А | Б | В | Г | Д | Е | Ж | З | И | К | Л | М | Н | О | П | Р | С | Т | У | Ф | Х | Ц | Ч | Ш | Щ | Э | Ю | Я | # | библиография |
Вероника ШЕЛЛЕНБЕРГ — поэтесса, прозаик. Родилась в 1972 году в Омске. Окончила Литературный институт имени А.М. Горького. Стихи публиковались в журналах "Арион", "День и ночь", омском периодическом издании "Складчина", в коллективных сборниках "Другая земля", "На первом дыхании", "Бабье лето", "Складчина". Автор книг "Если б не ты...", "Рождение", "На языке огня".
Член Союза российских писателей. Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" (№ 1(15), 2006 г.). СУРГУЧ НА СВИТКЕ ВРЕМЕН
* * *
Нашла я подкову на счастье,
и, судя по форме подковы, счастье — точно не птица, определенно не лошадь, да разве могла бы лошадь от вас улизнуть незаметно. С тех пор брожу я по свету с диковинною находкой... Кому примерить подкову? Не ты ли счастье, постой-ка! Не ты ли счастье? Не ты... А счастье мелькает некстати, пугая чем-то знакомым, суровым, как наши пейзажи: ива, дорога, пурга. И мне заморские страны подмигивают лукаво, качается одиноко сверкающая дуга. Подкова моя, подкова... Излучина в час рассветный, извечный час расставанья... Объятия смуглый серп. Острый — зачем уходишь? Тонкий — зачем? Не знаю... И от улыбки млечной исчезающий след... * * *
Твоя любовь
да пребудет во мне, вонзенная по рукоять. Твоя любовь научила ноты чужие не брать. А еще — возвращаться любым на круги своя. Только где они теперь, помоги! У пространства новые ярлыки, имена героев, порядковые номера, выпрямляющие круги. Все равно. Все, о чем умолчала твоя любовь, покусывая платок, просоленной банданы край, — никудышный я бумеранг, даже в воздухе найду буерак, а чтобы на родимый порог… Так вот, выбирай: отпускать или не отпускать. Но твоя любовь пребудет во мне, вонзенная по рукоять. * * *
Убереги, Господи, от сумы и тюрьмы,
укороти список моих утрат, вынь меня из похмельной тьмы… А первая рюмка идет на "ура", а вторая, прицепом, "уж будь добра", а третья… третья берет взаймы у завтрашнего утра Светлую головушку, легкую ладонь, лодочку-походочку, глаза-огонь, а еще с мороженым хрустящий рожок забирает за должок. Да было бы перед кем прогибаться в долгу! Укороти, Господи, список моих потерь. Но четвертая рюмка шепнет: "Еще не теперь, повремени, вернуть помогу Светлую головушку, легкую ладонь, лодочку-походочку, глаза-огонь, а еще с мороженым хрустящий рожок забирай на посошок". Опять наобещала, опять не отдала, и на пятой пятерня прилипает, как смола, на шестой всяк сверчок забывает свой шесток, и еще, еще, еще, еще один глоток. И… где же ты, головушка? Где же ты, ладонь? Лодочка-походочка, глаза-огонь… С тихим хохотом и свистом смутная слеза: где у этой тройки быстрой золотые тормоза?! А последняя рюмка из такой выползает тьмы, что шевелятся волосы на голове у Неверующего Фомы, разлепляются губы, силясь произнести давно забытое имя: Господи, пронеси! Господи, пронеси мимо. А последняя рюмка по-своему щедра. К бедному человечку по-своему добра. А последняя рюмка не спросит ни гроша. Все, о чем она горит, — душа, душа, душа… * * *
Сургуч на свитке времен
прочен только на вид. Мчится поезд, а в нем один-то вагон стоит. Как это может быть? Катятся все, а он — древний дым ворожбы, высохший лексикон. Рядом поет ресторан, скрипит, гнусавит плацкарт. Несется зеленый ряд, трясется зеленый ряд, а в нем-то один вагон, в котором не говорят. Я через него бегом. А медленно, как во сне… Я только одним глазком в сумерки за окном… Там пристальный свет луны — обе ее стороны. Ни деревца, ни ветерка… И слышно издалека тающий на лету поезда перестук… Вот-вот он исчезнет совсем, и не исчезает никак. * * *
Роддом закрыт. И вот, за лето
угас без вывесок фасад. Никто не лепит изолентой на стеклах номера палат. Уже на плане реконструкций здесь белый пластик и бетон. Как много места развернуться на месте этого угрюмца, реликта сталинских времен. А по ночам — Мария… Стеша… Надежда, Оленька, жена… — приносит воздухом нездешним уже нездешних имена. И нет войны еще в помине, роддом сияет, как желток. Весна, весна на середине, белье хрустящее в корзине, и ЗИСа пристальный гудок. И в тесной операционной, как тайный оттиск небеси, иконою — проем оконный… И в тесной операционной душа впервые голосит. * * *
В газовой горелке,
голубой как лед, жига, жига, жига жига живет. Ты ее не трогай, тронешь — и ожог! Только жиге, жиге, жиге там хорошо. Только жиге, жиге, жиге там хорошо! |