Все равно я околею.
Ах, зачем себя люблю?
— Все равно себя гублю.

И я давно, как рыба, нем,
Виденьем мента ошарашен, —
Мне страшный суд уже не страшен,
В хитросплетениях дилемм
Не нахожу иного смысла:
Что сладко мне — подруге кисло.
И хоть на русском языке
Мы изъясняемся с ней оба,
Но как понять словцо зазноба,
когда сквозит на сквозняке,
Как в лихорадке, перестройку, —
Я обойдусь без колбасы, —
Жизнь положили на весы —
И не ложится баба в койку.
Исход важнее стал, чем муж,
Хотя и худо жить без мужа.
Свое бессилье обнаружа,
Попал я под холодный душ
Гордыни говорить на русском
И на 1/6 Земли
Меня еще не замели,
Но мент, как призрак, в небе тусклом.

А если нереален он,
Зачем мне байки о загробке, —
В Купавне есть такие тропки,
И стоили бы 1000000
В Израиле 12 соток,
Где дом построил еще дед.
Конечно, сволочь наш сосед,
Но нет отбоя от красоток, —
Возил и сын их, и отец.
Да не в красотках дело даже:
Угрюмый мент стоит на страже,
Беря под козырек, — конец,
The end1, "sof" — если — на иврите,
Вот отчего меня знобит,
Хотя я не антисемит, —
О рае на земле не врите.

Пусть видик гость возьмет назад,
Налейте лучше гою водки,
А на закуску бок селедки,
Да байки про грядущий ад, —
Про то, что хлынет кровь рекой,
Что перережем мы друг друга,
И ты, пока еще подруга,
Что правде возразишь такой?
Ах, как же дед мой в Освенциме
И на Тайшете2 правды ждал,
Быть может, он не угадал,
Не знал, в чем настоящий цимес?
Его березам за полста,
Совсем закрыли кроны небо,
И нет вкусней родного хлеба...

— Начать все с чистого листа
Так нелегко, — бубнит зазноба,
Семью, как лодку, накреня,
В Обетованную маня...
И горло стискивает злоба.


3

Говорят в Италии
культурно: гениталии.
А у нас в СССР
говорят по-русски: ...

— Какая дура, Боже мой,
Меня меняешь на Израиль,
Но, русский, что я там оставил?..
— Жаль, что там снега нет зимой, —
В масть добавляет моя тетка.
— А я бы смылся, — тетин муж
Итог подводит, — наша водка
Везде в продаже, и к тому ж
Останется тут лишь безрукий,
Жлобы вам не подарят власть,
На них я насмотрелся всласть, —
Охранники у каждой суки...

— Вот видишь, — с горечью твердишь, —
А ты надеешься на что-то, —
Мой Комитет3, моя работа,
Все это отговорки лишь...
— Да, очевидно ты права.
И эту карту крыть мне нечем, —
Мы свой невроз, как можем лечим,
Но для меня наркоз — слова.
— Не философствуй, — метод тещи
Вставлять о зяте резюме.
— Но я без слов — ни бе, ни ме, —
Все выглядит намного проще:
Ты сматываешься, следом мать
С отцом — за дочерью и сыном,
И внуками. Каким кретином
Я не был бы, но собирать
В дорогу вас и ждать развязки, —
Тем более грозит развод, —
Я не могу. На целый год
Ты обещаешь свои ласки
Без штампа в паспорте. Потом
Приеду к бывшей я зазнобе,
И тут соседа встрянет шнобель.

А с исполнительным листом
Мне в суд какой там обратиться,
К тому же — шекелей нема...
Я, кажется, сойду с ума..,
Хотя традиционней спиться.
Прощай. Все кажется, Илья.
Ты не поляк уже, не русский,
Как говорят у нас, — французский,
Вот, что сказать хотел бы я, —
Останься просто человеком,
Национальностью своей
Не козыряя, и скорей
Поймешь, что приключилось с веком.
Образование — туфта —
Один из плюсов Эльдорадо, —
Во что-то людям верить надо, —
Но жизнь не стоит ни черта
И в Веке Золотом и в нашем, —
Вот отчего, пожалуй, спляшем, —
Достаток или нищета —
Не жизненный сюжет прогресса,
Да что такое сам прогресс,
Когда вселился в маму бес,
Придав ей "приглашеньем" веса.
Блицкригом папу сокрушив,
Погромами, дороговизной,
Прощается она с отчизной,
И тут все средства хороши.
Одеться в Польше, ждать развода
Надеясь мужа уломать...
Ты не добила меня, мать,
Не та в стране сейчас погода.
Да и 15 лет назад,
Когда в US Илья и Лида
Отчалили, не подал вида,
Лишь к стулу присобачив зад,
Переводил прибалтов книги.
Я двадцать лет уж эмигрант.
Чужой язык — вот мой талант,
Что для меня роднее Риги?


4

Но будет мне переводить
И в языке чужом купаться,
Жить хочется, а разобраться,
Я свой язык хочу родить,
Без всяких табу ли, табу,
Любовь истерлась — будет близость.
...Ты предаешь меня — вот низость,
Я — на боку к тебе гребу
По букве брачного контракта, —
Засос немыслим и минет,
— У садуна и диабет, —
Добавишь ты из чувства такта,
В оргазм добавив яд игры,
И губы подожмешь при случке
(Как жаль, но есть такие сучки —
Им за бугром нужны бугры).



Я помню чудное мгновенье...
А. С. Пушкин

Я брил тебя перед абортом
тупою бритвой с полчаса
и мелким бесом
юрким чертом
между коленями вился
а ты лежала ягодицы
раздвинув ноги разведя
хлебнуть бы хоть глоток водицы
глазами в плоть твою войдя
я брил и брил по волосинке
уже казалось мне века
лежала ты как на картинке
и чувствовала мужика
разглядывая будто глазом
убогий бритвенный прибор
в его руках разжатым лазом
брала беднягу на измор
я брил и брил я ухитрился
сбрить все что можно было сбрить
с тем что ты недоступна сжился
но как губам хотелось пить
и жгучее воспоминанье
сильнее чем любая явь
терзает бедное сознанье
лишь только памяти
потрафь

Земля везде одна и та же —
Из Штатов Лида мне строку
Вернула... Ягодкой в соку
Ты хочешь быть... Но мент на страже,
А значит смерть моя со мной,
Увы, уже не молодая —
В гордоновских стихах, рыдая,
Поет старуха за стеной.
Хранятся в сердце строки многих,
Хотя зовет живая плоть —
Из этого сырца господь
Горшки гончарит для убогих.
Убогий жизнь прожжет играя,
Но есть Гончар — прямая речь —
Назвался груздем — лезешь в печь.



5

Учить — мозги дрочить
Д. Цесельчук

Между прочим — все мы дрочим
И. Бродский

Струхнул — струхнул четыре раза
И в страхе в лужицу глядишь, —
От ужаса — ужа родишь...
А мандельштамовская ваза
Проснулась, выплеснув хрусталь
На улицу — точнее в Яму,
В благодаренье Мандельштаму,
Раздвинув государство вдаль, —
Где мироздания скорлупку
Птенец невидимый клюет...
Мент крокодильи слезы льет,
Не веря вольному поступку.

Да что за морок этот мент,
Сутаной заменивший китель, —
Нечаянный членовредитель?
Потусторонних служб агент?
В его руках досье мое —
Все линии мое ладони,
До матки этот дон в гондоне
Своим кадилом достает.
Как близко все обнажено —
На миллиметр от лезвий страшных,
Как бьется в схватках рукопашных,
Терзаясь, клетки волокно.
Кто жизнь смерти предпочел
Да не уступит хмурым духам...

...Ирак опять войной по слухам
Грозит Израилю. Орел
Над голубем крыла раскрыл,
Но голубь — с ядерной начинкой,
Полакомиться жирной спинкой
Не просто — не умерят пыл,
И, как предвидел Нострадамус,
Придет Последняя Война
С ближневосточных дюн, она
Одна остудит Вашу Даму4.
Хотя вернуть такой ценой
Изменницу с любимым сыном,
Каким бы ни был я кретином,
Я не хочу... Прощусь с женой,
Адью трехкомнатной квартире —
И в этом будет наш исход, —
Прожить бок о бок целый год,
Не расслабляясь и в сортире,
Угрюмый не позволит мент,
Случайно доведет до стычки,
И вспыхнем мы с тобой, как спички, —
Уж лучше продадим патент
Оральной и анальной драмы:
Исход для смерти лишь предлог.
И если нас оставит Бог,
Мы — сохраним здоровье мамы
И не допустим суицида,
Безумия или убийства, —
Прочь краснобайство и витийство,
Ты помнишь, что писала Лида? —
Земля везде одна и та же,
"Games people play"5 — бестселлер из
US — ему не нужно виз —
Нас он остудит в нашем раже,
Умерим "g" — азарт и пыл,
Не набирая ускоренье,
Куда важней "прямое зренье"
Слепого напряженья жил.
Раз хочется по-человечьи
Пожить — так будет в этом цель,
Закройся, половая щель, —
Нет сладострастия в увечье,
Брось, бедолага, костыли
И просто так, с наивным видом,
Быть не желая "инвалидом"6,
Исполни замыслы свои.


6

Представь себе, что ты уже в раю
Там, за бугром, прародину свою,
Сухую, желчную, в оазисах кибуцей,
Впервые видишь. Призрак революций
На родине моей. В который раз
Все проклинаю. Позабыл про нас
Тот, кто сшивал сюжетом эту драму,
Отца инфарктом одарил и маму
Старушкой нарядил, сколовши юбку
Английскою булавкой. Разве шубку
Когда-нибудь ей подарил отец
Хоть кроличью? Да будет ли конец
Бессрочной жизни и такой короткой.
Покорной и улыбчивой. Счастливой.
Размеренной. И даже боязливой.
Представь себе, что долга больше нет,
И родины сухой и горький свет
Струится над барханами пустыни.
Нет больше на лице твоем гордыни.
Ты далеко. А я в Петровском парке.
Снег падает. Прекрасен климат жаркий.
И климакс где-то за седьмой горой.
Но белый снег несовместим с жарой
И с морем Средиземным или Красным.
Ты не жалей и не считай напрасным
То, что соединяло десять лет
Меня с тобой. А ностальгия — бред.
Что снег, когда тугой плавник акулы
Как бритва, разрезает волны. Скулы,
Как у бульдога, сжаты в смертной схватке...
Ты достаешь кусочек белой ватки
И осторожно вытираешь краску,
А я сдираю гипсовую маску
Улыбки с онемевшего лица.
Будь счастлива. Мне маму и отца
Оставить не на кого. Я у них в долгу
И в рай попасть с тобою не могу.



ШАБАТ

Август посредник между мной и моим сыном

Я в Лондоне был и в Берлине,
На Висле купался с моста,
А думал о брошенном сыне —
Он учит иврит неспроста.
И сразу, как только вернулся,
К евреям из Бруклина шасть,
Едва только переобулся,
Умылся, чтоб к сроку попасть.
Успел побывать на шабате,
Нашел с ними общий язык
Взаимодоверия. Кстати,
И сын от меня не отвык.
Там не было тещи и тестя,
И прочей докучной родни.
С Илюнею были мы вместе,
Хотя — ни секунды — одни.
Грядущий обряд обрезанья
И плеер в награду за боль,
И жвачка. И муки терзанья
Входящего в новую роль
Обычного мальчика. Разве
Он в том, что еврей, виноват?
...зачем я притронулся к язве?
Святая суббота. Шабат.
Из лагеря шел пешкодралом —
автобус ходил до шести.
С Илюней, зверенком усталым,
Я август хотел провести.
Как он отоспится на даче,
Как мы наиграемся в пинг, —
Но в переговорах удачи
С мамашей его не достиг.
— Судись еще раз, если надо
С ночевкой его забирать.
И сколько же явного яда
Вложила она, — твою мать, —
В слова эти: ты, мол, подонок,
И прочее — etc…
Но вырастет скоро ребенок,
Ему быть мужчиной пора.
Он добр и ласков, не жаден —
И марку вернул мне, и фунт,
Чтоб я сохранил... Сколько гадин
И мошек налипло на грунт,
Распаренный в праздник шабата.
Запомню тот день навсегда:
В ермолках потешных ребята,
Мой — меньший и младшего брата
Жены. По колено вода
В речушке. Дорога полями.
Шофер неотложки с войны
Тут живший. Едавший салями
Когда-то. Но нету вины
Его и моей в гладоморе.
Он денег с меня не берет.
В Израиле чудное море,
Там внук мой и правнук умрет.
А я остаюсь с тобою
Иван Алексеич, солдат,
Не нужен мне берег турецкий.
Святая суббота. Шабат.

23 августа 1990 года7. Купавна

-------------------------------------------------------------------------
1 Конец (англ.)

2 Один из лагерей ГУЛАГа

3 Комитет литераторов

4 Наша Дама — женский вариант Мента

5 "Игры, в которые играют люди" (англ.); книга Эрика Бёрна, американского психоаналитика

6 Главное действующее лицо игры "Инвалид" (по Э.Берну)

7 Дата 23 августа 1990 года — дата завершения всей поэмы за исключением вставки "Шабат", написанной 19 августа 1991 года.




Стихотворение было опубликовано в книге "Купавна — чистая тетрадь…", М., Библиотека газеты "МОЛ", 2006.



Июнь

Евгению Бачурину

Уже идет июнь
еще все лето впереди
на одуванчик дунь
пойдут дожди

крапиву тронь
и руку обожжет
горел огонь
как солнце желт

теперь луг сед
на одуванчик дунь
миллионы лет
летит твой пух
июнь




Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" № 5 — 6 (31 — 32), 2007 г.



ГОРОДСКОЙ ПЕЙЗАЖ ИЗ ОКОН


* * *

Пиры пираний. Пирамид
замедленный полураспад.
Земля несется, как болид,
не к богу в рай,
а к черту — в ад.
Скелет, обглоданный до тла,
всосет в себя прибрежный ил,
и ведьмы пышная метла
его в иной отправит мир.



Везение

Вот и кончилось везение
Начинается работа
кропотливое вязание
до шального поворота
Ничего что дни покатятся
бричкой через пень колоду
было бы на что потратиться
чем потрафить бы народу

Напишу стихотвореньице
набело пером бесстыжим
вдруг стезя моя изменится:
был шатеном — стану рыжим

На ковер шатена выдернут
для укоров и позора…
Подковерный жребий вытяну
а какой? — Узнаю скоро…

Все коверному до лампочки
до булды по барабану
Сняв у края бездны тапочки
кину всех и в вечность кану

Но пока с метаморфозами
тяжбы нет — тихи и кротки
Малыми вдыхаем дозами
воздух вешний — в носоглотке

Начинается везение
и не строй кривую мину
Берлиоза в наказание —
под трамвая гильотину

Чуя — то ли еще сбудется —
сердце сжалось бедолага
Но пока моторчик трудится
не кончается бумага

Не кончается везение
жаль кончается работа
Довезет стихотворение
до шального поворота?



Новогодняя фуга

Мой нотный стан разбит
в безлюдье бивуаком.
Язык отцов забыт —
черед за нотным знаком.
Доколе быть немым —
за колья и за вилы!
На волю — из тюрьмы
под мерный рокот лиры.

…Чернеет виноград
тугой увит лозою
Хваленый Вертоград
ничто перед слезою
младенческой любви
к магическому звуку
Лишь только позови
и с головой в науку
судьбы перипетий
чудных переплетений

А паузы петит
Затем — чтоб вызрел гений…



Попытка

Городской пейзаж из окон
и дымы из труб — как в сказке.
Бабочка свернулась в кокон,
не успев состроить глазки.

Собственно, они на крыльях
у нее всегда раскрыты…
Карму превозмочь в усильях
и проснуться знаменитым.

Пусть хотя б через столетье
Некто вспомнит о поэте.
Как узнать в каком созвездье
проживает Этот Третий.

Прилетит сюда однажды
на космической тарелке…
Но пока, как символ жажды,
на часах застыли стрелки.

Разве что секундной нитка
резво скачет, как кузнечик.
Нестерпима эта пытка,
но она гордыню лечит.

В коконе анабиоза
ждать грядущих превращений
может даже без наркоза
невостребованный гений.

У него с "павлиньим глазом"
нечто общее в повадке:
Ждет, когда созреет разум,
как боец, готовый к схватке.

Он такие выдаст строки,
сдернет с пустозвонов маски, —
знать не зря мотает сроки
ожиданья без отмазки.

Хорошо видны из окон
серебра на трубах слитки.
Бабочкой свернувшись в кокон,
ждет поэт второй попытки.