РедакцияРедколлегияКонтактыДневник главного редактораХроникаСвежий номерАнтологияНаши интервьюСерия "Библиотека журнала "Футурум АРТ"СпонсорыАвангардные событияАрьергардные событияАрхивО нас пишутМультимедиа-галереяБиблиотека журналаКниги, присланные в редакциюМагазинЛауреаты "Футурума"Гостевая книгаАвангардные сайтыПодписка и распространениеСтраница памяти

Вернуться на предыдущую страницу 

Наши интервью

   

Чингиз Айтматов
Василий Аксёнов
Владимир Алейников
Эммануил Антсис
Аркадий Арканов
Эльдар Ахадов
Сергей Бирюков
Юрий Беликов
Михаил Бойко
Артём Боровик
Евгений Весник
Дмитрий Булатов
Марат Гельман
Ольга Голубева-Сванберг
Николай Грицанчук
Алексей Даен
Олег Ёлшин
Александр Иванов
Елена Иванова-Верховская
Лион Измайлов
Борис Искаков
Михаил Карагодский
Елена Кацюба
Константин Кедров
Константин Кедров
Бахыт Кенжеев
Кирилл Ковальджи
Ирина Кононова
Людмила Коль
Игорь Кон
Андрей Коровин
Виталий Коротич
Константин Кузьминский
Станислав Куняев
Виктор Лазухин
Михаил Лазухин
Леонид Лерман

Борис Левит-Броун
Слава Лён
Анна Лучина
Юрий Мамлеев
Арсен Мирзаев
Антон Нечаев
Игорь Панин
Эдуард Просецкий
Мария Розанова
Александр Рязановский
Марина Саввиных
Дмитрий Савицкий
Никас Сафронов
Елена Сафронова
Александра Середина
Валентина Синкевич
Никита Струве
Олжас Сулейменов
Федот Сучков
Татьяна Тихонова
Эдуард Тополь
Николай Тюльпинов
Александр Файн
Игорь Харичев
Алексей Хвостенко
Евгений В. Харитоновъ
Олег Хлебников
Виктор Шендерович
Вячеслав Шугаев
Владимир Шаталов
Любовь Щербинина
Элана

Федот Сучков

ФЕДОТ СУЧКОВ: «ПОЧЕМУ Я МОЛЧАЛ?..»

Федот Федотович Сучков был одним из весьма примечательных московских людей. Прозаик, поэт, драматург, эссеист, а также автор памятника В. Шаламову на Тро- екуровском кладбище, мемориальной доски А. Платонова на Тверском бульваре и портретов других выдающихся мастеров слова — Н. Некрасова, И. Тургенева, И. Бунина, Ю. Домбровского, А. Солженицына, Ю. Казакова, В. Иванова, П. Васильева.
На его долю выпало — оттрубить в отдаленных местах полных тринадцать лет.
Мы часто встречались с Федотом Федотовичем. Он очень по-доброму ко мне относился, считал, что я похож на его земляков — уроженцев Красноярского края.
Видимо, все не случайно. И мы общаемся и дружим с теми людьми, кого помним генами пра-памяти... Моя матушка детские и юношеские годы провела именно в Красноярском крае.
Тогда, в конце восьмидесятых, когда мы тесно общались, Федот Федотович работал почти круглосуточно, на износ. Как и подобает истинным мастерам. Никогда не забуду уникальной мастерской Федота Федотовича в полуподвале дома по 1 -му Колобовскому переулку. Здесь можно было отдохнуть и встретить самых различных людей: и пожилых, прошедших огни и воды приятелей ваятеля, и молодых поклонников его талантливых работ.
Над этим интервью мы работали вместе. Федот Федотович долго правил его, можно даже сказать — просто переписал все мои слова.
Мы опубликовали его в 1989 году в милой газете «Авто».

Федот Федотович, Вы — коренной сибиряк, родились в Красноярском крае, в деревне Дорохово. Ваши родители тоже сибиряки. Как Вы оказались в Москве, в четырех тысячах километров от места рождения?

— Я приехал в Москву учиться и попробовать себя в словесности. Но продержался в Литературном институте имени Горького (куда поступил в 1937 году) только до третьего курса. 5 сентября 1942 года ночью меня увезли на Лубянку, где продержали, если не ошибаюсь, трое суток (дни исчислялись по несъеденным птюхам — ломтикам хлеба). На четвертые сутки из Лубянской цитадели меня перебросили в Лефортовскую тюрьму. Последующие «университеты» таковы: Бутырки (камера девятнадцать), Котласские лагерные пункты и затем 1 -е лаготделение Интин- ского угольного бассейна в Минлаге... Как видите, «учеба» в «Академии им. Ежова-Берии» несколько подзатянулась. Так что, в Москву я вернулся, пройдя еще и через ссылку, три пятилетки спустя. И что меня удивило больше всего по возвращении в Литинститут, так это слова архивариуса о том, что я, Сучков Федот Федотович, числюсь, оказывается, студентом третьего курса и меня из института не исключали.

Говорят, Анна Андреевна Ахматова, когда ее спросили о том, за что посадили известного ей человека, вспылила и резко проговорила: «Да неужели Вы до сих пор не понимаете, что сажают н и   з а   ч т о!» И все же, что инкриминировали в вину Вам?

— Я числился в течение всего срока «осужденным» по 10-му и 11-му пунктам 58-й статьи, то есть за антисоветскую агитацию в компании своих сокурсников — Ульева и Фролова. Извинительные бумаги из прокуратуры СССР о свершившейся когда-то судебной «ошибке» пришли к нам в 1955 году. Увы, моих друзей уже не было в живых. За тринадцать лет, проведенных в райских кущах Ежова-Берии, мне выплатили после реабилитации двухмесячную студенческую стипендию — триста рублей дореформенными деньгами.

Я слышал, что не оставляли Вас в покое и долгое время после реабилитации, хоть государство и милостиво стало платить Вам «роскошную» пенсию в размере девяносто девяти рублей...

— Меня обыскивали вновь в 80-м году при генсеке Брежневе. Обыск на этот раз осуществлялся под началом старшего следователя московской городской прокуратуры. Ему я благодарен за то, что он согласился не забирать у меня все подчистую, а брал по одному экземпляру той или иной «подозрительной» рукописи. Так сохранилось, в сущности, все, что я успел написать за последние двадцать лет, занимаясь литературой вперемежку с появившейся у меня страстью к скульптуре. Впрочем, добавлю, этот же следователь оказался на «высоте» служебного долга при перетряске архива проживавшего у меня в то время писателя Попова. Он забрал в Серый мешок все до бумажки и конфисковал пишущую машинку.

О каком Попове Вы говорите, Федот Федотович? Не о том ли ныне знаменитом писателе Евгении Анатольевиче Попове, который в свое время принимал активное участие в составлении некогда опального альманаха «Метрополь» и напечатал в нем несколько рассказов?

— О нем самом. О Евгении Анатольевиче Попове, обнародовавшем недавно в «Волге» повесть «Душа патриота» (о друге Фервичкине, старавшемся со своим спутником Приговым пробраться к месту погребения бренных останков автора «Малой земли»).

Вы смеетесь, Федот Федотович. Что Вас развеселило?

— Вспомнилась годная для кино давняя сцена, как Евгений Попов едва не оказался в ловушке, чуть не «сгорел» с «Колымскими рассказами» Варлама Шаламова, которые чудом не стали вещественными доказательствами в уголовном деле. Однажды в скорбный декабрьский вечер в моей мастерской шел очередной интенсивный обыск (прощупывание швов в складках одежды, заглядывание во все отверстия... и т. д.), в прихожей звякнул дешевенький колокольчик. Я успел опередить понятого, приоткрыл дверь на улицу и увидел перед собой Попова. Он понял по моему виду, что надо как можно быстрее уходить. И тут же сунул «преступные» повествования Варлама Шаламова, которые были у него с собой, под вросшую в землю скамейку.
Так спаслась написанная кровью и выпущенная в свет в чужом отечестве хорошо известная сейчас книга. Вдумайтесь по-настоящему, какая воистину шестеренчатая, свойственная государственному, а не частному насилию, штуковина вычитывается из эпизода с томиком, который чуть не угодил в Серый мешок. Проследите для уяснения сути причудливую линию событий. В холодную Колыму Шаламова доставили с придуманной в следственных кабинетах нелепой статьей, записанной в формуляре. Отбу- хавший свой долгий срок в невыносимых условиях, Варлам Тихонович возвращается на «большую землю» без права проживать там, откуда его «взяли». Короткие новеллы-воспоминания вынашивались им в течение долгих лет. И как только они обнародовались в виде тома, то немедленно превратились в материал для кафкианской машины, способной четвертовать автора и втянуть в свои зловещие шестеренки поклонников честной прозы.
Однако жизнь продолжалась. В ту пору, в восьмидесятом году, несмотря на визиты непрошеных «гостей» (не только, кстати, в мою мастерскую), молодые литераторы (а именно В. Кормер, Е. Харитонов, Ф. Бирман, Д. При- гов, Е. Козловский, Е. Попов и Н. Климантович) решили организовать при столичном профкоме пишущей братии ЭКБ — Экспериментальный Клуб Беллетристов, в котором бы проводились по разу в декаду творческие семинары лабораторного характера. Молодые писатели горели желанием вырваться из привычной реальности и в предельно короткий срок изменить соотношение между формой и содержанием, в тысячный раз со времени возникновения словесности перелопатить сложившиеся в ней порядки.

Что же сталось с учредителями ЭКБ и самой этой организацией?

— Клуб распался, так как его появление в столице не соответствовало взглядам застойщиков того не мифического периода. Учредители же кончили каждый по начерченной не своей рукой программе. Один из семерых эвакуировался в Америку; другой отпочковался от компании в силу политической необходимости; у третьего вышло из строя сердце, он упал на горячий асфальт одной из центральных московских улиц; с четвертым расправился рак, не давший ему дописать интереснейший, говорят, роман. Остальные, полные творческих сил, делают свое дело, дай им Господь здоровья.

Почему, занимаясь литературой более тридцати лет, Вы ничего не печатали и сидели вроде бы как в норе, хотя и работали в массовых периодических изданиях?

— За шесть лет работы в «Сельской молодежи» я настрочил, вытащил из себя только одну статейку, затрагивающую мораль. Пытался усовестить бросившего семью мужчину. Такой же приблизительно ценности была и моя статейка «Слово не воробей», которую я написал, будучи ответственным секретарем журнала «Советское радио и телевидение». Все это было давно, и я бы не вспомнил об этом, если бы не вопрос — почему я молчал. Дело в том, что я не журналист по характеру. Я считал и считаю себя прирожденным прозаиком. А выходящие из-под моих не гусиных перьев небольшие прозаические вещицы никак не стыковались с публикуемыми в литературно-художественных журналах солидными «кирпичищами». Это вызывало раздражение, если не сказать погрубее. Поэтому и по ряду других причин где-то в моих глубинах зрело решение не принимать никакого участия в оскорбительном для искусства деле...

1989
Москва