Независимый альманах "Лебедь",
19 апреля 2004 г.

Конец литературы

Когда ты последний раз заходил в книжный магазин, приятель? Когда и какую книгу ты там приобрел?

Вот видишь, ты задержался с ответом. Не смущайся, автор этих строк тоже не помнит этого. Сегодняшний Парнас напоминает палубу тонущего "Титаника", откуда бегут все, кого Бог или природа наградила еще какими-нибудь умениями и талантами, кроме складывания словес. Если бы не гонорарная копейка, ваш покорный слуга давно забросил свое перо за окно и провел остаток дней в дзен-буддистском перекапывании огородных грядок на даче, открывая рот только для принятия пищи и виртуальных поцелуев ручек у здешних дам. Лев Толстой сравнивал поэта с пахарем, идущим за плугом и на каждом третьем шагу делающим танцевальное па. Сегодня эту аналогию можно расширить на всех пишущих. Заявите-ка в современной компании, что вы писатель, и вокруг вас образуется озадаченная пустота: "Смотри, мы думали, что он, как все.., нормальный.., а он, оказывается, пи-са-тель. Ну его!"

— А Б. Акунин? А Виктор Пелевин, Виктор Ерофеев, Вячеслав Курицын, Владимир Сорокин? — возразят присутствующие. На это ответим, что оные Сорокины и прочие пернатые Курицыны не писатели, а прохиндеи-пиарщики, вешающие лапшу инфантильным головастикам-переросткам из гуманитарных вузов. Автор себя к их числу не относит и хочет надеяться, что аудитория "Лебедя" тоже.

С другой стороны, в каждом человеческом поколении рождается определенный процент особей, для которых сочинительство является одним из смыслов жизни. Это генетический закон, он неопровергаем. "Бей, но дай говорить" — вот его библейская редакция. Переселите такого на необитаемый остров, заставьте стоять одной ногою на утесе во мраке вечной ночи среди бущующих волн океана — он и там станет "говорить стихами".

Вот менее апокалиптический прогноз израильского литератора Якова Шехтера:

"Пишущие в Израиле на русском языке оказались в совершено удивительных, благодатных для литературы условиях. Все посторонние мотивы, могущие повлиять на творческий процесс, полностью устранены — писательство не приносит ни денег, ни славы, ни даже популярности. А это значит, что в литературном процессе участвуют лишь те, кому это действительно нужно, те кто не может без него жить. Искусство ради искусства в масштабе отдельно взятой страны."

Не знаю, как кому, а вашему слуге этот диагноз показался скорее клиническим, нежели литературно-критическим. Допустим, среди упомянутых Яковом Шехтером литераторов возник бы новый Достоевский, Лев Толстой или, как минимум, Шолом-Алейхем. Добились бы они сегодня гонорарного признания? То-то и оно.

В девятнадцатые века дело обстояло не совсем так и даже совсем не так. Дворянство требовало для себя доброкачественной художественно-литературной пищи и соглашалось эту пищу щедро оплачивать. Чрезвычайно поучительны в этом смысле обидчивые ламментации Достоевского:

"За что же я-то, с моими нуждами, беру только 100 руб. (за печатный лист — В.С.), а Тургенев, у которого 2000 душ, по 400?"(Д, 28[1], 325);

"Лев Толстой продал свой роман в “Русский вестник", в 40 листов, и он пойдет с января, — по пяти сот рублей с листа, т. е. за 20 000. Мне 250 не могли сразу решиться дать, а Л. Толстому 500 заплатили с готовностью! ”(Д, 29[1], 370).

Как тебе эти гонорарные "двадцать тысяч" серебрянных рублей, читатель? В том и дело, что для существования литературы нужны те, для кого "читать" — значит то же самое, что для упомянутых Яковом Шехтером —"писать". Причем первых должно быть в десятки тысяч раз больше, чем вторых. Если эта пропорция нарушена, писательство превращается в тунеядство, а писатель в пустопляса, выделывающего танцевальные "па" под горестные вздохи домочадцев и издевательские ухмылки прохожих, крутящих за его спиной пальцем у виска.

Упомянутая пропорция существовала не только в дореволюционные, но и в советские времена. Более того, в советскую эпоху она была максимальной. "Культурная революция", "самая читающая в мире нация " — никакой не агитпроп, а реальное достижение большевистской власти. Писатели пользовались тогда общественным почетом, уважением и ходили в Героях Социалистического Труда. "Инженеры человеческих душ" — вот как они именовались.

А сейчас?

Сейчас на Парнасе российской словесности возобладали всевозможные Никифоры Ляписы, Хины Члек и прочие домотканные постмодернисты, которых Лев Аннинский сумел убить единственной фразой: постмодернизм — "Это когда супермены с треском вонзают свои члены в задние проходы своих друзей и подруг, а до того всё это нюхают".

Заодно процитирую, пожалуй, самого себя: "Дело в том, что иногда духовная жизнь народа оскудевает настолько, что у одаренных Богом и природой одиночек попросту не возникает желания предъявлять свой дар обществу. Ничто не свято: гражданские добродетели объявлены предрассудками, политику вершат бездарные авантюристы, науки и искусства влачат жалкое существование, в храмах торгуют, всюду торжествует грубый материализм — в таких условиях уму и таланту делать нечего. Он остается как бы "вещью в себе", окукливается и теряет стимул к творческому плодоношению. У народа, возжелавшего стать страной дураков, не может быть умного искусства. Тут-то и появляются со своими бубенцами и погремушками всевозможные "-исты".

Утверждал и повторяю: литература умерла.

А упомянутый генетический процент пишущих? Он остался. Автор имеет в виду не удачливых деловаров типа Б. Акунина, а тех, кто не может не писать, для кого это действительно род священного недуга. Едва ли не ежеднедельно автор получает книжные бандероли от них, приговоренных к столу и перу, с единственным призывом: "Валерий Леонидович, ум-моляем, хоть обматюкайте, но выскажитесь!"

Высказываюсь:
— Жаль мне вас, ребята.

И больше ничего не умею сказать, и никак утешить этих неофитов. Они появились в эпоху, которой не нужны, которая не читает. Не только их, но вообще никого и ничего. Социалистический эксперимент закончился, завершен. Но его крах привел совсем не к тем результатам, которые ожидались. Ожидалось духовного Возрождения, расцветания ста цветов и вообще прилета птицы Каган. Получилось же то, что получилось: как только коммунистические лидеры перестали тянуть свои народы за волосы наверх, к свету и знаниям, те с облегчением рухнули назад, в возлюбленное телевизонное болото. А ставшая никому не нужной творческая интеллигенция принялась переписываться кто куда — кто в управдомы, кто в Викторы Ерофеевы или в порнографы (что одно и то же), абсолютное же большинство оказалось в огородном положении автора этих строк.

Новорожденная писательская поросль скитается по миру в поисках освещенных читательских площадок, того не понимая, что их уже не существует. Сегодняшний Парнас — это пустырь, по уши заросший чертополохом, где бродят сколиозные постмодернисты и тощие сотрудники литературных журналов, тираж и количество которых неутомимо стремятся к нулю. Автор знает, что говорит, ибо и сам время от время появляется на этом пустыре в поисках гонорарного пропитания. Черт бы побрал все его литературоведческие знания, звания, диссетрации и монографии.

Моя поэзия здесь больше не нужна,

Да я и сам, пожалуй что, не нужен.

И все-таки, и тем не менее приветствую своих персонажей, этих последних из могикан. В них светится такое доверие к миру слова, в своих дебютах и опытах они так чисты и целомудренны, что, честное слово, увлажняются глаза. В конце концов, читать и писать — самое безгрешное изо всех человеческих занятий. "Человек литературный" не участвует в жестоких ристалищах жизни. Письменный стол и перо — вот единственное, что ему в этой жизни надо.

Недавно автора пригласили в соредакторы бумажно-сетевого издательства "Южный город". Согласился, лишь бы поддержать литературные опыты Ольги Збарской, Александра Пилипенко, Григория Тисецкого, Эдуарда Снежина, Елены Чайки и прочих младых дебютантов этого издательства. Держитесь, дорогие мои, не отнимайте ладоней со лба. В надменной, пресыщенной аудитории "Лебедя" вы скорее всего не будете прочтены и услышаны. Но такова сегодня цена литературной самоинициации. Хотите, подниму вам настроение? Вот выдержка из интервью Бахыта Кенжеева, одного из сиятельных литературных эмигрантов, блистательного мастера слова, автора пяти романов и четырех поэтических сборников:

Вопрос: — Можно ли в Канаде русскому писателю жить на литературные заработки?

Ответ: — Всех моих литературных заработков за семь лет тамошней жизни хватило бы лишь на то, чтобы оплатить проживание в квартире за два месяца" (http://www.futurum-art.ru/interviews/kenzheev.php)

И тем не менее Кенжеев ежедневно устремляется к столу и пишет, пишет, пишет новые поэзы и романы. Даже если бы они были графоманством чистейшей воды, подобная аскеза достойна противоречивого восхищения.

Мы, кажется, начали за упокой, а кончаем во здравие. Пусть. Назовем это противоречие диалектическим и призовем перечисленных здесь авторов не капитулировать ни перед какими обстоятельствами. Запишите и повесьте над письменным столом: "Это вся рота шагает не в ногу, один я в ногу".

И стойте в своей убежденности свято и до конца!