РедакцияРедколлегияКонтактыДневник главного редактораХроникаСвежий номерАнтологияНаши интервьюСерия "Библиотека журнала "Футурум АРТ"СпонсорыАвангардные событияАрьергардные событияАрхивО нас пишутМультимедиа-галереяБиблиотека журналаКниги, присланные в редакциюМагазинЛауреаты "Футурума"Гостевая книгаАвангардные сайтыПодписка и распространениеСтраница памяти

Вернуться на предыдущую страницу 

Наши интервью

   

Чингиз Айтматов
Василий Аксёнов
Владимир Алейников
Эммануил Антсис
Аркадий Арканов
Эльдар Ахадов
Сергей Бирюков
Юрий Беликов
Михаил Бойко
Артём Боровик
Евгений Весник
Дмитрий Булатов
Марат Гельман
Ольга Голубева-Сванберг
Николай Грицанчук
Алексей Даен
Олег Ёлшин
Александр Иванов
Елена Иванова-Верховская
Лион Измайлов
Борис Искаков
Михаил Карагодский
Елена Кацюба
Константин Кедров
Константин Кедров
Бахыт Кенжеев
Кирилл Ковальджи
Ирина Кононова
Людмила Коль
Игорь Кон
Андрей Коровин
Виталий Коротич
Константин Кузьминский
Станислав Куняев
Виктор Лазухин
Михаил Лазухин
Леонид Лерман

Борис Левит-Броун
Слава Лён
Анна Лучина
Юрий Мамлеев
Арсен Мирзаев
Антон Нечаев
Игорь Панин
Эдуард Просецкий
Мария Розанова
Александр Рязановский
Марина Саввиных
Дмитрий Савицкий
Никас Сафронов
Елена Сафронова
Александра Середина
Валентина Синкевич
Никита Струве
Олжас Сулейменов
Федот Сучков
Татьяна Тихонова
Эдуард Тополь
Николай Тюльпинов
Александр Файн
Игорь Харичев
Алексей Хвостенко
Евгений В. Харитоновъ
Олег Хлебников
Виктор Шендерович
Вячеслав Шугаев
Владимир Шаталов
Любовь Щербинина
Элана

Олжас Сулейменов



Олжас Сулейменов — поэт, эссеист-литературовед, народный писатель Казахстана (1990), общественно-политический деятель, дипломат. Родился в 1936 году. Пишет на русском языке.

Олжас Сулейменов письменно ответил в 1990 году на вопросы автора книги. Ответил в виде монолога, который получился не о поэзии. Но все равно очень интересный.

Один мой друг, точнее, близкий приятель, имеет привычку зачеркивать в настенном календаре прожитый день. Захожу к нему в конце месяца, в прихожей на стене сияющая японка над сплошными косыми крестами.

Схема нашего подхода к прошлому.

Все прожитые этапы — под черными крестами, а над этим кладбищем истории — еще голубое и солнечное небо с хмурым Ильичём.

Видел в музее групповые портреты 30-х и 40-х: косые кресты на строгих и улыбающихся лицах.

С чего начиналось?

Все, что до Октября, — проклятое прошлое. Многотысячелетняя история с гладом и хладом, млатом и мором. Со взлетом гениальных мыслей, творчеством и любовью. Вся многосложная мозаика истории — ничто...

И пошло-поехало. Все, что до Хрущёва,— проклятое, все, что до Брежнева, — проклятое. И 85-й год начинался с этого. Закон графики задействован в политике: прошлое — темное, чтобы сделать настоящее посветлее. А завтра и на это светлое  — тушь! Чем качественно отличается наше время? Гласность раскрепостила и политическую графику. Если раньше мы по правилам попирали только то, что было вчера, то теперь легализовано и проклятое настоящее.
Маниловский период всенародных мечтаний о светлом будущем сменяется ноздрёвским — негодяй на негодяе! Светлое уже не в будущем, но  — от противного — в далеком прошлом. Николай Кровавый превращается в общественном сознании в Окровавленного. Дореволюционная Россия уже входит в пятерку благополучных держав своего времени.

Годы всеобщего самоанализа.

Я тоже пытаюсь выяснить свою позицию. Мое поколение косой крест считало знаком умножения. Мы жили в плоской степи, знали, что Земля — шар, но не верили. Теперь в учебниках — несколько версий, но мы их не читаем. Я пролистываю свою биографию, и для меня это мерило истории. Был ли я счастлив? Были моменты, да еще какие! Любил, дрался, били, побеждал. Говорил «да» и «нет», когда большинство — «да!».
Теперь, когда большинство кричит «нет!», я говорю «нет» и «да».

Как геолог по образованию и историк (по книгам) вижу явление не изолированно, но в объеме связей с другими. Где эти коммуникации нарушаются, стремлюсь восстановить их, чтобы понять генезис и перспективу явления.

Правый я или левый? Если судно кренится вправо, переношу тяжесть на левую ногу, и — наоборот. На Первом съезде я использовал образ с лодкой и веслами. Когда налегаешь на левое весло, посудина уходит в другую сторону. Пародисты осмеяли метафору. Но прошел год, и очевидна активизация консервативных сил. Теперь я — левый центрист. (Кстати, замечу, в русской политической терминологии эти определения не корректны, что ли. Заимствованные кальки вносят сумятицу в сознание человека, привыкшего считать «правое» самым положительным оценочным определением. Оно в гнезде родственных слов — «право», «правильно», «править», «управлять».)

Могучую энергию этой традиционной народной семантики не преодолеть спичечным жаром политического употребления. Все равно что пытаться слову «правда» придать обратный смысл. Хотя газете под таким названием это удавалось.

Ситуативное применение слова не зачеркнет его вечного смысла. Никто не пойдет на смерть под лозунгом «Наше дело левое — мы победим!». Разве что рэкетиры.

Не только в русском сознании все «левое» — слабое, незаконное, нечистое. «Товар ушел налево», «пена сходила налево», «шофер левачит»... Вот на такую базу ложатся политические эвфемизмы. (Оратор отчаянно кричал, бил себя в грудь: «Я — правый!» Площадь корежило от такой нескромности: «Хвастун!».)

...Я за то, чтобы реставрировать картину прошлого. Снять мел и тушь с многокрасочного полотна. И увидеть подлинные черты прошлого. Великих злодеев и мелких альтруистов, дураков и гениев, богатырей и уродов.

На съезде, о котором идет речь, я рассказал о том, что видел на стенах кабинета одного президента. Портреты его предшественников. Всех без исключения. А в наших кабинетах обязательный набор — Ленин и действующий генсек.

Один из новых руководителей уже обходится без них. Он первый и единственный. Видимо, такое чувство должны внушать пустые стены громадного кабинета.

Я говорил, что президент Казахстана может начать новую традицию. Чтобы, входя в работу, видел то и тех, кого можно onpeделить одним словом («палач Голощекин»), и Брежнева, который за годы своего правления в Казахстане (1954 — 1956) оставил добрую память о себе («не сажал, но выпускал»), и Кунаева, который за 25 лет секретарства заработал много разных, противоположных эпитетов. Это наша история, которую мы заслужили.

Я говорил о том, что Казахстан имеет историю, и мы вправе ее знать во всем объеме и во всех красках.

Выступление мое приняли неоднозначно. Те, кто привык к черно-белому, поняли, что я защищаю Кунаева, значит — стагнат, застойщик. Легко и просто.
И говорю я все это не в оправдание, а повинуясь писательскому инстинкту — «просвещения для». Когда я понимаю, что знаю больше кого-то, пытаюсь поделиться. Одна из самых совершенно секретных сфер общественного бытия — жизнь людей из «высшего круга». Она вызывает вполне понятный интерес, любые слухи становятся знанием и питают обывательскую ненависть. Призывы выкорчевывать прах из Кремлевской стены, казнить мертвых — суетливая злобная борьба с собственной историей.

Они стояли у кормила. Многие по простоте путали с кормушкой. Ибо действительно кормило подкармливало, и весьма. Престижность и выгодность профессии руководителя профанировали саму идею власти и внесли изменения в конструкцию механизма управления. Машина обросла рулями. Узлы заменялись рулями. И функцией Главного Руля стало не машиной управлять, а разросшейся системой рулей. Машина не двигалась, но крутились колеса рулей. И это движение потребляло всю горючку. Можно и так изобразить аппаратную систему.

А федерацию — колонной автомобилей, грузовых и легковых. Впереди грузовики — Россия и Украина. Водители не отвечают за состояние дороги, за конструкции и тип транспортного средства. Главное — держать дистанцию.

Кунаев отвечал этим требованиям. И осуждать или одобрять его действия надо по законам той системы. Он был дисциплинирован, любое слово из Кремля для него — приказ, который не обсуждается, а выполняется. Эти качества ценились, поэтому он рос. Попробовал не согласиться с Хрущёвым в 1962 году — тот решил завалить страну среднеазиатским хлопком, для чего перекроил карту, чтобы все хлопкосеющие районы собрать в кулак, — был снят и вернулся лишь в 65-м, после ухода Хрущёва. Но урок запомнил и больше с Кремлем не спорил. И уже в ранге члена Политбюро вслед за другими подписал в начале 70-х невежественное постановление, которое приносило реальное Аральское море в жертву мифическому хлопку.

Страна жила за счет продажи сырья. При Кунаеве в республике получили мощное развитие поисковая геология и горнодобывающая промышленность. В десять раз увеличилась отдача. В докладах  — «появилось за эти годы десять новых индустриальных Казахстанов». Опустошались недра, но росли города, появлялись новые дороги, улучшалась инфраструктура. И когда мы говорим «застой», я это не отношу в полной мере к нашей республике. Она хищнически грабилась, насиловалась, но рожала.

Добывающие регионы должны, обязаны были развиваться, чтобы страна жила. И Казахстан, который еще в 50-х считался по значению во второй десятке республик (полуторка), выбился из колеи, обошел, стал третьей. И кузов нарастил на ходу, и мощности тяги прибавил. Все это на моих глазах. Я  видел богатейшую Тюмень, которую просто измочалили, высосали все из нее — и ничего взамен. И Казахстан мог стать таким. Но не стал. И в этом мы видели заслугу Кунаева.
Мы тогда не знали, что такое «наши интересы» — были интересы государства.

Стране нужен хлеб — и распаханы лучшие пастбища.

Стране нужна крепкая оборона — и 20 миллионов гектаров выведены из хозяйственного оборота, отданы полигонам. Это больше, чем вся целина.

Страна рвется в космос — и пусть вымирает регион Байконура.

Родине нужно — и 40 лет мы глотаем радиоактивную пыль и трясемся, как горошина в погремушке, от ядерных взрывов.

...На пленуме ЦК КП Казахстана (март 87-го) заговорили о «культе личности Кунаева». Он сидел уже в зале, как на скамье подсудимых. И те, кто вчера еще, задыхаясь от волнения, пели ему осанну, сейчас бежали на трибуну, чтобы успеть бросить свой камень. Меня мать воспитывала пословицами. «Когда волк бросается на горло, твоя собака хватает тебя за штаны». Я — не собака. Я взял слово и сказал, что о них всех думаю. Кунаев меня уже не мог защитить, как в 76-м, после «Аз и я», теперь я, защищая его, спасал и свое достоинство.

«Культ личности» вызывает определенные ассоциации: массовые репрессии прежде всего. Этого при Кунаеве не было. Даже если бы хотел, то без разрешения Кремля не мог бы. Боялся любого жалобного письма из республики в центр. Выявлял писучих, старался ублажить. Где-то в конце 70-х Брежнев позвонил: «Тебе что, некого больше увольнять? Не трогай Шуру». И повесил трубку. Что за Шура? Большими силами искали, нашли. Тетя Шура работала официанткой, потом уборщицей в Доме отдыха ЦК. Запомнилась Брежневу, когда он был у нас секретарем, жил в Доме отдыха до получения квартиры. Уехал, и больше не виделись. Постарела, гонят на пенсию. Написала генсеку. Письма личных знакомых ему передавали. Он и среагировал. Тетю Шуру оставили в покое, даже повысили.

Кунаев просматривал каждый документальный фильм местной студии, и если режиссер вставлял какие-то сюжеты с его участием, требовал изъятия. Скромность? Правило системы. Бюст на родине как неединожды герою, портрет на демонстрации как члена Политбюро, портрет в кабинетах первых секретарей. Все.

87-й у нас в Алма-Ате называют «малым 37-м». Сотни специалистов подвергались репрессиям. За десятилетия «застойного периода» такого произвола, такого неуважения к закону не собрать по годам. Новые действовали безоглядно. Не систему крушили (сами оттуда), а людей, сводя счеты, заменяли чужих на своих. Итоги опыта тех месяцев видны сегодня. Еще раз убеждаемся, что от рубки голов ни мяса, ни хлеба не прибавится. Экзекуции разладили и без того слабые хозяйства, понизили жизненный уровень. Старое разрушено, новое не создано. В этом интервале страна и болтается. В обществе за десятилетие воспитан новый класс тружеников-разрушителей. Жнецов больше, чем пахарей. И это мы поняли в годы Перестройки. Все было. Уголовное дело поспешно завели и на меня. В партийной газете появилось: «До каких же пор Сулейменов будет вертеть Центральным Комитетом?» Я теперь знаю — это было последнее предупреждение перед арестом. Кунаев мне сказал в перерыве одного из заседаний: «Уезжай в Москву».

Я писал письмо Горбачеву, отсиживаясь в квартире Юлиана Семенова. Горбачев и Яковлев выручили.

Когда-нибудь, даст Бог, я опишу эти годы документально, с именами. Как начиналась Перестройка, и в чьих руках она превращалась в топор. Лесорубы в форме садовников губили идею, и потому столько ненависти и слез, и крови в первые же годы и потом.

Гениальная в партитуре симфония требует хотя бы грамотных исполнителей, полный состав оркестра. А у нас не оказалось ни соответствующих инструментов, ни подготовленных оркестрантов: лишь партитура в руках невежественных капельмейстеров. Кто на домбре, кто на балалайке, а кто просто по головам, как по барабанам!.. И эта музыка называется словом, обозначенным на обложке партитуры, — Перестройка. Так же мы по всему миру исполняли симфонии «Революция», «Социализм»... В  итоге — походные и похоронные марши...
Пока не знаю, возможно, нам надо было испытать то, что испытали и испытываем. Может быть, мы судьбой обречены именно так вырваться из бескультурья. Пока знаем только одно — вырываться надо. И не в мечту о просвещенном правителе, а просвещая народ. Чтобы он не только слышал и понимал музыку истории, но понял бы, кто создает ее и исполняет.

...Хватит судилищ, их было достаточно в прошлом, и они не прибавили счастья всем нам. Кто виноват, если все виноваты? Когда нет хлеба — больше зрелищ? Покровавей? Пора просто научиться не зависеть от вождей, от их настроения и характера. Избавить машину от лишних рулей, облегчить ее конструкцию.

...Кунаев пишет воспоминания. Я ему посоветовал: пишите всю правду, не умаляя своих ошибок и не оглядываясь на возможных цензоров. Ваш редактор — Бог. В восемьдесят лет кого Вам бояться?! Будьте предельно искренни, как будто для себя, только для себя пишите. Не заботясь о впечатлении, которое на кого-то произведет Ваша рукопись. Судите себя сами, и суд толпы Вас оправдает. Люди должны знать не по слухам, как управлялось последнее поколение вождей, чтобы понять, как нам быть дальше, без них.
И если книга получится, мы узнаем, как жил-был «высший эшелон». Я видел жизнь некоторых олимпийцев близко, и теперь никто не убедит меня, что лучше трястись наверху с отмороженной задницей, чем ходить босым по теплой траве.
Участвуя и наблюдая, вижу, что народные витии опять ищут для масс кратчайшие, обязательно кратчайшие пути к счастью. Любой новый маршрут «напрямик», предчувствую, может вывести нас на новый краткий курс. Командно-распределительный метод еще в действии, приобретает новые, более изощренные формы. Раньше была у «местных» хотя бы оглядка на центр, теперь он ослаб. И если новые правители укрепятся в своей беспризорности, вот тогда мы вспомним даже о кунаевских временах как о спокойном, почти золотом веке. Мы стараемся успеть демократизировать народное сознание. На наших митингах люди учатся выступать против бесконтрольности могущественных ведомств и местных царьков. Ликам могут противостоять только личности.

1990