Эва КАСАНСКИ
И... Он умер и забыл нас
всех. "Это здесь,"
— сказала И, протянула руку к дверному кольцу и застыла. Молчанье длилось
— была зима. ...Она проснулась
рано и увидела томящуюся в клетке птицу. "Зачем тебе они, эти лохмотья?" — спросила И, вглядываясь в происходящее со смутным, отчаянным страхом. Верьте мне, звезды. Молчаливо тащилось
по улице безмолвие, потерянное среди криков. Там не летели птицы
ветра — синекрылые солнечные блики усталости. Грянет полдневное солнце,
обливая деревья жалостью, и скроет все времена в одиноком взгляде. Он умер и забыл нас
всех. Сладостно в раю идти вдоль небытия, а муки парят вне видений жизни. Жалобно плескалось
повторенье в окнах и бокалах, наполненных тишиной. Жалобно пели стеклянные
птицы, когда И проснулась среди утра и послала свою мольбу богине сна. Здесь я столкнулась
опять с собой ... И сонным взором видела пространство — затворница всегда,
всегда затворник горизонта, всегда натыкаешься на себя. Снова черная дорога
во мне и летящий над ней ангел как сумрак, тихий и больной, шедший и упавший.
Немного тоски, смешанной с усталостью от пережевывания времени; разбросанные
скорлупки мгновений и затвердевшая душа прокрадываются в комнату из прошлого,
и где-то в воспоминаньях — он — сонный, Зло неизмеримо больше,
чем жизнь двух бабочек — тебя и меня — бескрылых созданий, облетевших
тьму, но между нами всесильная стена стонов и желаний облечься в другие
тела. И вернулась в жуткое
время его смерти, и наткнулась на себя — белую статую на постаменте памяти
и грез. Платье ее развевалось, как живое, и тонуло в слезах. Стройный
ряд звуков плясал и звнел ожерельями дней — наших тел. И споткнулась о распластанную
в облаках темноту, и уронила печаль с гибких рук, стряхнув ее и забыв.
Что-то живое забилось в ней — память. Тот, кто умер, вплетается в звездное тело смерти. А души? Уходят ли души за ним в бездонную пропасть вечности? Мертвым жалом нанизывает жалость наши тела. В сомнах ангелов далеко за горизонтом плещутся души, меняя лики. Четверть ада пламенеет, четверть длится. В предвидевших глазах гаснут сердца и возвращаются надежды. Как странный кошмар с позволения легкомысленного Бога, повторяются вскрики умчавшегося за пределы видений дня. Как ты ловила его взглядом, прозрачно беспокойной тканью сомнений? Беспредметное существо — время притворно облекается в формы, носит сутану забора и всегда плачущей скамейки. Он умер, странная
песня, прячясь от темноты в моем прозрачном теле. Я разрываю этот мираж
мыслью: в мгновенье вечная загадка, поскольку неуловимость совпадает с
отсутствием и присутствием и уходом — неповторимое созвучие. Кто научился
различать мгновенья, живет в вечности, теряясь в них, не существует И обернулась, но всегда
видишь себя вчера, всегда оборачиваешься к себе. Жирные пятна горизонта
расплываются, и видения умирают, и взоры смертны. Бог устало смотрит из
черной колесницы. И не оборачивается, когда она, удаляясь, вдруг поворачивает
за угол этого мира. Шаг беззвучен, ночи
в росе застыли среди травы — так преодолеваются пространства. И только
грезила — шаг — это греза. Смерть им равна. — Жил ли он, раз я
жива? в предвечерней мгле бродит ответ. Солнце мечется в темницах своих
ночей и натыкается на сто жал. Как он был — пропал в несуществующем мире,
как я несу розовые одежды, канув в Это тайна, что тела покинули нас, что они, сонные, в предчувствиях обнаженности небес падают. Смерть — это боль, что следует за тонкой нитью взора, вплетаясь в хрупкие члены лилий, существ, увядших в черных просторах, которые лишь отраженье испещренного морщинами лица земли. Ты плачешь, небо, о них. Я плачу о тебе, моя смерть. И вот она, прибежище бегущих. И там в ее холодных руках — мертвое тело, где же спасаются чувства от мрака, ты — равнодушная бесчувственная бессмертная плоть. Сотканы уже все страданья и радости. И умерла и забыла его. Лик сонного дня не
одушевлен. Во времени можно встретить сад с поникшими гроздьями плодов,
выглядывающий из-за забора цветок и безответную тишину безголосых кустов
и трав. Почему-то там бродят слабые блики солнца, рассыпаясь по моему
разбросанному в стеблях телу и волосам, струящимся словно для того, чтобы
хоть капля движенья присутствовала в истомленном зноем дне. Неровное пятно
солнца растекалось в моих глазах , как клякса в небесном горизонте. Изломанные
моим телом и подрагивающим |