Алексей КРУЧЁНЫХ (1886 — 1968) — поэт, художник, издатель, создатель русской
заумной поэзии, один из главных теоретиков русского авангарда.
Стихотворения были опубликованы в журнале "Футурум-АРТ" (№ 4, 2002 г.).
Стихи из машинописного собрания 1943 г. "Московские встречи" (публикация и предисловие Е.Арензона)
ОСТРОНОЖКА
Лиле Ю. Брик
Сквозь бронированные камни
крыши и карнизы
сквозь грохоченье улиц
щелк и шум,
остроногая — упор волчка —
пылающей косой струистая
Лиля катилась по канату
— раз! — куда-то...
! шантан — вертись!
Телеграф — дорогу! —
И высунув язык коснячеству
неслась обратно
да так,
что в оторопи ватман,
затормозив зудки,
трамвай оставив в столбняке,
из искр
ей преподнес букет,
весночку
оспрыснув огнятами,
сзывая всех,
срывая из ушей оконных вату
затем
что нет острее
языка и пальчиков
и ног
чем Лилины,
в астро-стаккато!..
1924
Л.Ю.Б.
Лечу!
Тороплюсь!
Волнуюсь!
Жмаю сердца таксомотор
— как будто меня щекочет
ЛУЭС —
прорвать последний затор!
Как будто с Марса сорвался
и упал в Гендриков
переулок,
о, славься,
славься,
славься
сегодняшний день — новорожд —
счастливый турок!..
30.X.29 г.
БОРИСУ ПАСТЕРНАКУ
1
Борис, гляди!
Я гамму всю беру —
от дряни до шедевра.
Счастливчики, у них в стихах
не дико и не скверно.
Мы не из тех.
Прельстила нас давно
Капризная богевна.
Всю ночь ревем раскатисто и гневно.
20.1Х.43 г.
2
— Брось, Борис, идеализм —
Ты не Кант, не богомол,—
сразмаху,
как природный футболист,
забивай скорей
Шекспиру гол.
"Пиранее Птоломида"
пламенеет пирамида.
— Другу старому вколю
и еще кой-кому.
Я не только "Клеопатры"
и сонетов переводчик —
миномета, автомата,
скорострельных и ракетных
мастер строчек.
3
Наговор
Была соль,
был лосось —
на подножном
хорошенко
нам жилось!
Но ханжа,
но маньяк —
дряхлых трынок,
ты маджонга
пил коньяк.
Тут короткий разговор —
с крокодилами не спорь! —
клади шейку под топор.
С дамой пик,
тузом треф
Пра-пащая резвушка:
бац —
и нет старушки!
В царство ведем,
в чумный шабаш
хазу-тени прихожан.
С черной жабой,
к черту въедем —
чум-чих-чан.
В чахлом поле
чух-чум-чих:
щекотка драконья,
скрежет ведьмачих!
Ведьмы пенье
для потенья:
"Мы-ста тебя холим,
Мы тебя лелеем!" —
В чистом поле
виселиц аллея.
Н. И. ХАРДЖИЕВУ
Вещим гласом Баяна
вечернее радио пьяно.
Николай Иванович,
могутный чернобровец,
могучие плеча.
Вы нам открыли
в рисунках и фото
восемь портретов
Хлебникова Велимира,
тысячи строк могучан.
Сквозь остов времени,
издалека,
по волнам радио
грохочет голос Пумы
в блескучие века.
Сердца — созвучьями,
прянкою-свирелью связаны —
лихой дударь Филонова
и друг Ахматовой
Вы — чуткость дегустатора
густейших строк.
Врагам —
всегда свирепый Харджиев,
за слово урсское,
за предземшаров,
за будетлянство ратуя,
кипеньем харзисто
двустильное
перо остро.
Вы — речи злой Суворов.
В словосхватке,
ссорах залихватских
неудержимы ваша верть и прыть.
А в комнатах кривоколенных
на черноземах-грядках
мы по-братски,
Николай Иванович,
Вам поможем
весельчански жить.
Сентябрь 1943
РЕЧЕТВОРКЕ-ВЕЩУНЬЕ
"Славно начато славное дело"
Анна Ахматова
Приказ Ахматовой —
врага изматывай,
чтоб днем и ночью
его кровоточило,
чтоб сила его —
на смарку,
ему могилой
его хибарка.
Чтоб поскорее
сыграл он в ящик,
рухнул на стружки
из дел пропащих.
От Киева до Берлина
дрожат посинелые спины —
сплошная медвежья болезнь,—
к нам больше в Москву
не лезь!
Приказ Ахматовой —
врага охватывай
и с флангов, и с тыла,
от Буга до Берлина.
Не помогут ему
шайки гадюк,
всюду давит его
задыха-кандрюк.
ВСТРЕЧИ С ХУДОЖНИКАМИ
В моей чертовой берлоге
на полу, на полках
в одном углу
гнездятся многие худоги.
Весь искромсанный Филонов —
в черноточии и пятнах,
кристаллов миллионы
горят, ярятся,
в бешенстве взлетают.
Из-за угла
весь в фонарях
глядится граф Порезанный
и Сонька-повитуха.
Пишущий камышинкой Тышлер:
тысяча штрихов,
и в сетке их
среди шкатулок, пряников, зеркал
барахтается легконожка "Золушка"
Семена Кирсанова.
А рядом с серьгой тяжелой в ухе
Улялаев-кривозуб Ильи Сельвинского.
Еще рисунок: на Тверском бульваре
бакенбардный Пушкин,
примостившись на скамейке,
беседует с длиннохвостыми рыбами,
стоящими торчком.
Еще: Маяковский, взвалив на плечи
ослабшую конягу, шествует...
"Хорошее отношение к лошадям"...
И множество тышлеровских иллюстраций к Шекспиру,
Маяковскому, Эренбургу, Мериме.
Виктор Барт — к вершине башни
поднявшийся на "Облаке в штанах" —
и в то же время — пушкинист, парижанин,
отчаянный шахматист
молнийного наброска суровый мастер
еще с 12-го года,
Тогда уже я часто встречался с ним,
злющим карикатуристом,
в Школе Живописи, Ваяния и Зодчества,
в знаменитом доме — Кировская, 21 —
где учились, резвясь, Маяковский и Бурлюк,
где жил и трудился Предземшара Велимир
и позже —сестра его —художница Вера.
Жил и работал во всю ширь Коля Асеев,
мечтал о летающем люде Татлин,
преданный деревьям Фаворский.
Провел детство и юность сын профессора
Борис Пастернак.
В этом восьмиярусном доме, в моем подъезде,
где сейчас бурлит и гремит,
как только что пойманный тигр,
композитор Шостакович,
сколько досок надо вбить на фасаде,
одна другой легендарней,
одна другой памятней.
А невзрачный угол
давно уже превратился в убежище "Мусагет",
коль скоро каждый из сих высоких маэстро
оставил у меня
"В обязательном порядке" щедрости
страницу, краску, экспромт...
Конструктор Эль Лисицкий —
горит закатом папка-огнивец,
восемь фигурынь
к постановке оперы "Победа над солнцем", —
непревзойденное мастерство
и ахово даже для заграницы и их музеев!
Мария Синякова —
могутные груды гравюр, уголь и пастель
к первой поэме Владимира Облачного
и к поэме о нем Николая Асеева,
к сказкам Перро, сказаньям индусов.
Ширококосматый Каневский —
друг и учитель шестируких
тридцатипалых Кукрыниксов,
автошаржи которых
прыгают по углам, как вербные бесенята.
За ними, в заветной зеленой папке,
капризно-мгновенный
портрет Бориса Пастернака
виртуозного почерка Льва Бруни,
и его жены рядом —
"комок из пуха, сердца и хвоста",
котенок с "подведенными как у актрисы"
голубыми глазами —
пушистым взглядом!
Тут же
весь в тенетах теорем и чертежей
свирепый беспредметник 20-х годов Родченко
и с ним —
непоколебимый заумец Варст.
Розанова Ольга — жизнелюбая художница поющих вывесок
и вздыбленных мостов
(вспомни хотя бы "Невский проспект" Гоголя);
Она смело тасовала ярчайшие цвета —
гадальные карты живописных превращений.
Настороженная, как взгляд лесного обитателя,
но невидимая теми, кого подстерегает
для заклинания ветвистой кистью, —
так она пронзила насквозь
"Войну" 1915 года.
Казимир Малевич — казни-мир,
зажал скупой мир предметов
в черную прямую пропасть
своего квадрата;
Одинокий предводитель
— тот же Филонов! —
толпы учеников.
Влюбленный в рыжие поля России,
в мужицкие борозды из железа,
в которых загудели
широкие ветры
наших пространств;
Казни-мир,
влюбленный в мироздание,
узревший сквозь лицо друга
бревенчатый сруб, —
просторный портрет Ивана Клюна:
Времени строитель!
Твой облик
полководца искусств
со щитом-палитрой
и кистью-копьем,
устремленными
в будущее.
Несмешанные краски — пыл будетлян.
Вечной семицветкой
у меня на глазах
поэты жгли штрихом бумагу —
вулканы-вихри —
зачатки плакатов Владимира Маяковского.
Великий вещун — Велимир
вещи-загадки рождал.
В одеждах-искрах циркачил
Каменский Василий.
А следом, в неудержимом беге,
единым росчерком
чудища-звери Ильфа,
пучеглазые шаржи Эдуарда Багрицкого,
линейные щеголи Семена Кирсанова.
Речетворцев страсть
огненными реками
по холстам расползалась...
РУСЬ
(Первые шесть строк смотри в моей книге "Поросята" 1913 г.)
И снова дыбом
война и гром,
Ты щедро швырнула
своим добром.
Тебе не страшен теперь
никакой черт,
ни орудия его, ни брехня,
ни миномет.
Ты навеки победой
себя оградила,
с нами —
крестная сила.
Скорей гони
дубиной в домовину
фальшиста-висуна,
горбатую свастину.
1943
|