Елена Георгиевская

УКОРОЧЕННАЯ ЛЕСТНИЦА

Суббота.
15 часов 30 минут.
Разве гуманно говорить человеку, что устал от него, как собака? Поэтому я два дня молчала о том, что устала от Алены. Потом я устала молчать и сказала, что меня от нее тошнит. Она пишет дрянь и утверждает, что это стихи; недавно из журнала, такого же идиотского, как ее стихи, пришла рецензия. Алена говорит, что ее стихи надо читать сердцем, а рецензия такая, будто читали не глазами и не сердцем, а жопой. "И нечем жить моей весне", — пишет она. Не знаю, какая у нее весна; я знаю, какая у нее комната. Она живет в одной комнате с мамашей, и сейчас мамаша орет, что наводит в комнате порядок, а Алена ей мешает. Вместо порядка в комнате "мерзость запустения, реченная пророком Даниилом". В другой (моей) комнате ремонт, читай: абзац, и другая моя сестра, Даша. Она в том возрасте, когда глупость сменяется озлобленностью, которая по сути еще большая глупость. Она тоже терпеть не может Алену…

15. 33.
…но сейчас ушла вместе с ней на кухню рассуждать о том, что терпеть не может меня. В свой восемнадцатый день рождения она хотела выкрасить волосы в зеленый цвет, но вместо этого напилась и легла спать на скамейку в парке. Я не помню, что это был за парк, она тоже, зато помнит, что сержант местного отделения милиции был похож на водяную крысу. Я не понимаю, в кого Даша такая уродилась. Алена — понятно, в кого, в мать. Мать раньше была хипповкой, а теперь просто дура. Но Даша переплюнула их обеих. Раз в два-три месяца она оставляет нам записку, что полезла на крышу (бросаться). Потом слезает и оставляет записку, что полезла на подоконник в мамашиной комнате. Этаж, между прочим, второй. Слава Богу, она стихов не пишет. Только записки.
О себе я ничего не хочу говорить: я представляю, что они говорят обо мне там, на кухне, и у самой пропадает желание не только говорить, но и думать о себе что бы то ни было.

15. 40.
На что мы живем? Иногда меня перестает интересовать даже это, вот до чего они меня довели. Мать получает пенсию по выслуге лет и переводит с английского какую-то Джемайму Хант. Я не знаю, зачем и кому это нужно. Я вообще такой не знаю и знать о ней хочу еще меньше, чем о себе. Алена работала в книжном магазине за приличные деньги, а потом ушла оттуда, аргументировав тем, что все ее сослуживцы — идиоты. У нее дурная привычка судить окружающих по себе. У меня вот никогда не было такой привычки. Часть Алениной зарплаты лежит у меня в сумке. Я сказала, что набью ей морду, если через пять минут часть ее зарплаты не будет там лежать.

16. 15.
Я не выдержала и зашла спросить, почему они так орут.
— Потому что подобному собеседнику невозможно отвечать в спокойных тонах, — ответила мать.
— Потому что меня не взяли на работу в редакцию "Собутыльника", — ответила Алена.
— Еще бы! — сказала мать. — Еще бы они взяли на работу такую дуру.
Я замерла, пораженная. В кои-то веки мать, во-первых, оказалась солидарна со мной, а во-вторых, произнесла нечто соответствующее истине. В комнате был порядок. В каждом углу лежали кучи одежды, которой у нас очень много, и которую на днях не приняли в секонд-хэнд: сказали, чтобы мать лучше отнесла их на вокзал и раздала бомжам. Вместо телевизора на тумбочке лежали его запчасти.
— Не надо работать в "Собутыльнике", — сказала я. — Это плохая газета.
— Газета хорошая, — возразила Алена, — это ты не журналист, а дерьмо.
Алена — это тихий ужас. Мало того, что она красит волосы в черный цвет, как Сьюкси* из группы "Siouxsie & The Banshees", она их еще и не моет. Она вообще довольно неряшливая девушка. То есть я тоже хожу черт-те в чем, но все это хотя бы чистое.
— Пожарьте картошку, — сказала мать.
— Пусть эта тварь пожарит, — сказала Алена. — Где эта тварь?
— По-моему, — сказала я, — она была с тобой на кухне и обсуждала там мою профпригодность как журналиста.
— Ах, да, — сказала мать. — Я послала ее к отцу попросить денег. Она сказала, что через полчаса придет.
— Однажды она сказала, что придет через десять минут, — вспомнила Алена, — и вернулась через два часа. Я за это время успела выучить наизусть поэму Ахматовой "Реквием".
Тут на пороге появилась Даша. Честное слово, она еще хуже Алены. Та хотя бы похожа на Сьюкси, хотя Сьюкси тоже не фонтан, а эта вообще на чучело огородное.
— Отца нет, — заявила она. — Там сидит его жена и говорит, что не собирается давать ему денег для его предыдущей жены.
— Бедный Леша, — посочувствовала мать, — попал в переплет.
— Это с тобой он был бедный, — сказала я, потому что терпение мое лопнуло, — а с ней он — представитель среднего класса.
— Пожарь картошку, — сказала Алена Даше.
— Я не могу, — сказала Даша. — У меня болит голова.
Еще бы. У нее всегда болит голова. В детстве болела от подзатыльников, а сейчас — с похмелья.
— Ничего у нее не болит, — отрезала я. — Кстати, мам, ты знаешь, что она вытащила из Алениной тумбочки, где лежала зарплата, триста рублей?
— Выгребайтесь отсюда, — сказала мать.

16. 30.
— Может, я и плохой журналист, — сказала я Алене, — зато профессиональный. А ты, с твоими тремя курсами политеха, ни в какой области не профессионал.
— Может, кому-то и далеко до профессионала, — с пафосом заявила Алена, — зато близко до неба.
Конечно, ей близко до неба. У нее даже строчка такая есть: "Я знаю небо, в котором нет ни клочка земли". Поразительные претензии.
— Вы еще здесь? — проорала из соседней комнаты мать и поставила вместо группы "Doors" Аллу Пугачеву.

16. 35.
Тут мы, впервые за долгие годы, решили вместе прогуляться. Не могу точно сформулировать, почему именно в этот момент, видимо, что-то в мозгах у нас заклинило. Мне вообще стыдно ходить с ними по одному тротуару: вдруг прохожие подумают, что это мои подруги. Сестры — понятное дело: их по долгу службы приходится терпеть, потому что если какая-нибудь из них неожиданно умрет и по завещанию не оставит тебе ни хрена, будет несколько обидно. А вот предположить, что я по доброй воле общаюсь с подобными людьми, — извините.
— Поедемте на Арбат, — сказала Даша.
Нас это несколько возмутило. Было неохота черт-те куда тащиться.
— Не поеду, — сказала Алена, — ты там в рок-галерее кассеты воруешь, а перед ментами должна отчитываться я. Нашла дуру!
— И я с тобой не поеду, — обиделась Даша, — ты мне не сестра, а болотная жаба.
— Ты слышишь? — нервно спросила у меня Алена.
— Не хами старшим, — сказала я Даше.
— А что я такого сделала? Она в меня вчера швырнула сковородкой, а я всего лишь обозвала ее жабой.
— Все, хватит, — сказала я, — поедемте хоть к черту на рога.
Я вообще недолюбливаю Арбат. Его оккупировали десятки провинциалов, с одной стороны, и десятки дебилов, с другой. Аленин бывший муж какое-то время подрабатывал там художником, а потом слинял с частью Алениной зарплаты. Во мне проснулась надежда: вдруг мне удастся случайно отловить его на Арбате и плюнуть в морду, потому что эту часть Алениной зарплаты должна была забрать я.

17. 00.
Короче, мы сели в поезд метро и отправились навстречу провинциалам и дебилам.

17. 35.
Еще там были туристы. Мы взяли по бутылке пива и сели на газон. К Даше, смахивающей на бомжиху, подошел красивый иностранец и поинтересовался:
— Can I help you?
— Yes, of course, — ответила нахальная Даша. — Give me back a Berlin wall. Give me Stalin and Saint Paul. And lie beside me, baby, that's an order!**
Иностранца как ветром сдуло.
Неподалеку располагался павильон с деревянными четками, ароматическими палочками и прочей дрянью, с помощью которой продавцы пытаются заработать бабки, а профессиональные обманщики — вбить в головы ни в чем не повинным людям, что в индуизме дофигища богов; колесо сансары — не колесо фортуны, потому что гораздо круче; природа — ашрам, а не мастерская; коров надо не есть, а откармливать — и прочие восточнорелигиозные сверхценности. У павильона тусовались старые неформалы и клянчили у прохожих деньги на пиво.
— Идиоты, — сказала Даша, дымя "Беломором".
— На себя посмотри, — огрызнулась Алена, — ты-то чем лучше?
— Не хрен меня обкуривать! — заорала я и стала разгонять дым ладонью. Дым рассеялся, и вместо него я обнаружила перед газоном подозрительного длинноволосого типа. На нем были черные джинсы и оранжевый балахон поверх черной водолазки. В руке он держал кожаный дипломат, с какими лет двадцать назад ходили на работу советские чиновники, и мерил нас нехорошим взглядом.
"Псих", — подумала я.
— Псих, — шепотом сказала Алена.
— Ну, что, нам, наверно, пора, — громко сказала Даша,
отставляя в сторону бутылку пива. Заметив это, неформалы
потянулись к газону, как гвозди к магниту.
— Ваша карма, — обратился к нам тип, — оставляет желать лучшего.
— Ваш внешний вид — тоже, — отпарировала Даша. Чья бы корова мычала.
— Простите, как часто вы ощущаете себя свободными? — спросил тип.
— Вы здесь проводите социологический опрос? — поинтересовалась я.
— Я провожу время. Провожу его, как ток, от одного куска пространства к другому.
— Не знаю, как мои драгоценные сестры, — прошипела Даша, — а я почувствую себя катастрофически свободной, когда вы смотаетесь отсюда.
— Не получится, — покачал головой тип. — Какая свобода? Человеку с вашей кармой давно пора броситься под электричку.
— Спасибо за совет, — поблагодарила Даша. — Прям щас пойду и брошусь.
— Я адвайт-ведант, — сказал тип, — и меня научили смотреть на вещи так, как в этой стране смотреть на вещи не принято. Поэтому большинство вещей видны мне насквозь. Подумайте, все ли вас устраивает в вашей жизни? Не пора ли разорвать эти путы и пойти на фиг?
Я искоса взглянула на сестер. В из глазах отражался полный абзац. Наверно, они в моих увидели то же самое.
— А не пора ли вам оставить нас в покое и пойти нафиг? — поинтересовалась Даша.
— Вы думаете, я сумасшедший, — печально ответил тип, — или, по крайней мере, посланец иного мира. Но это не так. На самом деле меня зовут Слава, и я аспирант психфака МГУ.
— Знаем, знаем, — кивнула Даша. — У меня подругу недавно оттуда выперли, за профнепригодность. В результате обследования выяснилось, что у нее, единственной в группе, нет психиатрического диагноза.
— Что такое диагноз? — усмехнулся тип. — Один из вариантов наименования комплекса психологических особенностей. Речь не об этом. Речь о том, что есть лестница.
— А еще есть служба 03, — шепнула мне Алена и дрогнувшей рукой поднесла к губам бутылку пива.
— Ее можно пройти шаг за шагом, — продолжал тип, — ограничивая себя во многом и добиваясь еще большего, так делают мудрецы. А можно сократить этот путь. Так сделал один рок-певец и попал в психушку.
— Пойдем отсюда, — одними губами произнесла Алена.
— Вам неинтересно узнать, что такое внутренняя свобода? Иные стремятся к этому десятки лет и только в одном мире понимают, что это такое, а вы не хотите получить ее сразу?
Он открыл дипломат, долго рылся и достал наконец перевязанный ниткой мешочек, в каких подобные люди хранят благовония и траву.
— Не скажу, как это называется, — сказал он, — нехорошо разбалтывать страшные индуистские тайны. Разделите траву на три части и заварите чай. Если потом вас что-то не устроит, возвращайтесь сюда, я буду вас ждать.
— А как с вами связаться? — спросила Даша. — У вас есть контактный телефон?
— Нет, — сказал тип, — но я буду вас ждать.
— А еще есть служба 02, — шепнула я Алене. — Статья за хранение наркотиков.
— О том, стоит ли называть свободу наркотиком, можно долго и безрезультатно спорить, — отозвался тип. — Или вы боитесь?
— Ничего я не боюсь, — фыркнула Даша.
— Настоящий поэт без страха говорит о любви и смерти, — с пафосом произнесла Алена, — поэтому он имеет моральное право бояться всего остального.
— И сколько вы хотите за эту байду? — спросила я.
— У меня похмелье. Купите мне пива. Я вижу, на более дорогие напитки у вас денег нет.
Меня стал разбирать истерический смех. Хороший способ добывать деньги на пиво. Надо тоже так попробовать.
— Если вы обладаете паранормальными способностями, — сказала я, — почему бы вам не зарабатывать на пиво с их помощью? Или не выпить этого чая и стать свободным от всего, включая похмелье?
— Один мой друг умеет лечить внушением и двигать взглядом предметы. Тем не менее он работает слесарем и живет в коммуналке.
— Идите на фиг, — сказала Даша. — Ваши приколы нам надоели.
Тут к нам подошел старый бич в драных джинсах.
— Дайте, пожалуйста, пива, — попросил он.
— Иван Петрович? — удивился тип. — Девочки, это мой бывший преподаватель. Я думал, вы после увольнения уехали за границу. Иван Петрович. Как поживаете?
— Хорошо, — ответил Иван Петрович. — Как психолог, я всегда чувствую, кто подаст мне на опохмел, а кто не подаст.
Сердце мое не выдержало, и я купила им пива. Я, в сущности, не злой человек, просто Алена и Даша меня достали.

19. 00.
По дороге я вспомнила, что надо бы купить хлеба, но денег не осталось, так как я купила психологам пива. Денег вообще почти не было. Я отправила сестер домой, а сама пошла к папаше: у меня с ним были менее прохладные отношения, чем у сестер.
Папаше было лень искать бабу в чужом районе, и он нашел ее в своем. Причем неподалеку от нас. Он сидел на кухне четырехкомнатной квартиры, пил коньяк и в припадке ностальгии искал глазами тараканов. Их не было. Были посудомоечная машина и новый кухонный комбайн.
— Как дела, пап? — спросила я.
— Хреново, — сказал он. — Люся хочет устроить меня старшим клерком в свою фирму, а я в этом ни хрена не понимаю. Я бы с удовольствием сидел дома и варил суп, но мне не позволяет самолюбие.
— А я вообще стою на бирже, — сказала я. — И Алена тоже. Дай нам тысячу рублей.
— Не могу, — мрачно ответил папаша, — она поменяла код сейфа, а с собой у меня только три рубля. Хочешь три рубля?
— Иди к черту, — пожелала я.
— Ничем не могу помочь, — вздохнул папаша, — если я взломаю сейф, она выгонит меня на улицу.
— Тогда дай мне три рубля.
— Не могу. Она сказала, чтобы я купил хлеб. Сходи купи хлеб.
— Ладно, — сказала я, забрала три рубля и не вернулась.

19. 35.
Мои сестры, будучи дурами, ничего не смыслят в плане чая. Только в плане плана и дури. Алена так заварила чай, что он показался мне редкостной гадостью. А с виду походил на обычный зеленый. Мы пили его и ржали, вспоминая арбатских алкоголиков.
— Ну и рожа у этого Славы, — сказала Алена. — Он, наверно, последний раз брился на первом курсе. А мылся в последний раз в первом классе.
— Ты лучше вспомни своего мужа, — посоветовала я. — Борода нечесаная, джинсы драные, хлебало поганое. Не муж, а ходячий упрек буржуазному обществу.
— Мне его жалко, — резонно заметила Алена.
— Сантехника Васю мне тоже, в принципе, жалко, но спать я с ним лягу только под дулом пистолета.
— Мне плевать на ваших мужей, — сказала Даша, — но какую фигню этот придурок нам спихнул под видом чая! Такое чувство, будто это сушеные лопухи.
— Да какая вам разница, что пить? — спросила Алена. — Какая вам разница, что есть?
Она встала из-за стола и ушла в соседнюю комнату.
— Может, это надо было выкурить? — предположила Даша. — Обычно, когда всякие индуистские травки пьешь, они ударяют в башку, а тут все равно что пьешь грузинский, только еще противнее.
Она допила чай и тоже смоталась. Зазвонил телефон. Я с трудом нашла его среди завалов грязной посуды.
— Можно Алену Алексеевну? — полюбопытствовал пропитой мужской голос.
— А в чем дело? — спросила я: вдруг это был приятель Алениного мужа, которого тот попросил занять денег. Он уже так делал: ему самому было стыдно.
— Ее стихи будут напечатаны в следующем номере альманаха "Петин санузел". Их одобрил известный критик Разгильдяев. Он удивлен, почему Алена до сих пор не выдвинула свои тексты на соискание премии "Абзац".
— Ей уже поздно, — ответила я. — Туда принимают работы авторов в возрасте до двадцати четырех лет, шести месяцев и трех дней. А Алене уже двадцать пять лет, семь месяцев и четыре дня.
— Для нее сделают исключение, — сказал мужик.
В дверном проеме появилась Алена. Волосы ее свисали грязными прядями. За плечами висел рюкзак.
— Тебя к телефону, — оповестила я.
— Зачем телефон? — спросила она. — И зачем к нему кого-то подзывать?
— Тебя собираются напечатать в "Петином санузле".
— Ну и что? Можно прекрасно жить без телефона, без Пети и его санузла. И даже без санузла вообще.
— Алена, — поразилась я, роняя трубку на пол, — ты ведь всегда говорила, что не можешь жить без публикаций и без телефона! Что он — лучшее средство для передачи сплетен, особенно если он испорченный! Что с тобой случилось?
— Стоит человеку хотя бы ненадолго стать самим собой, — заметила Алена, — как все вокруг сразу начинают вопрошать: да что с тобой такое? Мне сейчас неинтересно формулировать ответ на этот вопрос.
И она расслабленной походкой направилась к двери.
— Ты куда? — насторожилась я.
— К себе, — ответила она и взялась за дверную ручку.
— В смысле?..
— Я там, где я хочу быть. Кто знает, где я захочу оказаться через минуту или на следующий день?
— Алена, — произнесла я дрогнувшим голосом, — ты что, совсем, что ли?
— Да. Иногда мне кажется, что я — это не совсем я. А теперь совсем.
— Ты надолго?
— Смотря по какой временной шкале измерять.
Мне надоели ее приколы. Я решила ее не держать.
— Позвони, если не будешь ночевать, — предупредила я.
— Это обязательно?
— Да.
— Хорошо, — улыбнулась она и закрыла за собой дверь.
Я вздохнула и стала прибираться на кухне. Чай в моем стакане оставался недопитым; я, не раздумывая, выплеснула его в окно.

19. 35.
В комнате гулял сквозняк. Даша лежала на диване и смотрела в потолок. От потолка отклеивались куски обоев. Возможно, они отклеивались от Дашиного взгляда, так упорно она туда пялилась. Я решила, что она обдумывает очередной план самоубийства и, не желая ей мешать, вернулась на кухню.
На кухне был папаша. Он курил "Данхилл" и с тоской смотрел на мать, курящую "Беломор".
— Ты по-прежнему ведешь кошмарный образ жизни, — констатировала мать.
— Ага, — ответил папаша.
— Ты ко мне приходишь ныть и жаловаться, будто я бесплатный психотерапевт.
— Ага, — ответил папаша.
— Тебе вообще на всех плевать, кроме себя!
— Ага, — ответил папаша. — Дай мне сто рублей. Люся принципиально не дает мне денег на водку. На что угодно, только не на нее.
Мать застыла со сковородкой в руке, как свобода со знаменем на картине Делакруа.
— Ну, знаешь… Ты испытываешь предел моего терпения!
— Ага, — сказал папаша и заметил меня. — Зажала три рубля, — упрекнул он.
— Ага, — сказала я. Папаша с тоской посмотрел на кухонный нож.
— Есть у вас холодная вода? — спросил он.
Мать вежливо промолчала.
— Ничего у вас нет, — подытожил папаша, — ни совести, ни холодной воды.
Он взял со стола чайник и стал пить заварку из носика.
— Ну и дрянь! — сказал он. — Это у вас чай, что ли, такой поганый?
— Наверно, — сказала я. Это были остатки травы. Я отобрала у папаши чайник и выплеснула его содержимое в окно.
— Все у вас поганое, — сказал папаша, — и чай, и отношение к людям.
Мать швырнула сковородку на плиту.
— Знаешь, что? — осведомилась она. — Выгребайся отсюда!
И я поняла, что не могу просто так отпустить папашу.
Как правило, мне было на него нас...ть, лишь бы приходил пореже и приносил денег побольше (а он приходил часто и денег почти не приносил). Трудно резко положительно относиться к подобному отцу. Но тут мне стало его искренне жаль. По его лицу было видно, что ему необходимо выпить водки. Я догнала его на лестнице. Он шел хмурый и недовольный; впереди него бежали коты.
— Возьми сто рублей, — сказала я.
— Ага, — ответил папаша. Лицо его просветлело. — А сантехник Вася все в той же квартире живет? Я хочу с ним выпить. Очень давно с ним не пил.
— Тогда возьми еще сто рублей, — предложила я. — Вам с Васей понадобится закуска.
— Ага, — кивнул папаша. — Мы купим дешевую колбасу из туалетной бумаги и вспомним молодость. Знаешь, как мне надоели омары и крабы?

20. 47.
Я проводила папашу до дома. Вечерело. В подъезде собирались бомжи. Пришлось дать им денег; деньги были Аленины, и они закончились. У меня было такое настроение, будто я делаю что-то хорошее, хотя интуитивно я понимала, что это не так.
В комнате по-прежнему торчала Даша. Она выкрасила волосы в зеленый цвет и надела хламиду наподобие тех, что носили древние греки. Мне почему-то было на нее нас...ть.
Зато ей оказалось не нас...ть на меня. Она сразу покатила на меня бочку.
— Ты чего так долго трепалась с папашей? Он козел. Ему повезло, что он сюда не зашел: я бы проломила ему башку кирпичом.
— Где ты здесь видишь кирпич?
— Кирпич всегда найдется.
— Ты что такая злая? Опять собираешься покончить жизнь самоубийством?
— Я собираюсь в клуб. Дай мне денег. У тебя были Аленины деньги, ты сама говорила.
— У меня их уже нет.
— Врешь.
— Отстань от меня, — сказала я. — Поезжай куда хочешь, только отстань от меня.
— Вы все хотите, чтобы я покончила с собой, — сказала Даша. В ее глазах горел нехороший огонек. — Только вы не дождетесь. Я скорее вас всех переубиваю. Если ты не дашь мне денег, я проломлю тебе башку.
— Я бы дала тебе денег, — ответила я, — если бы они у меня были.
— Врешь. Папаша говорит, ты пожалела для него три рубля, — и она стала что-то упорно искать глазами, видимо, кирпич.
— Даша, — твердо сказала я, — или ты сейчас уезжаешь, или оставляешь меня в покое.
— В гробу я тебя оставлю в покое, — пообещала она и вытащила из платяного шкафа кирпич. Специально, что ли, бегала за ним на стройку?
Я вылетела из комнаты, быстро заперла ее снаружи на ключ и побежала на кухню — звонить 03. Было ясно, что у сестры поехала крыша. Лучше бы она попыталась покончить с собой.

20. 50.
Когда я нашла телефон — его прикрывали дуршлаг и две сковородки, — он зазвонил.
"Может, это 03? — подумала я в кошмарном бреду. — Может, они сейчас спросят: это не у вас свихнулась сестра? Выезжаем немедленно".
— Алло, — сказал мужской голос. — Извините, что я поздно.
— Вы кто? — резко спросила я. — Говорите быстрее, у меня нет времени.
— Конь в пальто, — обиделся мужик.
— Идите к черту! Мне некогда. Я жду визита 03.
— Извините, — пробормотал мужик. — Я не конь в пальто. Я Ваня из альманаха "Петин санузел". Мне срочно нужно поговорить с Аленой.
— Алены сейчас нет.
— Передайте ей, чтобы она завтра в десять утра приехала на фестиваль молодых поэтов, который будет проводиться в моей квартире. Каждому участнику иметь с собой бутылку пива на опохмел руководителям фестиваля.
— Идите к черту, — сказала я и бросила трубку. Телефон опять зазвонил. Это была Алена. Голос у нее был спокойный и, как пишут в романах, доносился откуда-то издалека. Точнее, это мне так показалось. Я ошиблась: Курский вокзал находится не слишком далеко от нашего дома.
— Алена, ты что, больная?! — заорала я. — Немедленно возвращайся.
— Зачем? Мне и здесь хорошо. Среди бомжей есть очень интересные люди.
— Ты притащишь домой вшей! — заорала я. Слышно было, как Даша колотит по двери кирпичом или чем-то еще в этом роде.
— Вши на крашеных волосах не заводятся.
— В чем дело? — спросила мать, заползая на кухню в бигуди и старых джинсах.

23. 23.
Мы вызвали Даше "скорую"; пока психиатр допивал чай, Даша успела раздолбать кирпичом дверь и обругать нас всеми матерными словами, которые знала, а знала она много таких слов. Пока психиатр курил в прихожей, мать пила валерьянку, для пущего эффекта накапанную в клинское пиво. Я хотела выпить с ней и лечь спать, но зазвонил телефон.
— Дочка, поздравь меня, — услышала я радостный голос папаши. — Я взломал Люсин сейф. Теперь я куплю себе новую тачку и поеду за границу.
— И часто повторяются подобные приступы? — крикнул из прихожей врач.
— Ты меня слышишь? — крикнул папаша.
— Да, — ответила я.
— Тогда маниакальный психоз налицо! — прокричал врач.
— Если меня посадят, я постараюсь сбежать, — сообщил папаша.
— Отлично, — сказала я. — Пятьдесят лет — лучший возраст для начала преступной деятельности.
— Ты ничего не понимаешь, — сказал папаша.
— Я все понимаю. Оставайся на месте и вызови милицию. Того, кто вызвал милицию, труднее всего заподозрить. Может, соседям и не удастся доказать, что это ты.
— Мне плевать на соседей, — ответил папаша. — Я у них столько раз просил денег на водку — никогда никто ничего не давал.
Может, конечно, я и не все понимала в тот момент. Не тот был момент, чобы все понимать. Мне просто было ясно, что если я найду на Арбате Славу, то, наверно, проломлю ему башку. Возможно даже, что кирпичом.
Тут зазвонил телефон.
— Алло, — сказал пропитой мужской голос. — Это сержант такого-то отделения милиции Феофанов. На Курском вокзале обнаружена ваша родственница, такие-то фамилия-имя-отчество. Пила с бомжами жидкость для мытья стекол.
— Спасибо, — сказала я. — Мам, дай мне валерьянки. А лучше водки.
— Водки нет, — рассеянно отозвалась мать, роняя пепел в заварочный чайник. — Ацетон есть и жидкость для мытья стекол.
— Спасибо, — сказала я.
Хрен его знает, сколько времени.
Я шла по Воздвиженке, и мне очень хотелось пива, но если бы я выпила, меня бы срубило посреди дороги, так я устала. День был теплый и солнечный. Даша была в психушке. Алена была в состоянии легкой прострации. Папаша был в следственном изоляторе, а я — в тех же самых шмотках, что и вчера, чтобы аспирант психфака не спутал меня с какой-нибудь другой дурой.
Аспирант болтался у входа в рок-галерею, наверно, хотел что-нибудь украсть, но боялся охраны. Увидев меня, он
произнес длинное индуистское приветствие, похожее на длинное непечатное ругательство.
— Не гребите мне мозги, — сказала я. — Дайте лучше какое-нибудь средство против этой фигни. От нее у всех моих родственников сорвало крышу.
— Чего и следовало было ожидать, — сказал он. — Вот они, плоды любопытства и раздолбайства. Лестницы ведь существуют вовсе не для того, чтобы их укорачивать.
— Идите вы нафиг, — сказала я. — Знаете, как мне хочется запустить кирпичом в ваше высокоинтеллектуальное хлебало?
— Странно: вы вполне адекватно выглядите.
— Видимо, потому, что полстакана выплеснула в форточку. Но у меня ослабла привязанность к материальным благам. Делайте уже что-нибудь, а то я на последние деньги напою местных бомжей.
— Напоите лучше меня, — предложил Слава. — Точнее, опохмелите. Очень голова болит.
— Вы подонок, — заявила я, и мы пошли на газон пить пиво. Бичи поглядывали на нас, и взоры их пылали черной завистью.
— Не в этом дело, — оправдывался Слава. — Учитель сказал, чтобы я отработал свой кармический долг и раздал всю эту гадость. У нас ее еще много.
— Теперь я понимаю, почему вы сами ее не пьете, — сказала я. — И вообще, ваш учитель выбрал неподходящую территорию для распространения травы. Может, ему отправить вас за границу?
— Зачем? Здесь тоже вполне достаточно симпатичных девушек. Кстати, у вас есть контактный телефон?
— Идите к черту, — сказала я.

Воскресенье.
15. 30.
Очень трудно было передать пакетик чая папаше в следственный изолятор. Он, как и мать, так и не понял, в чем дело. Боюсь, он не выпил противоядие до сих пор и может попытаться сбежать от ментов за границу.
Соседские собаки пожевали заварку, которую я выплеснула из окна, и теперь кусают всех подряд — и пьяных, и трезвых.
Сестры, кажется, стали еще большими дурами. Алена вышла из нирваны и пишет декадентскую фигню под названием "Реквием по загубленной молодости", а в комнате у нее сейчас не только бардак, но и нетрезвый молодой поэт, сильно смахивающий на ее бывшего мужа. Дашу выпустили из психушки, потому что там не оказалось свободных мест, и она с горя выкрасила волосы в фиолетовый цвет, и говорить о ней мне противно до потери пульса. Еще я съездила к папашиной жене и попросила у нее денег, и небезуспешно. Правда, минут пять назад я порылась в сумке и обнаружила недостачу трехсот рублей. Наверняка их взяла Алена.

23 — 28.09.03

_________________

* Сьюкси — панк-певица (р. 1955), в группе которой начинал свою карьеру Сид Вишес.
** — Могу я вам помочь? — Конечно. Верни мне Берлинскую стену. Верни мне Сталина и св. Павла. И ложись со мной, детка, это приказ! (Из песни Леонарда Коэна "The Future".) (англ.)