А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   
Алексей КРУЧЁНЫХ (1886 — 1968) — поэт, художник, издатель, создатель русской заумной поэзии, один из главных теоретиков русского авангарда.



Стихотворения были опубликованы в журнале "Футурум-АРТ" (№ 4, 2002 г.).


Стихи из машинописного собрания 1943 г. "Московские встречи" (публикация и предисловие Е.Арензона)



ОСТРОНОЖКА

Лиле Ю. Брик
Сквозь бронированные камни крыши и карнизы сквозь грохоченье улиц щелк и шум, остроногая — упор волчка — пылающей косой струистая Лиля катилась по канату — раз! — куда-то... ! шантан — вертись! Телеграф — дорогу! — И высунув язык коснячеству неслась обратно да так, что в оторопи ватман, затормозив зудки, трамвай оставив в столбняке, из искр ей преподнес букет, весночку оспрыснув огнятами, сзывая всех, срывая из ушей оконных вату затем что нет острее языка и пальчиков и ног чем Лилины, в астро-стаккато!..
1924



Л.Ю.Б.
Лечу! Тороплюсь! Волнуюсь! Жмаю сердца таксомотор — как будто меня щекочет ЛУЭС — прорвать последний затор! Как будто с Марса сорвался и упал в Гендриков переулок, о, славься, славься, славься сегодняшний день — новорожд — счастливый турок!..
30.X.29 г.



БОРИСУ ПАСТЕРНАКУ


1
Борис, гляди! Я гамму всю беру — от дряни до шедевра. Счастливчики, у них в стихах не дико и не скверно. Мы не из тех. Прельстила нас давно Капризная богевна. Всю ночь ревем раскатисто и гневно.
20.1Х.43 г.



2
— Брось, Борис, идеализм — Ты не Кант, не богомол,— сразмаху, как природный футболист, забивай скорей Шекспиру гол. "Пиранее Птоломида" пламенеет пирамида. — Другу старому вколю и еще кой-кому. Я не только "Клеопатры" и сонетов переводчик — миномета, автомата, скорострельных и ракетных мастер строчек.



3

Наговор
Была соль, был лосось — на подножном хорошенко нам жилось! Но ханжа, но маньяк — дряхлых трынок, ты маджонга пил коньяк. Тут короткий разговор — с крокодилами не спорь! — клади шейку под топор. С дамой пик, тузом треф Пра-пащая резвушка: бац — и нет старушки! В царство ведем, в чумный шабаш хазу-тени прихожан. С черной жабой, к черту въедем — чум-чих-чан. В чахлом поле чух-чум-чих: щекотка драконья, скрежет ведьмачих! Ведьмы пенье для потенья: "Мы-ста тебя холим, Мы тебя лелеем!" — В чистом поле виселиц аллея.



Н. И. ХАРДЖИЕВУ
Вещим гласом Баяна вечернее радио пьяно. Николай Иванович, могутный чернобровец, могучие плеча. Вы нам открыли в рисунках и фото восемь портретов Хлебникова Велимира, тысячи строк могучан. Сквозь остов времени, издалека, по волнам радио грохочет голос Пумы в блескучие века. Сердца — созвучьями, прянкою-свирелью связаны — лихой дударь Филонова и друг Ахматовой Вы — чуткость дегустатора густейших строк. Врагам — всегда свирепый Харджиев, за слово урсское, за предземшаров, за будетлянство ратуя, кипеньем харзисто двустильное перо остро. Вы — речи злой Суворов. В словосхватке, ссорах залихватских неудержимы ваша верть и прыть. А в комнатах кривоколенных на черноземах-грядках мы по-братски, Николай Иванович, Вам поможем весельчански жить.
Сентябрь 1943



РЕЧЕТВОРКЕ-ВЕЩУНЬЕ

"Славно начато славное дело"
Анна Ахматова
Приказ Ахматовой — врага изматывай, чтоб днем и ночью его кровоточило, чтоб сила его — на смарку, ему могилой его хибарка. Чтоб поскорее сыграл он в ящик, рухнул на стружки из дел пропащих. От Киева до Берлина дрожат посинелые спины — сплошная медвежья болезнь,— к нам больше в Москву не лезь! Приказ Ахматовой — врага охватывай и с флангов, и с тыла, от Буга до Берлина. Не помогут ему шайки гадюк, всюду давит его задыха-кандрюк.



ВСТРЕЧИ С ХУДОЖНИКАМИ

В моей чертовой берлоге
на полу, на полках
в одном углу
гнездятся многие худоги.

Весь искромсанный Филонов —
в черноточии и пятнах,
кристаллов миллионы
горят, ярятся,
в бешенстве взлетают.
Из-за угла весь в фонарях глядится граф Порезанный и Сонька-повитуха. Пишущий камышинкой Тышлер: тысяча штрихов, и в сетке их среди шкатулок, пряников, зеркал барахтается легконожка "Золушка" Семена Кирсанова. А рядом с серьгой тяжелой в ухе Улялаев-кривозуб Ильи Сельвинского. Еще рисунок: на Тверском бульваре бакенбардный Пушкин, примостившись на скамейке, беседует с длиннохвостыми рыбами, стоящими торчком. Еще: Маяковский, взвалив на плечи ослабшую конягу, шествует... "Хорошее отношение к лошадям"... И множество тышлеровских иллюстраций к Шекспиру, Маяковскому, Эренбургу, Мериме. Виктор Барт — к вершине башни поднявшийся на "Облаке в штанах" — и в то же время — пушкинист, парижанин, отчаянный шахматист молнийного наброска суровый мастер еще с 12-го года, Тогда уже я часто встречался с ним, злющим карикатуристом, в Школе Живописи, Ваяния и Зодчества, в знаменитом доме — Кировская, 21 — где учились, резвясь, Маяковский и Бурлюк, где жил и трудился Предземшара Велимир и позже —сестра его —художница Вера. Жил и работал во всю ширь Коля Асеев, мечтал о летающем люде Татлин, преданный деревьям Фаворский. Провел детство и юность сын профессора Борис Пастернак. В этом восьмиярусном доме, в моем подъезде, где сейчас бурлит и гремит, как только что пойманный тигр, композитор Шостакович, сколько досок надо вбить на фасаде, одна другой легендарней, одна другой памятней. А невзрачный угол давно уже превратился в убежище "Мусагет", коль скоро каждый из сих высоких маэстро оставил у меня "В обязательном порядке" щедрости страницу, краску, экспромт... Конструктор Эль Лисицкий — горит закатом папка-огнивец, восемь фигурынь к постановке оперы "Победа над солнцем", — непревзойденное мастерство и ахово даже для заграницы и их музеев! Мария Синякова — могутные груды гравюр, уголь и пастель к первой поэме Владимира Облачного и к поэме о нем Николая Асеева, к сказкам Перро, сказаньям индусов. Ширококосматый Каневский — друг и учитель шестируких тридцатипалых Кукрыниксов, автошаржи которых прыгают по углам, как вербные бесенята. За ними, в заветной зеленой папке, капризно-мгновенный портрет Бориса Пастернака виртуозного почерка Льва Бруни, и его жены рядом — "комок из пуха, сердца и хвоста", котенок с "подведенными как у актрисы" голубыми глазами — пушистым взглядом! Тут же весь в тенетах теорем и чертежей свирепый беспредметник 20-х годов Родченко и с ним — непоколебимый заумец Варст. Розанова Ольга — жизнелюбая художница поющих вывесок и вздыбленных мостов (вспомни хотя бы "Невский проспект" Гоголя); Она смело тасовала ярчайшие цвета — гадальные карты живописных превращений. Настороженная, как взгляд лесного обитателя, но невидимая теми, кого подстерегает для заклинания ветвистой кистью, — так она пронзила насквозь "Войну" 1915 года. Казимир Малевич — казни-мир, зажал скупой мир предметов в черную прямую пропасть своего квадрата; Одинокий предводитель — тот же Филонов! — толпы учеников. Влюбленный в рыжие поля России, в мужицкие борозды из железа, в которых загудели широкие ветры наших пространств; Казни-мир, влюбленный в мироздание, узревший сквозь лицо друга бревенчатый сруб, — просторный портрет Ивана Клюна: Времени строитель! Твой облик полководца искусств со щитом-палитрой и кистью-копьем, устремленными в будущее. Несмешанные краски — пыл будетлян. Вечной семицветкой у меня на глазах поэты жгли штрихом бумагу — вулканы-вихри — зачатки плакатов Владимира Маяковского. Великий вещун — Велимир вещи-загадки рождал. В одеждах-искрах циркачил Каменский Василий. А следом, в неудержимом беге, единым росчерком чудища-звери Ильфа, пучеглазые шаржи Эдуарда Багрицкого, линейные щеголи Семена Кирсанова. Речетворцев страсть огненными реками по холстам расползалась...



РУСЬ

(Первые шесть строк смотри в моей книге "Поросята" 1913 г.)
И снова дыбом война и гром, Ты щедро швырнула своим добром. Тебе не страшен теперь никакой черт, ни орудия его, ни брехня, ни миномет. Ты навеки победой себя оградила, с нами — крестная сила. Скорей гони дубиной в домовину фальшиста-висуна, горбатую свастину.
1943