РедакцияРедколлегияКонтактыДневник главного редактораХроникаСвежий номерАнтологияНаши интервьюСерия "Библиотека журнала "Футурум АРТ"СпонсорыАвангардные событияАрьергардные событияАрхивО нас пишутМультимедиа-галереяБиблиотека журналаКниги, присланные в редакциюМагазинЛауреаты "Футурума"Гостевая книгаАвангардные сайтыПодписка и распространениеСтраница памяти

Вернуться на предыдущую страницу 

Наши интервью

   

Чингиз Айтматов
Василий Аксёнов
Владимир Алейников
Эммануил Антсис
Аркадий Арканов
Эльдар Ахадов
Сергей Бирюков
Юрий Беликов
Михаил Бойко
Артём Боровик
Евгений Весник
Дмитрий Булатов
Марат Гельман
Ольга Голубева-Сванберг
Николай Грицанчук
Алексей Даен
Олег Ёлшин
Александр Иванов
Елена Иванова-Верховская
Лион Измайлов
Борис Искаков
Михаил Карагодский
Елена Кацюба
Константин Кедров
Константин Кедров
Бахыт Кенжеев
Кирилл Ковальджи
Ирина Кононова
Людмила Коль
Игорь Кон
Андрей Коровин
Виталий Коротич
Константин Кузьминский
Станислав Куняев
Виктор Лазухин
Михаил Лазухин
Леонид Лерман

Борис Левит-Броун
Слава Лён
Анна Лучина
Юрий Мамлеев
Арсен Мирзаев
Антон Нечаев
Игорь Панин
Эдуард Просецкий
Мария Розанова
Александр Рязановский
Марина Саввиных
Дмитрий Савицкий
Никас Сафронов
Елена Сафронова
Александра Середина
Валентина Синкевич
Никита Струве
Олжас Сулейменов
Федот Сучков
Татьяна Тихонова
Эдуард Тополь
Николай Тюльпинов
Александр Файн
Игорь Харичев
Алексей Хвостенко
Евгений В. Харитоновъ
Олег Хлебников
Виктор Шендерович
Вячеслав Шугаев
Владимир Шаталов
Любовь Щербинина
Элана

Андрей Коровин



Андрей Коровин — поэт. Родился в Тульской области. Лауреат премий журналов «Дети Ра» (2006) и «Футурум АРТ» (2008, 2011). Организатор Международного литературного Волошинского конкурса и Международного литературного фестиваля им. М. А. Волошина (Коктебель). Автор многих книг и публикаций. Член Союза писателей XXI века. Живет в Подольске.

Андрей, как ни странно, интересные поэты зачастую оказываются очень хорошими менеджерами. Например, Константин Кедров, Сергей Бирюков, Евгений В. Харитонов, ты и многие другие. Как объяснить этот феномен?
— Думаю, дело тут не в том, кто интересный поэт, а кто нет. Просто есть темперамент, эдакий моторчик, который не позволяет сидеть, сложа руки. И  еще есть понимание того, что если не ты, то никто другой — ни издательства, ни Союзы писателей, ни Министерство культуры, ни Президент России — не сделают того, что ты хочешь. То есть, может быть, и сделают, но не так, не то или вообще не сделают. Мне кажется важным помочь выйти к читателю интересным, но никому неизвестным авторам, донести современную поэзию до потенциального читателя в провинции, сделать поэзию и поэтов вновь популярными — в пику той гламурно-глянцевой макулатуре, которой начиняют, как фаршем, головы современных читателей. В этой псевдолитературной попсе нет духа, а в реальной-то жизни он как раз есть! Что же касается поэзии — то это божественное вещество в чистом виде, это светская духовность, если угодно. Именно поэтому, я считаю, ей нужно дать зеленый свет везде — в СМИ, на сцене, в кино. Поэзия способна вылечить наше общество — не сразу, конечно, постепенно. Никакие государственные органы это сделать не в состоянии.

Как возникла идея Волошинского фестиваля?
— В 2002 году собрались в Доме Волошина в Коктебеле киевский поэт Андрей Грязов, сотрудник музея Игорь Левичев и я — и решили, что можем спасти литературный, волошинский Коктебель от забвения, — а такая опасность в 2002 году наметилась совершенно реально — если немного о нем пошумим: сделаем литературный конкурс, фестиваль, привлечем известных литературных деятелей… Директор Дома М. А. Волошина Наталия Мирошниченко поддержала идею. И понеслось.
А если на ментальном уровне, то, думаю, что это моя любовь к Коктебелю и Крыму сыграла со мной злую шутку. Раньше я ездил в Крым отдыхать, а теперь езжу как бы в отпуск от основной моей работы, но на самом деле  — работать, организовывать тот самый Волошинский фестиваль. Ибо фестиваль — это хобби, и дополнительного отпуска на работе в связи с фестивалем мне никто не даст. Больше всего теперь мечтаю просто отдохнуть где-нибудь в Крыму, где меня никто не знает и не будет задавать никаких вопросов. Хотя я, безусловно, рад, что конкурс и фестиваль, как говорится, «раскрутились» и полюбились нашим участникам.

В стихах ты часто воспеваешь Крым, в частности, Феодосию, Коктебель. Ты что, родом оттуда?
— Многие так думают. Но, как справедливо заметил однажды Саша Иличевский, «туристы чувствуют все острее», поэтому их стихи и проза о Крыме более зрительны, обонятельны, чувственны. Я — турист, который любит Крым как второй дом. Можно сказать, что это моя духовная родина. Там есть следы почти всех цивилизаций, там какое-то геомагнитно-силовое место, «место силы» — я это чувствую. Там низкое небо, там крупные звезды, там чувствуется дыхание вечности. Протяни руку — и кажется, что прикоснешься к Богу.

Третий сезон ты ведешь поэтические чтения в Булгаковском доме. Расскажи об этом проекте?
— Да все просто. Мне предложили вести литературную программу в Булгаковском — я согласился. До этого я вел вечера в театре песни Виктора Луферова «Перекресток», но это были в основном вечера сетевой поэзии — она тогда только начинала выходить из Интернета в реальную жизнь. На этой сцене, кстати, впервые выступал в Москве Саша Кабанов, впервые вышли на сцену Саша Анашкин, Глеб Бардодым и другие поэты, которые раньше не были публичными, а некоторых я даже долго уговаривал это сделать. Хорошие были времена! Жаль, что «Перекресток» закрыли. Но прошло время, и мне показалось интересным уже не разделять поэзию на «сетевую» и «несетевую», а сделать нормальную литературную площадку, просто без бытовавшего тогда культуртрегерского высокомерия и снобизма на тему «наших» и «ненаших», «традиционалистов» и «актуальщиков»… Меня обвиняют в излишнем демократизме, но то же самое могут сказать и о моих коллегах-кураторах других популярных площадок. У каждого, конечно, — свои пристрастия, причем, некоторые характеризуются исключительно давностью знакомств и некогда сформированной системой критериев. Я стараюсь быть выше, хотя это не всегда получается, признаю. Слаб человек. Пока мне не удалось выстроить такую программу, которую я бы мог назвать безупречной. Но это же литпроцесс, так что все нормально. Все идет как идет. Время расставит все по своим местам. Главное — не упустить по-настоящему новых интересных авторов, это, может быть, главная задача культур-мультуртрегера (улыбается. — Е. С.).

Я знаю, что твои проекты — чистой воды альтруизм. И все-таки что они тебе дают? Зачем ты это делаешь?
— Про моторчик я уже, кажется, говорил… Что еще? Мне интересны талантливые люди. Я вообще люблю людей, а талантливых — особенно. Мне нравится помогать им пробиться. Может быть, потому что мне самому в юности никто не помогал, а мне это так было нужно! Когда меня в 17 лет «обломали», я ударился в журналистику и потратил на нее больше десяти лет жизни. Это, конечно, тоже было не впустую, но этого могло бы и не быть. Немало моих друзей по этой профессии в Туле погибли в 90-е годы и чуть позже. Я вполне мог лежать сейчас рядом с ними. Насчет альтруизма — наверное, только то, что человек делает от души, а не потому что ему за это платят деньги — и есть подлинное искусство и вообще настоящее Дело в глазах Бога. Причем, неважно, чем человек занимается: пишет стихи, организовывает фестивали, помогает бедным или защищает несправедливо осужденных.

Дай свое определение поэзии.
— Я не люблю энциклопедические определения, поэтому попробую сказать иначе. На мой взгляд, поэзия, литература, равно как и любое искусство вообще, — это поиск Истины, Абсолюта, смысла бытия, попытка достичь совершенства и гармонии. Это возможно в большей степени в поэзии, музыке и живописи. Это три кита, на которых держится дух человеческий. Возвращаясь же к вышесказанному: поэзия — это божественное вещество в чистом виде.

Кто твои любимые поэты?
— Их так много, что всех будет сложно перечислить. Больше всего перечитываю наш XX век — Анненского, Гумилёва и Ахматову, Мандельштама и Цветаеву, Волошина и Есенина, Пастернака и Арсения Тарковского, Хармса и Хлебникова, малоизвестного эмигранта первой волны Валерия Перелешина, Слуцкого и Левитанского, Бродского и Губанова. Называю умерших — и то далеко не всех, потому что из ныне живущих читаю слишком много, это скорее читаемые поэты, а кто из них любимые  — покажет время. А вообще-то почти у каждого поэта есть стихотворение, которое мне нравится. Если нравится больше — это уже кандидаты в любимые поэты.

Как ты считаешь, кто из современных поэтов останется в русской литературе? О ком не забудут лет через пятьдесят?
— Для критика, обслуживающего какую-то одну группу авторов, это легкий вопрос: знай называй своих в том порядке, в каком заведено идеологом группы. Если же встать над групповщиной — вопрос этот фактически риторический. Есть на вершине современного литпроцесса имена, которые у меня вызывают отторжение и недоумение, есть имена, которые мне близки, есть просто «модные» поэты, а мода, как известно, проходит, а есть имена как бы новаторов, которые сейчас популярны, на мой взгляд, чрезмерно, и все их новаторство состоит исключительно в форме и подаче, а отнюдь не в самой сущности стиха. Владение формой для профессионального поэта, естественно, обязательно. Но это не главное. А в большинстве случаев, кроме владения формой, и говорить не о чем. Открытия должны быть внутри, между строк. Таких открытий сейчас немного, и они, как правило, не замечаются «актуалистической» критикой. Сейчас в моде термин «актуальная поэзия». Что это такое — я, хоть убей, не понимаю. Когда мне говорят: вот это актуальные стихи — я смотрю на них и вижу старую рыбу под новым соусом. Где же тут новое? — спрашиваю я. А мне отвечают, что я ничего не понимаю в поэзии. Такова литературная жизнь. Ничего, кроме мемуаров, от нее не останется. В поэзии останется другое и другие.
Если же вспомнить известный анекдот про Михаила Светлова с классификацией водки на «хорошую» и «очень хорошую» и подтекстом, что «плохой» водки не бывает, то в нашем случае все обстоит иначе. Плохая поэзия бывает — причем, на каждом шагу, хорошая поэзия тоже давно стала нормой, а вот с «очень хорошей» поэзией есть определенные трудности. А различные ярлыки, вроде «актуальной поэзии», придумывают культуртрегеры, критики и издатели, чтобы товар был более продвигаем на литературном рынке, чтобы обозначить «своих» и «чужих». Мне это противно. Поэзия должна быть только очень хорошей. Вне зависимости от партийной принадлежности и рыночной стоимости. Так я считаю.

А как будут писать через пятьдесят лет? Силлабо-тоника останется? Мне кажется, она будет суперавангардом…
— Любой авангард рано или поздно надоедает. И любой авангард рано или поздно становится классикой. Так что все останется. Что-то будет более популярно какое-то время, потом снова уйдет в тень. Поэзия — это диалог с Богом. Иногда — монолог. Ибо Бог разговаривает не со всеми. Можно перейти на шепот, можно — на крик. Можно просто молчать. Но пока мы молчим на одном с Ним языке — мы существуем.

Статьи каких современных критиков поэзии тебе интересны? Вообще, у нас есть критика?
— Я всегда с большим удовольствием читал литературную критику. И мне интересны статьи всех, кто пишет о современной русской литературе — будь то Дмитрий Быков или Владимир Бондаренко, Кирилл Кобрин или Виктор Куллэ, Сергей Арутюнов или Данила Давыдов, Евгений Степанов или Павел Крючков, Евгений Харитонов или Евгения Вежлян и многие-многие другие, хотя я довольно редко разделяю взгляды их авторов. Критика у нас есть. Ее портит корпоративность, личные дружеские связи критиков с авторами и кураторами литпроцесса, незаинтересованность редакторов журналов в качественной, оперативной и, может быть, даже злой критике. Злая критика обязательно должна быть. Политкорректная критика — это все равно, что резиновая женщина: процесс есть, а удовольствия нет. У нас же нормальная злая критика вызывает бурю в стакане отфильтрованной каждым культуртрегером для себя лично поэтической воды. Пусть критики спорят друг с другом до хрипоты, до — в конце концов — истины! Главное  — чтобы не доходило до рукоприкладства и групповых литературных войн.

Чем отличается графоман от поэта?
— Графоман говорит сам с собой. Тогда как поэт  — с Богом.

Испытал ли ты влияние зарубежной поэзии?
— Всегда любил переводную поэзию, латиноамериканскую, испанскую, французскую, английскую. Влияние? В каком-то смысле, наверное, да. Из нее я понял, что такое верлибр. Это не имеет, как правило, ничего общего с тем, что у нас называют верлибром. Мне ближе именно европейский лирический верлибр, или же жесткий американский — Чарльза Буковски.

Твое любимое стихотворение?
— Разве может быть одно любимое стихотворение? «Слово», «Память», «Мои читатели» Гумилёва, «Дом Поэта» Волошина, «У самого моря» и «Поэма без героя» Ахматовой, «Зимняя ночь» Пастернака, «Я учился траве, раскрывая тетрадь…» Тарковского, «Осень (масло)», «Полина» и «Марта» Губанова, «Второе Рождество на берегу незамерзающего Понта…» и «В деревне Бог живет не по углам…» Бродского, да много еще чего. Даже у одного автора сложно выбрать одно, не говоря уже обо всем корпусе хотя бы и одной только русской поэзии. Больше всего любимых стихов — у Гумилёва и Ахматовой, их перечитываю чаще всего.