А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   

Александр ТКАЧЕНКО (Москва) — поэт.

Стихотворения были опубликованы в журнале "Октябрь" (№ 10, 1996).



* * *
Когда по снегу снег пошел
и по дождям дожди,
на юге треснул шелк
восточного пути:
верблюды пали на колени,
застыли горные горбы,
огнем вперед цвели поленья,
назад - полынью проросли гробы,
рассыпан чай, табак засох,
собаки рвут на части небо,
затянут в узел гул дорог —
путь превратился в небыль.
Кто виноват? Погонщик? Всадник,
уснувший в ритме каравана?
Охранник ли при арестанте
иль арестант несет охрану?

И долго-долго на восток,
закона и вражды заложник,
летит по миру волосок,
что срезан пулей
вместо ножниц.


* * *
Не иди на запад
не иди на восток
не иди на север
не иди на юг
стой где стоишь
пей что пьешь
дыши чем дышишь
молчи о чем молчишь
ноги хотят идти
не верь им
видят глаза
сморгни
взгляд обогнул Землю
это толчок в спину
это приказ сверху
стой где стоишь
лежи с кем лежишь
не иди на запад
не иди на восток
не иди на юг
не иди на север
там тебя нет
будешь там
не будешь здесь
только раскрой руки
стой где стоишь
запад пошел на тебя
юг на тебя наступает
север подходит к тебе
и подползает восток
стой где стоял
пой о чем поешь
люби кого любишь
все растворится в тебе
нету тебя нигде
ты есть повсюду
не иди на запад
не иди на восток
не иди на юг
не иди на север




Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" № 5 — 6 (31 — 32), 2007 г.



СОВРЕМЕННЫЕ СТАНСЫ



1.

Я целовал чужую в полночном городе,
Внутри дворов, в подъездах задымленных.
Я целовал ее впервые, не знал, что будет
Следующим, она боялась, как и я,
Что будет следующим…
Зима стояла, все сковав,
И только наши руки шевелились,
Впервые мы нащупывали жизнь
Под хрупкою коростой отчужденья,
Нам данного от времени, от века и от власти.
Я оживал, она вся трепетала,
Мы тронули впервые то, что было под запретом,
Тяжелые дома, бескровные деревья,
И кариозные кварталы — все это было нам дано
На пробу.
Но мы касались в первый раз друг друга,
И если были мы чисты, то становились еще чище,
Не замечая кашля от синюшных беломорин
И клацанья ползущих то вверх, то вниз
Лифтов,
тупых и безжалостных гильотин…



2.

"Ты убей меня, вот пистолет,
Я ее не люблю,
Брат, я бродил в поколенье, как и ты…"
"Ты вот встретил ее, я не встретил…"
"Знаю, будет ребенок, но ее не люблю,
На, убей, вот пистолет…"
"Не могу, не могу…"
И широкая тень офицера
Еще больше раскрылась.
"Брат, убей за сестру,
На, возьми пистолет…"
"Не могу, не могу…"
И орех прогибался под тяжестью слов
"Не люблю… На, убей…"
"Не могу, не могу, не могу…"



3.

Их венчали в церкви небогатой.
Нищие просили перед входом.
Я стоял в толпе друзей и прихожан.
Слышал сквозь горелый воск и фимиам:
"Венчается раба божья… И раб божий…"
"Боже, — думалось, — а я, кто же я?"
Тихий, тайный, грешный,
Как вступил я в церковь,
Преступив пределы и стою за спиною Либи,
Чувствуя, как дрожь идет по телу.
"Грешник, грешник, прочь от образов,
Троеперстье ты свое не сложишь,
Ну, а если сложишь, им не сможешь осенить
Тайную любовь — не поднимется рука.
Грешник, грешник, вон из храма,
Если ты не просишь отпущенья,
Значит, грешник, грешник, вон отсюда,
Здесь — венчается раба божья и раб божий.
И целуют крест у перекрестья,
И ведут их вместе к алтарю,
И кольцо ударится в кольцо
С тихим робким перезвоном.
"Я клянусь быть верной".
"Я клянусь быть верным".
"Золотой короной здесь
Белая фата и черный фрак
Навсегда повенчаны,
Ты же, грешник, вон из храма,
Бьют колокола любовь до гроба
Не твою, не стой в заплечьи,
Ты пройдешь дорогой по цветам венчальным,
Но ни к храму, ни от храма,
Вон, безбожник, грешник, вон.
Вот отец и дух святой,
Покайся…"



4.

Я любил поговорить о Ницше
С бабой Ницшей,
О Камю любил поговорить
С бабою Камю,
О Толстом со стариком Толстым,
Фолкнер сэр со мной о Фолкнере судачил,
С миссис По, большая По, обсуждал я Невермор,
Наконец о Достоевском с тем, кто больше доставал меня
Папа Хэм ко мне с приветом, правда, бородой не вышел
Говорил я с ним о Чехове — так ходили между прочим
По бульварам вдоль реки
Баба Ницще с Бабою Камю, Фолкнер Сэр со стариком Толстым,
Достоевский доставал меня, а над миссис По, большая По, одинокой По
Ворон вился — Невермор, невермор…



5.

Либи боялась, что однажды исчезну.
Она утвердилась в этом, когда узнала что мой дядя страдал этим — исчезновением. "Вот только что сидел здесь и пил кофе", — говорили знакомые его жене. И что? Кто-то видел его на вокзале. Он появлялся через семь-восемь лет и, как ни в чем не бывало, садился за стол и просил обеда. Дети вырастали, а он привозил им детские игрушки. Жил год-другой и вдруг опять исчезал. "Только что его видели, он прыгал на подножку трамвая", — говорили опять его жене. Она бежала на вокзал, но видела только красные огоньки убегающего поезда. Однажды ей сказали, что кто-то видел, как он садился в Одессе на пароход после последнего исчезновения. Она ждала. Но так и не дождавшись, умерла.
Выросшие дети получили уже совсем недавно письмо из Америки о том, что отец, мой дядя Жора, оставил им небольшое состояние и дом в штате Мэрилэнд, где он и похоронен. Они поехали на могилу к нему. На камне было начертано: "Здесь лежит самый счастливый человек". И еще — когда они пришли домой, то нашли лист бумаги, где его рукой было написано: "Жизнь — это лишь повод побродить..." И еще: "На земле желательно не оставлять никаких следов, кроме детей и собственного скелета…"
Конечно же, с такой родословной… Я Либи понимал и клялся, что гены дяди Жоры уже закончились во мне во время моей футбольной карьеры. Она смеялась — неудавшейся…



6.

Клоны живут среди нас.
Это уже ощутимо — клоны-проститутки, клоны-математики, клон-полицейский, клоны-телохранители — весело и бесплотно, беспечно и бесповоротно ходят они среди нас… В них ни страсти римлян, греков и финиккийцев, вальяжности аккадских и вавилонских баловней, ни запаха масел порочных, ни зорких зрачков темперамента турков или французской словесной вязи — море сворачивается от их полосканий, ровно дышат их груди рядом с грудами волн, они идут сквозь тебя, неся за собой резкий воздух фригидности и холодильника.
"Который час?" — я спросил у случайного клона, и он мне, владельцу единственного собственного времени, вдруг выдал: "Двадцать три по московскому, в Мадриде двадцать, далее — в Лондоне восемь, в Нью-Йорке семнадцать, в Канберре три часа пополудни, Окленд…" — "Спасибо, больше не надо."
И клон бросил мне вослед: "Вы люди несчастные, вы не даете своим детям и себе выбора, от кого родиться, а мы, клоны, рождаемся, от кого хотим, от того, кого любим…"
Однажды я видел случайно, как клон-мужчина и клон-женщина трахались.
Это было вечером в диком заброшенном саду-чаире.
Там, где мы как-то с Либи умирали от чувств, переполнявших наши губы, руки, все, все… Мы стонали и вокруг нас стонало все мироздание, и я достал до всех женщин ее рода, выпестовавших в своих кожах, влагалищах, фигурах и ароматах такую прелесть, как Либи…
Клоны же легли случайно на то же место под яблоней, и я услышал:
"Ты достал?" —
"Достал"
"Ты расставила ноги?"
"Расставила"
"Ввожу?"
"Вводи"
Затем мужской голос:
"Раз, два, три…"
Затем женский:
"Раз прим, два прим, три прим…"
Я увидел несколько членистоногих движений.
"Завихрение было?"
"Было"
"Тебе плохо?"
"Мне плохо"
"Хорошо. Пошли"
"Не забудь одеться"
"Не забудь одеться"
"Как плохо любить"
"Как плохо любить"
"Хорошо"
"Хорошо"
И они ушли в ночное утро.



7.

Как на пятнадцати камнях часы,
наш город шел в пространстве и во времени
на пятнадцати ресторанах.
И музыка разливалась огромными ковшами прямо на улицах.
Подходите и пейте — все начиналось с рок-н-рола: Чак Бэри, Клиф Ричард, ну и, конечно, Элвис Пресли… Затем явились Битлз и окончательно перевернули все, а те, кто западал на Эдит Пьяф и Ив Монтана, на Фрэнка Синатру и на Гершвина, все больше понимали приобщенность к миру, что он огромен, но если маленькая песня так нас объединяет, или мелодия какая, то почему нам врут, что мы враги, что другие. Мы сразу поняли на длинных волнах и коротких, что наши души плачут точно так же, что руки наши ищут руки в темноте, а не оружие, и что глаза влажнеют от сентимента в ноте музыкальной, я слушал "Муди Блюз", "Пинк Флоид", "Кинг Кримсон", Эллу Фитцжеральд и Луи Армстронга и думал: "Зачем мне врут, что там, за длинными и за короткими волнами мои враги, зачем мне врут, а втайне сами слушают все это…"
И я все больше понимал, что они, боялись ядерного удара, а пропускали музыкальный…



8.

Есть у женщины точка такая
На спине, меж лопаток,
Ты нащупай ее и нажми —
Разрывается с хлестом и хрустом
Набухающий лифчик, и
Грудь вырывается на свободу,
И срывается женщина и
Под гору летит на колесах,
Надутых желаньем и страстью.
И она разметает семью,
Разбросает шмотье
И отдастся любому
Встречному-поперечному,
И потом пошлет его дальше куда,
И от неги чужой и подарочной
Отойдя, как от печки горячей,
Поплетется домой,
Заревет, задымит сигареткой,
И затянет заколкою волосы
На затылке,
И вымоет в доме полы,
И вычистит кухню,
И уснет,
Голая и одинокая и ничья,
Себя жалея,
Под холодной и скользкой простынкой…
Утром, щелкнув застежкой.
И собрав в кулаки свою страсть,
Понесется, пойдет,
И случайно к стене прислонясь,
Будет прятать точку свою на спине,
Чтоб напрасно ее не нажали…



9.

Впервые я встретил женщину
Не племени моего,
И была она американкой,
И так же положила глаз
Как на мужчину не ее обоза,
На меня —
Как интересно — она какая?
Как интересно — он какой?
И понесло нас, мы пошли купаться в ночное море,
И перед этим я был в ее номере, она стояла ко мне спиной,
Была покорна, и
Я вошел в место пересечения ее высоких ног,
Чуть привставая на носки,
Я вошел в нее, как Колумб
Вошел в Америку, —
Восторг неизведанного материка,
Испуганные попугаи и индейцы, бананы и кокосы,
Терпкое море и сопротивление материала...
Все это испытал и я, вводя мою территорию в ее
Неизведанный мной материк…
Потом я появился в Штатах
И поселился у нее.
Но ее муж был между нами неотступно.
Я бегал по ночам, чтоб сбросить стресс,
И как-то заблудился, спросив дорогу.
"Откуда вы, такой акцент" — "Я из России…"
Ночь. Филадельфия. Мой красный свитер.
Прохожий бросился бежать:
"Рашинз а каминг… Рашинз а каминг…"
Но я нашелся, она ждала меня, переживала,
И вот в конце концов остались мы одни,
И было все, что мы хотели, но —
Она боялась, я боялся,
Потом ходил опустошенный,
Я, получивший все,
Такая грусть, печаль такая,
Как будто кто-то вывернул меня
Наизнанку… А там снова —
Изнанка…