Вернуться на предыдущую страницу 

О нас пишут

   

 

"Футурум АРТ". О нас пишут

Независимый литературный журнал "Решето", № от 25 октября 2005 г.

Cайт www.litsovet.ru

Cайт www.iliteratura.cz

Газета "Взгляд", 14 октября 2005 г.

Журнал "Новый мир", № 9, 2005 г.

Журнал "Новый мир", № 7, 2005 г.

Радиопрограмма ССИ «АЗиЯ-плюс»: СТУПЕНЬ К РАДОСТИ № 42, 4 мая 2005 г.

Журнал "Питерbook", № 3, 2005 г.

Газета "Русский курьер", № 475, 16 февраля 2005 г.

Журнал "Новый мир", № 2, 2005 г.

Cайт http://lib.userline.ru/samizdat

Проект Алексея Верницкого "Две строки шесть слогов", ноябрь 2004 г..

Журнал "Топос", 22 ноября 2004 г.

Сайт "Сетевая словесность", 10 ноября 2004 г.

Журнал "Знамя", № 11, 2004 г.

Журнал "Новый мир", № 11, 2004 г.

Журнал "Новый мир", № 9, 2005 г.

Газета "Аиф-Чувашия", № 41 (1250), октябрь 2004 г..

Газета "Советская Чувашия", 12 октября 2004 г..

Газета "Советская Чувашия", 9 октября 2004 г..

Газета "Ex libris НГ", № 38 (288), 7 октября 2004 г..

Сборник "Поэтика исканий, или поиск поэтики" (Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН, Москва 2004 г.) .

Сайт "vestnik.rsuh.ru", октябрь 2004 г..

Журнал "Новый мир", № 10, 2004 г..

Газета "Ex libris НГ", 30 сентября 2004 г.

Гостевая книга сайта "Город Гротеска ", 10 сентября 2004 г.

Газета "Самарский университет", № 6, 6 сентября 2004 г.

Журнал "Новый мир", № 9, 2004 г..

Газета "Ex libris НГ", 19 августа 2004 г.

Сайт "Сетевая словесность".

Газета "Земское обозрение", № 32, 18 августа 2004 г..

Газета "Ex libris НГ", 29 июля 2004 г..

Сайт "Литературной газеты", 27 июля 2004 г..

Журнал Клуба литературного перформанса и салона "Премьера" "Май", июль 2004 г..

Сайт "Dialog", 12 июля 2004 г..

Сайт "Глобализация и культура", 8 июля 2004 г..

Журнал "Новый мир", № 8, 2004 г..

Журнал "Территория" (Саратов), № 13 (97), 2004 г. .

Газета "Земское обозрение", № 21, 2004 г..

Газета "Ex libris НГ", № 23 (273), 24 июня 2004 г..

Газета "Новая Тамбовщина", 23 июня 2004 г..

Издательская система "Литсовет", 21 июня 2004 г..

"Новости московской литературной тусовки", 20 июня 2004 г..

Газета "Новости" (Тамбов), 16 июня 2004 г..

Газета "Русский курьер", 2 июня 2004 г.

Журнал "Ваш досуг", май 2004 г.

Журнал "Питерbook Плюс", № 6, 2004 г.

Суховей из Петербурга's Journal, май 2004 г.

Санкт-Петербургский литературный гид, май 2004 г.

KAZAKHSTAN DEVELOPMENT GATEWAY, 24 апреля 2004 г..

Независимый альманах "Лебедь", 19 апреля 2004 г.

"Новости московской литературной тусовки", 16 апреля 2004 г..

Dmitry Kuzmin's Journal, 5 апреля 2004 г.

Сайт "Чебоксары.Ру", апрель 2004 г..

Сайт "Культурная столица Поволжья", апрель 2004 г..

Газета "Земское обозрение", № 8, 2004 г. .

Проект Алексея Верницкого "Две строки шесть слогов", март 2004 г..

Газета "Богатей", № 8 (238), 4 марта 2004 г..

Сайт Стихи.Ру, март 2004 г..

Агентство региональных новостей regions.ru, 26 февраля 2004 г. .

Санкт-Петербургский литературный гид, февраль 2004 г.

http://www.livejournal.com/users/aruta.

Журнал "Черновик", № 18, 2003 г. .

Сайт издательского центра РГГУ.

Сайт Стихи.ru, октябрь 2003 г.

Журнал "Питерbook Плюс", № 11 (81), 2003 г. .

Газета "Новая Сибирь", № 15 (550), 11 апреля 2003 г..

Газета "Тамбовская жизнь", 22 февраля 2003 г..

Журнал "Новый мир", № 2, 2003 г.

Журнал "Петербургский книжный вестник", № 6 (25), 2002 г. .

Газета "Смена", 21 октября 2002 г..

Газета "Москва-центр", № 20 (34), октябрь 2002 г..

Журнал "Соты", № 7, 2002 г. .

Интернет-страница Отдела стилистики и языка художественной литературы Института русского языка им. В.В. Виноградова (февраль 2002).

Журнал "Черновик", № 17, 2002 г.

Газета "Русская мысль", № 4395, 2002 г. .

Журнал "Знамя", № 1, 2002 г.

Журнал "Новый мир", № 1, 2002 г.

Газета "Алфавит", № 41, 2001 г.

Сайт "Поэзия авангарда".

Газета "Тамбовская жизнь", 13 октября 2001 г.

Газета "Московская правда", 31 августа 2001 г..

Газета "Новые известия", № 142 (911), 14 августа 2001 г..

Газета "Тамбовская жизнь", 13 марта 2001 г..

Газета "Книжное обозрение", 12 марта 2001 г..

Газета "Алфавит", № 22, 2001.

Газета "Тамбовская жизнь", 26 апреля 2000 г..

Газета "Ex libris НГ", 16 марта 2000 г.

Газета "Ex libris НГ", 16 марта 2000 г.

Журнал "Новый мир", № 9, 2005 г.

 

KAZAKHSTAN DEVELOPMENT GATEWAY,
24 апреля 2004 г.

Бахыт Kenzheeff, неокласик

Смею уверить, читатель, здесь нет никакой иронии. Именно так позиционируется Бахыт Кенжеев в сознании евразийской читательской ойкумены: первый казахский среди европейских и первый европейский среди казахских писателей; казах, перемноживший свой национальный ген на матрицу мировой культуры. Когда наступят дни Страшного суда, и перед престолом Всевышнего предстанут трепещущие племена и народы, соотечественники Кенжеева смогут предъявить для входа в Царствие и его книги. Сей уроженец закаспийских степей вот уже третье десятилетие является объектом заинтересованого и пристрастного внимания трансконтинентальной читательской элиты.

Перед написанием этой статьи ваш покорный слуга забрался в Internet. Internet — жестокий экзамен на выживаемость. Он равнодушен к официальным, "бумажным" званиям и регалиям. Осмелимся утверждать, что новый Лев Толстой или Достоевский не имели бы в Интернете малейшего шанса. Там свои авторитеты и иерархии. Чтобы состояться в Интернете, нужны архисовременнейшие способы и средства художественно-литературного выражения.

Так вот: Бахыт Кенжеев востребован и там. Сайт bahyt.narod.ru соперничает в посещаемости с web-страницами общепризнанных мэтров современного Парнаса. Стихи и проза bahyt.ru темпераментно обсуждаются на многочисленных форумах Сети.

Кенжеев повторил классический удел нонконформистского писателя. Его пребывание в зарубежных далях — следствие и результат равнодушия предержащих власть к собственным аэдам и певцам. В эмигрантском рассеянии творили Овидий и Назон, Байрон и Александр Дюма, Герцен и Достоевский, Набоков и Бродский. Начиная со стародавних времен, любая национальная литература пульсирует мощными эмигрантскими выбросами. Истина "несть пороков в своем отчечестве" древнейшая в человечестве. Тому, кто усмехнется чрезмерностью сей параллели, возразим, что эмигрантский литературный "пакет" Бахыта Кенжеева насчитывает восемь томов переведенных на основные европейские языки стихов и прозы, и этот пакет ежегодно пополняется.

Свой жизненный и литературный путь Кенжеев начинал отчаянным протестантом. Чимкентский бастард, "мальчик с окраины" пробивается в престижнейший университет мира (МГУ) и через некоторое время пополняет ряды инакомыслящей столичной интеллигеции. О, эти "оттепельно"-перестроечные годы, пора оппозиционных собраний, пламенных манифестов и эстрадно-поэтических аншлагов Евтушенко, Роберта Рождественского, Андрея Вознесенского, Олжаса Сулейменова, Владимира Высоцкого! О, жаркие дебаты новейших западников и "почвенников"! А как читались тогда толстые литжурналы? Они читались с трепетом. Их тиражи и популярность превосходили мыслимые пределы. Их выписывали даже те, кто вообще ничего не читал и не выписывал, кроме кроссвордов и "Спортсмена-рыболова". Инженер и учитель, москвич и провинциал, западник и славянофил — всяк находил для себя в этих журналах пищу уму и сердцу. Советский писатель мог обладать собственным собранием сочинений и звездой Героя Социалистического труда, но грош этому всему была цена в глазах у просвещенных россиян, если он не значился автором "Нового мира", "Юности", или "Дружбы народов". Именно в "Новом мире" предпочитал печататься генсек Брежнев, прекрасно понимая гамбургскую цену этому оппозиционному изданию. Разночинная интеллигенция сверяла по нему свои умонастроения, ему посвящал свои заседания ЦК, а западные советологи защищали по нему диссертации. Будучи своего рода русскими Афинами, он творил прекрасный литературный миф 20 века.

А позже? В эпоху Горбачева некоторые из литературных редакций вообще превратились в штабы антисоветской пропаганды. "Коммунофашизм не пройдет!" — раздавалось оттуда; — "Соцреалист, покайся! Егору Гайдару и Ларисе Пияшевой слава!". Казалось, пройдет еще некоторое время, и совершится небывалое: Россией станут править писатели, журналисты и публицисты, и всем станет хорошо, а русскому народу особенно хорошо, и всяк крестьянин будет читать "Новый мир", идя за плугом. Было и прошло, други моих диссидентских игрищ и забав, и уж не повторится боле... Век Просвещения наступил, но принес с собой совсем не те реалии, которые предполагались. Выяснилось, что перестройка, освободив вольнодумную интеллигенцию от царёва присмотра, освободила ее и от всего остального тоже: от стабильных зарплат, гонораров, академических пайков, Домов творчества по всей черноморской акватории, и вообще от всего, что полагалось данным самой природою и Богом. Оторопевшие ревнители прав и свобод оказались у разбитого корыта.

Вот об этом смутном времени и написан первый роман Кенжеева, читать который и сегодня сущее удовольствие. Это тотальная издевательская пародия на диссидентские верования и мифы перестроечных времен. Перед нами возникает сахарно идеальный образ рус-патриота-капиталиста, ведущего борьбу с неразоружившимися сторонниками советской власти.

"Ивану Безуглову было тридцать два года. Увидев его в московской толпе, вы бы сразу узнали в нем одного из самых преуспевающих брокеров Российской биржи. От всего облика этого высокого, крепкого, привлекательного молодого человека с грубоватыми, но благородными чертами лица исходила уверенность в себе, неукротимая энергия и то особен-ное трудолюбие, которое, соединяясь с талантом, ведет к неизменным жизненным победам /…/

Бизнес был настоящим призванием Ивана /…/ В молодости Иван еще застал большевистскую диктатуру, которая, несомненно, рано или поздно сослала бы его в мрачные лагеря Сибири или Якутии, застал он и зловещее, казавшееся всесильным КГБ, которое боролось не только с диссидентами, но и с любым, в ком горел дух свободного предпринимательства.

"Неужели те времена ушли в прошлое? — думал иногда Иван. — Неужели и впрямь по указке КГБ обыкновенное предпринимательство беззастенчиво именовалось экономическим преступлением, и могло грозить удачливому бизнесмену смертной казнью?"

Уже несколько месяцев как большевистская партия была запрещена, но немало бывших коммунистов, немало озлобленных, лишившихся своих преступных доходов офицеров КГБ, затаившись по углам, ждали своего часа /…/ Иван отлично знал об этом, и редко выходил из дому без телохранителей.

Так и сегодня, на заднем сиденье автомобиля он увидел своих неизменных спутников, бывших солдат афганской войны, которым уже доводилось выручать его в трудные минуты. Андрей и Павел, молчаливые и собранные ребята в кожаных куртках, приветствовали его крепким рукопожатием. Шофер Жуковский завел бесшумный мотор, включил лазерный проигрыватель фирмы "Сони" — и салон машины наполнили божественные звуки Первой симфонии Чайковского.

"Снова работа", думал Иван /…/

Выходя из автомобиля, он привычным движением поправил свой шелковый, в крупных алых цветах широкий галстук. Еще два года назад, впервые оказавшись за границей, он на собственном горьком опыте понял, что бизнесмену нельзя себе позволять экономить на одежде /…/ На ходу скидывая длиннополое кашемировое пальто, Иван зашел в свой просторный кабинет, отделанный драгоценным мореным дубом, бросил взгляд на цветной экран компьютера, который уже успела включить секретарь-референт Таня, чтобы получить последние котировки. Чашка крепкого кофе по-итальянски уже дымилась на его полированном столе."

Дальше больше. Перипетии борьбы Ивана Безуглова с "политруками", или его образцово-показательный роман с образцово-показательной "секретарем-референтом" Таней — сплошной пародийный перл, парафраз уровня щедринской сатиры. Этой такой соцреализм с обратным знаком, "Кавалер Золотой Звезды" навыворот. Назвав свой роман "народным", автор не погрешил против истины. Увы, именно в массовом сознании ярче всего запечатлелись фольклорно-пропагандистские картинки "капитализма с человеческом лицом". Они-то и воспроизведены в романе. Одновременно с "Иваном Безугловым" Кенжеев начинает (и по сей день продолжает) макабрический стихотворный цикл "Ремонт Приборов". Это тоже обобщенная, математически выверенная модель дурака-образованца с проштемпелеванными мозгами. Вот как характеризует его сам автор:

"Ремонт Приборов — один из тех поэтов, настоящий расцвет которых начался с переходом России к капитализму. Его лира отзывалась едва ли не на все ключевые события последних лет. Вдумчивый читатель отметит, что эволюция Ремонта от коммуниста к демократу была противоречивой, но в том и прелесть его творческого пути."

Ремонт Приборов последовательно славит Игоря Шафаревича, открывшего ему правду про жидов-евреев, затем Горбачева, затем Ельцина, затем олигархов пополам с Путиным, и каждого, кого только ему покажут в ящике телевидения. Процитируем одну из его эпиталам:

"Ты помнишь ли, милая Зоя, весь коммунистический бред, кошмарные годы застоя, наследие сталинских лет?

В Европе — советские танки, в России — цензура и мрак, террор большевистской охранки, Мордовия, Горький, Гулаг...

Бывало, в мечтах беззаботных зайдешь в угловой гастроном — и видишь убитых животных, лежащих в отделе мясном.

Мясник, полыхая здоровьем, хохочет, и рубит сплеча, гуляет по спинам коровьим тяжелый топор палача...

О, сколько таких преступлений, над коими нынче дрожим, свершил отвратительный Ленин и сталинский гнусный режим!

Друзья, воспоем Горбачева, за нас его сердце болит, он честен, он даже корову казнить без суда не велит.

А Ельцин! О, доблестный Боря, навек покоривший меня, когда он с отвагой во взоре Янаева сбросил с коня!

Прощайте навек, коммунисты! Я с вами дружить не хочу. У власти теперь гуманисты, у каждого по калачу."

Читать такое, не падая со стула от смеху, невозможно. Подобной же вольтерьянской иронией проникнуто всё творчество Бахыта Кенжеева. Вслед за "Иваном Безугловым" появляется его биографический "Портрет художника в юности". В нём автор не пощадил самого себя. "За что боролись, на то и напоролись" - вот поговорка, что так и просится эпиграфом к этому роману. Перед нами разворачивается история талантливого маменькина сынка, затем "юноши бледногосо взором горящим", болеющего гражданскими страстями века и набивающего себе на этом пути мыслимые и немыслимые шишки. Но, в отличие от "Ивана Безуглова", "Портрет художника" столь же ироничен, сколько и лиричен. Вот, например, хватающее за сердце описание детских увлечений героя:

"...Еще лет с восьми по воскресеньям с самого раннего утра я приходил в районную библиотеку, перестроенный изнутри белоколонный особнячок у Зубовских ворот, до самых сумерек снимая со стеллажей то одну книгу, то другую, и присаживаясь с ними тут же, на дощатом полу. К двенадцати годам все тома темно-синего Жюль Верна и пыльно-голубого, с бело-красными буквами на корешках Марка Твена были прочитаны от корки до корки. Капитан Блад, таинственный корсар в золотых эполетах, стал моим задушевным товарищем — возможно, не по благородству своей натуры, но по головокружительным поворотам судьбы, которая кидала его с эшафота на пиратский корабль, с рабских плантаций острова Барбадос — в объятия нежной Изабеллы, а там и прямиком в губернаторское кресло, которое до того занимал его самый заклятый враг. Востроглазый, круглолицый Лермонтов казался много интересней приглаженного, благопристойного Пушкина в шутовских бакенбардах. Слабохарактерный, но отважный гайдаровский барабанщик стрелял из отцовского маузера во врагов народа. И много было другого — увлечение мое разрасталось не столько вглубь, сколько вширь, без всякого очевидного направления. Пытаясь отвадить меня от воскресных сидений в душной библиотеке, а заодно и выяснить, чего же я на самом деле хочу, мама подписалась на "Детскую энциклопедию", но и ее поглотил я от корки до корки, от одного долгожданного тома к другому, впервые узнав о всемогущих пластмассах, о кукурузе — королеве полей, о гражданской войне, о взорванном и возрожденном Днепрогэсе, о недавно реабилитированной алхимии и прочих прелюбопытнейших предметах."

Согласимся, прекрасный, трогательный, текст. Читаешь его, и всплескиваешь в ладони от наслаждения. Как говорится, "будто сам написал". По некоторой случайности (которая всегда есть непознанная закономерность) все крупные художники слова отдавали писательскую дань детству, отрочеству, юности. Лев Толстой, Константин Аксаков, Гарин-Михайловский, Максим Горький, Марк Твен — всех не перечислишь. Бахыт Кенжеев и здесь интуитивно подключился к одному из тематических знаменателей мировой литературы. Впрочем, почему "подключился"? "Подлючился" предполагает некий коньюнктурный расчет, Кенжеев же абсолютно искренен в своём биографическом "романе-ретро", романе-воспоминании. Быт разночинной послевоенной семьи, её тревоги и заботы воссозданы в романе с ностальгической силой. Ближайшая аналогия - Юрий Трифонов с его знаменитым "городским циклом". Повествование ведётся от первого лица, что тем более укрепляет читателя в доверии к рассказчику.

Следующий роман Бахыта Кенжеева переносит нас в некое условное постсоветское пространство. "Золото гоблинов" являет собой очередную ипостась интеллигента-гуманитария, вздумавшего играть в капиталистические игры. Герой — скорее жертва. Действие разворачивается в развратной и растленной среде "поколения П", в его прагматичекой кулисе, где все нравственные заповеди десять раз переписаны кверху ногами. Ничто не свято. В храмах торгуют, науки и искусства пришли в упадок, по коридорам Кремля бродят посланцы "Аум-Сенрикё", Джуна чистит карму секретарю Совбеза, за одним столом встречаются министры, генералы, электрасенсы, бляди, генеральные прокуроры, шпионы, павловские — классическое население Рима времен упадка, новая российская карамазовщина. Именно среди них, или по крайней мере где-то рядом находятся герой романа, терпящий в этом постсоветском бедламе сплошные поражения и в конце концов переселяющийся (вслед за автором) за океан, чтобы и там испытать на собственной шкуре аксиому "хорошо, где нас нет". Но это уже тема и место действия следующего романа Кенжеева. Он называется "Плато". Новосёлами этого заокеанско-канадского кенжеевского Плато оказываются всё те же гуманитарии, выстреленные, как из бутылки с квасом, из СССР-СНД.

Эмиграция... Даже сиятельные и удачливые эмигранты типа Герцена жили, за границей с головой, повернутой назад. Интеллигент-диссидент покидал царскую, а затем советскую Россию не для того, чтобы раствориться в западном множестве, а чтобы бороться и противостоять. Ему казалось, вся Европа страдает от того, что на его проклятой родине творится такое. Вот он появится в тамошних парламентах, редакциях, римских клубах, грянет в свой "Колокол" — и вострепещут западные сердца. Все обольщались, и даже умнейший Герцен. Перечитайте "Былое и думы", это никакой не памятник революционной мысли, а нескончаемый мартиролог утерь, разочарований и обид. Герцен оказался в эмиграции не среди коренного истеблишмента, а в окружении международной революционной шпаны, всех этих освободителей отечества и человечества, каждый из которых норовил разжиться "у богатого русского барина" деньгами для реализации своих идей, но затем неожиданно для самого себя тратил их в ближайших ресторанах в компании таких же нелепых звездочетов и борцов "за нашу и вашу свободу". Они превращали лондонский дом Герцена в ад. Один увел у него же-ну, другой пытался увести дочь, третий шантажировал судом международной общественно-сти, его дочь сошла с ума, другая покончила жизнь самоубийством, он сам находился в перманентной растерянности чувств — и это Герцен, благополучный эмигрант.

Такою же трагифарсовостью отмечена и эмигрантская одиссея другого изгнанника, Солженицына. Когда Солженицына арестовали и выставили, о, не под своды Лефортовской тюрьмы, как то ему виделось в его уединенно-горделивых мечтаниях, а в комфортабельную Европу, в сытый и благополучнейший Франкфурт-на-Майне, он немедленно принялся за продолжение своих тираноборческих затей. Но западный мир, представлявшийся ему одним сплошным "Голосом Америки", жил, оказывается, совершенно иными ценностями и жизне-ными приоритетами, он был глубоко равнодушен и к политике, и к идеологии, и к литературе, Советский Союз со всеми его обитателями воспринимался им как одна из окраин миро-вой цивилизации, чем-то вроде Верхней Вольты с ракетами. Отработав "тему Солжениц-на", западные масс-медиа устремились к новым сенсациям в полной уверенности что "этот отчаянный русский", попав, наконец, в обетованные пределы Pax Americana, до конца дней пребудет в благодарности за почетное и не каждому предоставляемое право стать обитателем самой совершенной страны мира. Так пламенный зек, антикоммунистический Рахметов превратился каким-то непонятным ему самому образом в литературного рантье и обывателя законопослушнейшего американского штата.

Что же говорить об эмигрантских персонажах Бахыта Кенжеева? Они тем более растеряны и смятены. Просто поразительно, насколько инфантильными оказались их представления о Западе. О, легкомысленные! Запад виделся им этакими усовершенствованными Афинами, где можно говорить, читать и писать, что угодно, а пропитание берется откуда-то само собой. На них не действовали никакие резоны. Несколько эмигрантских поколений написали горчайшую летопись унижений и обид на чужбине, но кенжеевские персонажи вычитали только то, что касается их собственных обид. "О чем вы говорите, коллега? Какие могут быть недостатки на Западе? Это было тогда, в той Европе и вообще, лучше вам заткнуться. Меня душит цензура, кегебисты, коммунисты, мне не дают слушать Би-Би-Си и писать "Хронику текущих событий", а он про какую-то ностальгию и безработицу. Тоже мне, советник нашелся, несчастный совок!" Каррикатура? Ничуть. Уверен, каждый, читающий сейчас этот текст, может вспомнить что-то подобное из собственного репертуара 70-80-х годов.

Впрочем, вот текст самого Кенжеева; так сказать, "от автора":

"Сто с лишним лет миновало, а поди ж ты, все таит в себе заграница неизъяснимую прелесть для россиян, маячит болотным огоньком в тумане, блазнится: вроде и есть она, вроде и нет ее, и проверить нет решительно никакой возможности. Но темна вода во облацех — ни с того ни с сего приоткрылась вдруг в начале семидесятых годов неширокая щелка на Запад, и хлынули в нее толпою, чуть не калеча друг друга, интеллигенты и подпольные коммерсанты, зубные техники и тайные агенты, бобруйские инженеры и ленинградские художники-модернисты." ("Младший брат")

И вот, на страницах "Плато" происходит горестное прозрение этих вечных эмигратнских Алеко. Ваш покорный слуга переписывается с некоторыми из их прототипов, по сей день ютящихся в муниципальных общежитиях и живущих на пособие по безработице. Большинство пытается сохранить гордую мину при плохой игре, но объективная картина безра-достна: мало-мальски достойные работы на три поколения вперед заняты "своими", языко-вой барьер неодолим, пришельцы живут в замкнутых районах-резервациях, квартиры на родине проданы, возвращаться некуда. Чужеземцу предоставляется кров и ежемесячное денежное содержание, после чего принимающая страна считает свои обязательства перед ним выполненными. Какого-нибудь челкаша из Урюпинска эти условия вполне устраивают, но каково душевное состояние тех, кто покидал родину, влекомый упомянутым мифом о просвещенной европейской Аркадии? Кто надеялся на второй день после прибытия заговорить в полный голос со страниц какого-нибудь парижского "Синтаксиса" или "Континента" — и вдруг обнаружил, что "Континент" сам влачит аскетическое существование, причем уже давно не в Париже, а в Москве, и его главный редактор употребляет героические усилия для выхода в свет очередного альманаха. Иначе говоря,

Моя поэзия здесь больше не нужна, Да я и сам, пожалуй что, не нужен.

Самое поразительное, что Борис Кенжеев понимает это не хуже своих персонажей. Вот, например, его интервью, обнаруженное нами все в том же вездесущем Интернете:

"— Как сложилась твоя жизнь в Канаде? — Я живу в Квебеке, в Монреале, зарабатываю на хлеб насущный техническими переводами с английского языка и сотрудничеством с канадским радио. — Можно ли в Канаде русскому писателю жить на литературные заработки? — Всех моих литературных заработков за семь лет тамошней жизни хватило бы лишь на то, чтобы оплатить проживание в квартире за два месяца. — Неужели русскоязычные журналы не платят? — Платят, но не все. Те, что платят, платят очень мало. А у русскоязычных книжек самый роскошный тираж — тысяча экземпляров, да и то они не расходятся. На Западе вообще нет интереса к поэзии. Не только к русской. Даже приличные американские поэты выпуска-ют книги тиражом не более пяти тысяч экземпляров. Это тебе не Россия, где стихи по-прежнему читают и любят. — Значит, и твой читатель тоже здесь, а не там? — Несомненно. Во всяком случае, хочется на это надеяться. Поверь, Женя, на Западе, где я в общем-то широко публикуюсь, я не нужен как поэт. — Но ведь в Канаде так много русских эмигрантов. — В Канаде живет восемнадцать тысяч русскоязычных людей. В Америке — двести пятьдесят тысяч (правда, по другим данным, два миллиона, но в этом случае считают и русских по происхождению, у которых родной язык уже английский). В любом случае, это не очень большая армия читателей. Кроме того, они раздроблены, разбросаны географически. Книжки им не нужны." (http://www.futurum-art.ru/interviews/kenzheev.php)

Как тебе эти признания, читатель? No comments. Абсолютно безвыходная ситуация, не так ли? "Мытари и блудницы" — вот название тетралогии Кенжеева, куда вошли перечисленные и прокомментированные здесь романы.

Пятый роман, "Младший брат", стоит некоторым особняком в корпусе кенжеевской прозы. Он тоже посвящен оппозиционной интеллигенции позднесоветских лет, но чужд всякой ее романтизаци и даже напротив. Сказать ли? В нем есть нечто от "Бесов" Достоевского. Во всяком случае в нем ухвачена рискованная близость между преследующими и преследуе-мыми. Главный герой, гид-переводчик "Интуриста" уже самим родом своей профессии вынужден постоянно общаться с "Конторой". Более того, его связывает любовная близость с дочерью ветерана этой самой "Конторы". Более и более того, он находится в отношениях на "ты" с некоторыми другими ее сострудниками. О его ближайшем приятеле Иване Истомине не приходится и говорить. Это уже классический советско-антисоветский "бес", и занятия у него бесовские, совсекретные. Он — лазерщик, а по совместительству ставрогинствующий и смердяковствующий авантюрист, водящий за нос начальников, подчиненных, друзей и самого себя.

Столь же сложны и двусмысленны и "мужские" проблемы героя. Отношения с невестой прослаиваются внезапно вспыхнувшей любовью к одной из его подопечных туристок, Клэр Фогель, русской по происхождению. Любовь длится на протяжении всего турмаршрута, который последовательно переносит нас в Москву, Ленинград, Кавказ, Закавказье, Среднюю Азию. Это, если угодно, "роман-путешествие", роман-одиссея по фасадным центрам и патриархальным глубинкам советской империи. От изобилия персонажей рябит в глазах. Их десятки десятков. Столь же плотно записаны исторические интерьеры и контексты романа. Вот, например, один из них, самый "ранний":

"Стоял на дворе 1973 год — смутное время! Набирался в Париже "Архипелаг ГУЛАГ", Северный Вьетнам при поддержке всего регрессивного человечества готовился к освобождению Южного, Хедрик Смит и Боб Кайзер сотрясали стуком электрических машинок весь дипломатический дом на Кутузовском проспекте, соревнуясь друг с другом в постижении варварской нации. Всю первую половину года цены на нефть стояли такие, что невозможно вспомнить без ностальгических слез. Инакомыслящих сажали на детские сроки — три, пять лет, иной раз даже без ссылки, и в чьей-то мудрой голове уже зрела идея обменять уголовника Буковского на Луиса Корвалана, несгибаемого борца за права чилийского народа. А Соединенные Штаты мучались совестью. Все громче раздавались там возгласы негодования по поводу Уотергейта, и молодые американцы, не желая вмешиваться во внутренние дела многострадального Вьетнама, бежали от воинской повинности в далекую Канаду. Между тем в орды, стремящиеся из великого Советского Союза якобы на историческую родину, удавалось затесаться и великороссам, особенно с сомнительной фамилией вроде Костиной."

Но почему роман называется "Младший брат"? Потому что именно младший, сводный брат Марка Соломина причиняет ему массу хлопот, пиша диссидентские романы и переправляя их на Запад. Во всем этом так много событийной и нравственно-психологичской путаницы, что в конце концов перестаешь понимать, who is who, а аналогия с романом Достоевского возникает в процессе чтения все чаще. Входило ли это в сознательные намерения автора? Во всяком случае имя Достоевского упоминается в романе не раз и не два, а внешность главного героя вообще описана прямой цитатой из Достоевского: "Был Марк наподобие Раскольникова замечательно хорош собой — русоволосый, прекрасно сложенный, с голубыми глазами". Поневоле вспомнишь, что Федор Михайлович долгие годы провел в семипалатинской ссылке, на родине и среди земляков Кенжеева…

Короче говоря, прозаическое наследие Бахыта Кенжеева обширно, насыщенно, многоаспектно и, как стало известно автору этих строк, вот-вот пополнится еще одним, романом.

Но Бахыт Кенжеев еще и поэт, притом поэт по преимуществу! Четыре поэтических сборника — мыслимый предел для писателя его возраста и эмигрантского статуса. Перечитай-те фрагмент приведённого здесь интервью, и вы согласитесь, что они написаны не благодаря, а вопреки жизненной и житейской ситуации, в которой пребывает наш чимкентско-монреальский неоклассик. "Я родился, чтобы читать и писать", — заявил однажды некто автору. Таков и Бахыт Кенжеев. ...Впрочем, поэзия Кежеева — тема для отдельной статьи и отдельного разговора. Не станем утомлять читателя переизбытком "бахытианы" и отложим ее до следующей встречи на страницах сего почтенного издания.

В. СЕРДЮЧЕНКО, доктор филологических наук