Свежий номер
Зарубежная драматургия
Георгий Господинов
D.J. |
|||
Актеры,
которые играют актеров, а одновременно и: Донну
Анну Джокера
(режиссера, директора труппы) Сганареля
Каменного
гостя Эльвиру Дон
Жуана (D.J.) Начало Звучит
D.J.‑ремикс увертюры из оперы «Дон Жуан» Моцарта. Электронная фонограмма.
Пустая сцена. Входит Сганарель, «техночувак».
Пританцовывая, он направляется к первому телефону и начинает
свой монолог, местами переходя на рэп. Каждый последующий актер также
берет трубку одного из телефонов. С:
Что
бы ни говорил Аристотель, да и вся философия с ним заодно, ничто
в мире не сравнится с табаком...
Это страсть всех порядочных
людей, а кто живет без табака, тот, право, жить недостоин»1... II‑ой
актер (поет): «Дон Джованннии...»
(только начало
арии Моцарта) Актриса:
В Севилье
он родился. Город славный
Гранатами и женщинами. Тот
Бедняк, кто не был в нем,
бедняк подавно.
Севилья лучшим
городом слывет2. II‑ой:
«Дон Джованниии...» С:
«Но, сударь, позволите ли вы мне тогда... сказать вам... алло, вы меня
слышите... что
меня отчасти
смущает тот образ жизни, который вы ведете. (Пауза. На другом конце
провода ему отвечают,
но ответная реплика не слышна.) Очень
даже хороший. Но вот, например, смотреть, как вы каждый месяц женитесь...
Так‑то оно так, я понимаю, а между тем, сударь, так смеяться над
священным таинством и...»3 Вторая
актриса с рюкзачком
на спине и со свистком: «Говорю
тебе еще раз: небо накажет тебя, вероломный, за то зло, которое ты мне
причинил,
а если небо тебе ничуть
не страшно, то страшись гнева оскорбленной женщины4.
(Дует в свисток. Музыка замолкает. Слышны лишь длинные гудки.) Положил
трубку, козел... С:
Положил трубку, козел... О, сейчас
я ему выскажу всю правду в уши. «Мой господин, Дон Жуан, такой пакостник,
какого еще и свет не видывал, забывшийся тип, собака, дьявол, варвар,
еретик, который не верит ни в небо, ни в ад, ни в нечистую
силу... настоящее животное, эпикурейская свинья. Собака, варвар, еретик,
эпикурейская свинья...»5 Вторая
актриса (Сганарелю):
Он положил трубку, дурак. Или ты опять обкурился. С:
Скорее уж наоборот, донна. Эльвира или Анна? Вторая
актриса: Не
имеет значения.
Сганарель или Лепорелло? А может быть, Лепорель или Сганарелло? Сганарель:
Я сам уже запутался. Интерпретации, интерпретации, интер... Вторая
актриса (с
иронией): Шекспир, Шекспир, Шекспир... Не
стоит тебе углубляться в эти дебри. Всему свое время. (Выходят.) I ’олодное
стерильное пространство. Телефонные кабины. Строчки,
бегущие по электронному табло: NONSMOKING WORLD, Брось сигарету всяк
сюда входящий, Just do it, Немедленно скажи «Нет», Такой ты миру не нужен. Анна
(Донна Анна) входит в кабину, кладет руку на аппарат, и кабина включается. Голос:
Вы находитесь в легальной кабине порока.
Вами израсходовано 9 кредитов из 10. Остается последний. Вы можете истратить
его на сигарету, на пип‑шоу, эротический
разговор, агрессивную исповедь с использованием политически
некорректной лексики... Анна:
Сигарету, пожалуйста... Слышен
легкий щелчок,
и из автомата выскакивает сигарета. Голос:
Я связываю вас с вашим личным
ди-джей-терапевтом, в соответствии с правилами, установленными Департаментом
абсолютного счастья
и внутреннего контроля. Напоминаю вам, что
вы обязаны оставаться на связи все время, пока вы курите, и следовать
его инструкциям. Щелчок
переключателя,
и механический
голос сменяется другим, более теплым мужским голосом. D.J.:
Здравствуйте! Я ваш личный
ди-джей-терапевт. Кажется, это наша последняя встреча.
Анна:
Если связь между двумя голосами можно назвать встречей... D.J.:
И последняя отпущенная вам сигарета. Странно, что
все 10 кредитов вы истратили на сигареты. Есть и другие не менее стоящие
пороки. Разве вы не испытываете страсти к мужчинам? Анна:
За десять кредитов всего не испытаешь. А разве вы обеспечиваете
мужчинами?
Предпочитаю
остаться с дымом. Курение — это больше, чем
простое закуривание сигареты. (Пауза.) Было больше... А вообще
осталась хоть одна легальная страсть? D.J.:
Вы же знаете, согласно своду правил страсти
являются нерентабельными как для отдельного индивида, так и... Анна:
Прошу
вас... это моя последняя сигарета, мне хотелось бы просто поговорить. D.J.:
Кроме того, все зависит от ракурса. Можно
предаться страсти к жизни без холестерина, тела без целлюлита, страсти
к миру без стрессов... Анна:
Настоящая страсть не исключает
смерти, старения... D.J.:
Не стоит затрагивать эти темы, нас могут прервать. Анна:
Хорошо, хорошо... Вы знаете, все мужчины
в моей жизни были связаны с курением. Раньше было можно. Я помню, как
смешивался дым наших сигарет. Как будто они вели свой тайный разговор,
флиртовали друг с другом, и мы просто следовали за дымом... С тех пор
как мир стал nonsmoking, флирт исчез.
Как в том навязчивом
стихотворении, оно вам знакомо? Как
курильщик среди бросивших курить, Как
любовник среди бросивших любить... D.J.:
Нет, не знакомо. Я должен вам помочь
адаптироваться к миру. Это ваш последний шанс... Анна:
Хватит. Этот дур... (хочет
сказать дурацкий, но сдерживается)
мир без вкуса, запаха, без цвета, без дыма этого не стоит... Да и вы,
кажется, по моей вине провалились как терапевт. Мне жаль... D.J.:
Запрещено употреблять слово «провал». Анна:
А мне
можно сказать, что
у вас красивый голос, почти... D.J.:
Простите? Анна:
Я хочу
сказать, что
привыкла к вашему голосу, чтобы
не употребить запрещенного слова. Было приятно проговорить с вами все
эти 9 сигарет. Вы мне напоминаете о прошлом, когда дым сигарет смешивался
и... D.J.:
Нам надо сменить тему (короткая пауза). Анна:
У вас есть тело? Молчание. Анна:
Вы ведь
не какой-то там встроенный телефонный автоответчик,
терапевт-автомат... Ведь вы не только голос, правда... D.J.:
Ваше время истекает. Анна:
Я могу вас где-нибудь увидеть? Не в этой кабине, не в этом... Это вы... Включается
знакомый металлический
голос: Ваше время истекло. Вы израсходовали
все 10 кредитов на порок, отпущенных на эту жизнь. Другого шанса у вас
нет, вам остается лишь стать частью
этого счастливого
нового мира. Департамент абсолютного счастья
и внутреннего контроля желает вам успешной интеграции. Она
выходит из кабины, кажется ужасно расстроенной, садится на лавочку
в стороне. Рядом с ней стоит женщина, будем называть ее Джокер. Джокер:
«Сегодня сигареты, завтра — секс... через
3 — 4 года нам запретят даже улыбаться незнакомым». Кто‑то нацарапал
это в кабинке. Уже на следующий день эту надпись стерли. Последний кредит,
да? Хотите закурить? (Анна бросает удивленный взгляд — курить за пределами
кабины запрещено. Джокер отработанным жестом вынимает виртуальную пачку
сигарет, распечатывает
ее и протягивает Анне. Она, по-прежнему недоумевая, смотрит на пустые
руки женщины, но понимает игру и включается
в нее.) Джокер:
Эти еще
никто не смог запретить. А.
делает вид, будто берет сигарету. Д. тоже вытаскивает виртуальную сигарету,
ритуальным жестом курильщика проводит ею под носом и разминает ее пальцами.
Потом достает воображаемые спички.
Одна спичка
ломается, она бросает ее на землю. Зажигает вторую и подносит ее А., которая
только тогда сует в рот невидимую сигарету. Дж.:
Я предпочитаю
спички.
Хотя всегда они и обжигают мне пальцы. Засматриваюсь на огонь и только
тогда, когда обожгусь... (Пускает воображаемую струю дыма.) А
(тоже
закуривает): Спасибо. Что
это за сигареты? Дж:
Да как
назовешь. Для меня это DJ. Я только их и курю. (А. слегка закашливается.)
Они крепкие, сильно не затягивайся. Я давно промотала все милостиво
отпущенные мне кредиты. Но все продолжаю сюда приходить, и знаешь, почему...
Потому что
это «порочное»
место — единственный клочок
земли, где можно встретить нормального, несчастного,
разочарованного
и грустного человека.
Нигде больше таких не увидишь. А.
(скорее
сама с собой, пока «курит»): Он был
моим последним. Его голос... слегка уставший, сизый как дым... Как будто
когда‑то, очень
давно, мы с ним вместе курили... (Изображает гневно.) «Вы использовали
свой последний шанс... адаптируйтесь... к новому миру». Засунь все это
в мировую счастливую
стерильную жо... Рррррр
— включается
сирена, и металлический
голос предупреждает: Использование
нецензурных выражений, после второго предупреждения следует санкция! А.
приходит в себя и осматривается. Дж.:
Идемте, милочка,
вокруг подслушивающие устройства. Делайте это как с сигаретами. Давайте
ругаться вместе. Вдвоем
они
открывают рот и отчетливо
произносят слова без звука: Засунь все это
в мировую счастливую
стерильную жопу. Переводят
дух. Подслушивающее устройство их не обнаружило. Акция их сблизила. Дж.:
Хотите пойти со мной? Мы — это труппа актеров. Конечно,
безработных. Знаете, ведь театр запрещен. Департамент счастья
решил, что
сцена якобы оскверняет этот прекрасный здравый мир. В старых пьесах курят
и произносят непозволительные вещи. Смерть, прелюбодеяния, падения. Но
мы продолжаем сходиться по вечерам.
Пойдемте, пойдемте... Затемнение. II А.А.А.
(а) Джокер
и Анна подходят к трем «актерам» — двум мужчинам
и одной женщине, севшим в круг (если втроем они могут сесть в круг). Освещенное
пространство, на заднем плане в полумраке телефоны. —
К нам ведут зрителей, к нам ведут зрителей... —
Зрителей! Только одного зрителя, да и на том спасибо... Джокер:
Ну и
как поживает труппа? Каменный
гость: Если
вы справляетесь о здоровье трупа труппы, он хорошо законсервирован, почти
как живой, если только не считать
легкого запаха от пяты Сганареля... Д.
(Анне):
«Дон Жуан» был последним нашим спектаклем. Мы все еще не хотим или уже
не можем выйти из него. Эльвира
(иронично
рапортует): ААА (а) — Ассоциация анонимных
аутсайдеров, секция актеров, построена к вечерней
репетиции... Каменный
гость: «Лучшие
актеры в мире для представлений трагических,
комических,
исторических,
пасторальных, пасторально-комических,
историко-пасторальных, трагико-исторических,
трагико-комико-историко-пасторальных, для неопределенных сцен и неограниченных
поэм. У них и Сенека не слишком тяжел, и Плавт не слишком легок. Для писаных
ролей и для свободных — это единственные люди, я же вам говорю»6. Сганарель:
«Боже
ты мой! До чего
складно все у вас получается!
Словно наизусть выучили,
говорите, будто по книжке!»7 Каменный
гость: Сганарель,
будь собой только в пьесе. Совсем не обязательно все время быть глупым.
Отступи немного, выйди из роли... Хорошо бы тебе прочитать
на досуге всего «Гамлета». Сцена вторая, реплика Полония при встрече
актеров... Сганарель
невольно отступает. К.Г.
(новоприбывшей):
Он мечтает
когда‑нибудь сыграть Гамлета, поэтому и зубрит только его реплики.
Но, если хотите знать мое мнение, дальше Розенкранца ему не продвинуться.
Или, если он очень
постарается, роль Гильденстерна станет вершиной его карьеры. С:
Я просто
цитировал Мольера. «Дон Жуан», явление второе, реплика Сганареля. Джокер:
Хватит!
Перестаньте! (Донне Анне.) Безработный актер хуже бездействующего
солдата. У него на уме одни глупости. И ему... (Сганарель робко показывает
средний палец) так хочется
играть, до невозможности. Увидели вас — и забылись. Дай им только опорного
зрителя, и они перевернут весь мир вверх тормашками. Они готовы перескакивать
с пьесы на пьесу и смешивать их, как... как... (слышна подсказка: постмодернисты)
микшировать их, как... (слышна подсказка: ди-джеи), только чтобы
вы остались с ними на полтора часа.
Позвольте вам их представить, хотя они сами, поспешив, опередили меня.
От последнего «Дон Жуана» остались лишь плащ, театральная шпага и имена.
Итак. (Указывает.)
Сганарель, мечтает
сыграть Гамлета, но пока чередует
свой образ с Лепорелло. Это верная Эльвира, когда нужно — и Шарлота, Матюрина
и прочие
представители дамского общества. Это Командор, Статуя, Каменный гость. К.Г.
(каменным
голосом): Дай руку мне. Дж.
(полушутя):
Не стоит жать его каменную десницу, чтобы
не исчезнуть
в пламени и адском дыму... Я шучу.
Поскольку его память — гранит, он декламирует и выучивает
все наизусть, чаще
всего он — суфлер. Статуя— удобное прикрытие для подсказок. Вот, в общих
чертах,
и весь состав. Анна:
А ваша
роль? Дж.:
Я играю
режиссера, и директора труппы, и автора. Если нужно, то и какие-нибудь
роли во втором составе. Поэтому меня и зовут Джокером. Анна:
А сам
Дон Жуан? Дж.:
Он от
нас ушел. Я слышала, что
он в какой‑то из кабин порока, напутствует в целомудрии по телефону,
подписывается только инициалами. Тайком же наверняка числится
альфонсом или мальчиком
по вызову. Уж это он умел играть... Признаюсь, нам его не хватает. Но
как такого удержишь, раз ни одной из женщин это не удалось? Сганарель
(выждал
удобный момент, чтобы
вставить из «Гамлета»): Непостоянство, Дон
Жуан, вам имя. У нас есть и другая информация о нем, только вот сейчас
неподходящий для этого момент. Дж.
(строго):
Сганарель, заткнись! (Другим тоном Анне.) Но представьтесь и вы. Анна:
Меня
зовут Анна. Все:
Донна
Анна?! Дж.:
Ведь
вы согласны, чтобы
мы вас так называли? Анна
соглашается, делая реверанс. III Всеобщая
история страсти и табака Д.
и А. садятся в круг. Д. вытаскивает невидимую пачку
сигарет. Закуривает, пускает пачку
по кругу. Ритуальное курение, которое объединяет. Дж.:
Донна Анна сегодня выкурила свой последний кредит. К.Г.:
Значит,
играем «D.J., или Страсть к сигаретам». Начало
— по Мольеру. Сганарель
(с
готовностью): «Что
бы ни говорил Аристотель, да и вся философия с ним заодно, ничто
в мире не сравнится с табаком: табак — страсть всех порядочных
людей, а кто живет без табака, тот, право, жить недостоин. Табак не только
дает отраду человеческим
мозгам и прочищает
их, он наставляет души на путь добродетели и... (забыв, смотрит на
К.Г., который входит в роль суфлера и шепчет:
«И приучает
к...») и приучает
к порядочности.
И если уж кто нюхает табак, с какой предупредительностью он угощает им
и с каким радушием предлагает его направо и налево! Тут даже не ждешь,
пока тебя попросят, ты сам спешишь навстречу
чужому
желанию, — вот каким порядочным
и добродетельным становится всякий, кто нюхает табак!...»8 Анна:
Странно,
я никогда не обращала внимания на этот монолог... К.Г.:
А он,
между тем, совсем не случаен.
В начале
XVII века Филипп III превратил Севилью в табачный
центр мира. Весь табак испанских колоний обязательно проходил через
этот город. В это же время и в том же месте появляется и наш герой, что,
как мне кажется, само по себе знаменательно. Выходит, в этом городе дымили
нехило. Настоящий табачный
Содом. В связи с этим тридцать лет спустя папе Урбану VII пришлось издать
специальную буллу, запрещающую курение во время службы в церквях Севильи. И
вот еще что.
В том самом XVII веке, великой эпохе трубки, а значит,
и постоянства, стабильности и здоровой семьи — ведь что
же такое трубка, как не уютный и порядочный
домашний камин в миниатюре, — так вот, именно тогда появляется наш герой,
меняющий женщин как сигареты. Для меня Дон Жуан — это первый курильщик
сигарет в мире трубок. В этом, собственно, я и усматриваю трагизм этой
фигуры, драматический
диссонанс с эпохой. Отсюда же и его либертинаж, о котором так любят чесать
языки всякие там не нюхавшие дыма страсти умники. Что
ты можешь сказать на это, Сганарель? С.:
«Могу
сказать... Не знаю, что
и сказать: вы так оборачиваете
дело, что
кажется, будто вы правы, а между тем...»9 К.Г.:
И в заключение,
как этого требуют правила классической
риторики, я признаюсь, что
заранее подготовил афоризм: мировая история может быть написана дымом.
Если позволите, один пример. Говорят, что
сама Французская революция вспыхнула от недовольства высокими пошлинами
на импорт табака. А французская общественность только было пристрастились
к cigarito, и все для того, чтобы
как можно дальше отойти от страсти аристократии нюхать табак. Дж.:
Очень
серьезный «ресерч»,
Командор. Эльвира:
И как
хорошо вы сказали про историю, которая пишется дымом. К этой похвале табаку... К.Г.:
Похвале
страсти, дорогая Эльвира. Э.:
Да, да...
мне остается добавить только одно бесстрастное, ботаническое
описание табака. (Все
ее подбадривают.) Эльвира
(начинает
сдержанно и тоном эксперта, как учительница
по биологии, но постепенно входит в раж и в конце почти
доходит до оргазма, т.к. табак — это другое имя страсти):
Табак относится к роду Nicotiana, семейству пасленовых. Хозяйственное
значение
имеет табак обыкновенный (Nicotiana tabacum) и исчезающий
вид табак фиалковый или махорка — Nicotiana rustica. Обычно
высота табака достигает трех метров. У его цветков — по 5 тычинок
(жестом показывает— средний палец и пять) и двугнездовой яичник
со множеством семядолей. Табак — самоопыляющееся растение, однако не исключено
его опыление и насекомыми, т.н. перекрестное опыление. Растет
в поясах с теплым и влажным климатом, сбор листьев происходит перед восходом
солнца. Листья сушатся на солнце, в тени или над дымом, плотно прижатые
одно к другому... Аромат кофе, кедра и шоколада, медовое послевкусие и
поджаренный хлеб в завершение. Имена
табаков — Виржиния, Гавана, Латакия, Мериленд, Суматра, Берлей, Ориентальный...
Виржиния, Суматра, Гавана, Берлей, Ориентальный, Виржиния... (зацикливается
на эротике имен). Во
время разговора Сганарель то и дело вскакивает, нервно (абстинентно) бродит
по сцене и пытается «курить» сигарету, изображенную на табличке
«Курение запрещено». Встает на цыпочки,
касается ее губами и затягивается. Отстранившись от таблички,
выпускает дым через
нос и через
рот. Пытается выкурить на сцене все, что
попадается ему на глаза. Сны
о смерти курильщика Говорит
один человек,
скорее всего Джокер, остальные члены
группы погружаются в рассказ и вставляют в него лишь отдельные реплики. Дж.:
Иногда
я вижу во сне свою смерть. Вытянувшись, я лежу в огромной длинной сигарете.
Меня заваливают мелко нарезанным табаком. —
О, как пахнет... Дж.:
Пахнет
замечательно.
Запах сводит меня с ума. В моем сне мягко и тихо. Меня захватывают губы
красивой и грустной женщины. —
Мммммм... Дж.:
По-настоящему
красивые женщины всегда печальны.
Мягкие и теплые губы. —
Ненавижу помаду на фильтре... Дж.:
Без помады.
Это мое единственное условие. Она закуривает и медленно и глубоко затягивается. —
Медленно и глубоко. —
Дым проходит по моему телу. Мне становится тепло, я впадаю в забытье и
засыпаю. Когда пепел сигареты доходит до меня, слышится лишь легкий треск
(пук!)... (Все
слегка вздрагивают.) Вот
и все. Теперь и во веки веков я буду только дымом, втянутым какой-то женщиной.
Я прохожу сквозь ее губы, спускаюсь по горлу и оседаю в прозрачной
урне ее легких. Маленькая капля никотина. Такая смерть... мне снится. Донна
А.: Я хочу
умереть на заднем дворе какого-нибудь дома, заросшего цикутой и крапивой,
облокотившись на раскаленную стену, с пачкой
дешевых сигарет. ’очу
втягивать с дымом все, что
попадается на глаза, — облака, черепицу,
млечный
путь, все. —
Все можно... Д.А.:
Все можно
проглотить с капелькой дыма. Я хочу
почувствовать,
как дым спускается в мои легкие и гравирует на белом фоне никотиновые
анаграммы. И как потом выходит оттуда бледно-серым и ослабленным. —
Есть что‑то
ангельское в том, чтобы
закончить
вот так... Д.А.:
Умереть,
очень
медленно выкуривая сигарету за сигаретой на заднем дворе дома. В урне
специальной финской пепельницы, предназначенной
лишь для тебя, в которой когда-нибудь обнаружат твой пепел. —
И больше ничего? Д.А.:
Больше
ничего.
Ничего,
за что
можно было бы уцепиться, никакого тела, табачных
пальцев, разъеденных легких и желтых зубов. Чуть-чуть
пепла. А если ты заядлый курильщик, то даже и пепла не останется. Только
дым... Звонок
телефона. Актеры замолкают. Э.
(тихо):
Телефон... Дж.
(в
легком замешательстве, но стараясь не терять самообладания):
Нас нет... мы... в 17 веке. Телефон еще не изобрели. Сганарель:
Это наверняка
из‑за смерти и сигарет. Такие разговоры не сходят с рук... Дж.:
Спокойно.
Нас нет... (Телефон
продолжает звонить.) Телефонный
звонок пробуждает в Донне Анне болезненное воспоминание. Она начинает
говорить, сомневаясь, как будто сама с собой. Монолог
Донны Анны. Д.А.:
И однажды
он просто набирает твой номер. Появляется неизвестно откуда... мы его
не звали... заколдовывает весь мир вокруг нас, показывает его нам с другой
стороны, дает нам понять, что
мир стал таким из‑за него, и однажды уходит. Вот так просто. Как
Господь... Когда
он появился 4 года назад, я впервые заметила, что
в этом городе есть времена года. Что
осень — это не только туман, дождь, плащ, зонты, носовые платки, обострение
гастрита... Я впервые увидела белочек
в парке, до этого я их не замечала.
Мне казалось, что
он достает их из рукава. И они прыгают с ветки на ветку над нашими головами.
Мир был будто вчера
создан, и создан только для нас. В нем не было ничего
извращенного, клише еще не существовали. Тыквы на рынке мгновенно превращались
в кареты, а крысы, припустившие наперегонки с двух сторон, ржали и били
копытом, как красивые арабские жеребцы... (Настойчиво
звонит телефон.) ’а,
такого мира хватило всего на одну осень, только на одно начало
осени. Однажды он позвонил. По телефону. Даже не захотел встретиться.
Он был испуган. (Другим
голосом.) «Слишком
все хорошо... остановимся в самом начале...
Давай навсегда останемся в начале.
Давай будем единственными, кто избежал всего того, что
за этим следует. Скандалов, капающего крана, несвежего дыхания, грязного
белья брака, он именно так и сказал — белья брака. По телефону. Я ничего
не успела ответить. Ничегошеньки.
Ненавижу телефоны. Что
он мог делать, пока мне все это выговаривал. Может, прятался в коридоре,
пользуясь моментом, пока его жена (я даже не знаю, была ли у него жена)
смотрит телевизор. Или сказал, что
идет купить сигарет, и позвонил из ближайшего автомата... Ерунда. Это
было хорошо продуманным хладнокровным убийством... Ничто
уже не могло оставаться прежним. Тыквы и мыши на рынках, катастрофическое
исчезновение
белочек
в парках, дождь, туман, грязь, носовые платки... Фокусник ушел. Посреди
номера. Голуби и зайцы еще копошились в его цилиндре, женщина, рассеченная
пополам, истекала кровью на сцене, она была зарезана, и никто не мог снова
собрать ее тело... Никто... (Пауза.) Что
было потом. (Все еще в забытьи.) «Как курильщик среди бросивших
курить, как любовник среди бросивших любить...» Потом...
Ничего
не могу вспомнить. Четыре
года, в которых не было ничего,
даже времен года. Ах, да, я курила. Курила до беспамятства. У меня было
такое чувство,
что
если кто‑то вырвет из моей руки сигарету, я просто рухну. Мне хотелось
выдымить все вокруг. Собрать всю гадость в каждой последующей сигарете,
зажечь
ее и выкурить дотла. А мир, как будто это понял, испугался и проклял курение.
Я прошла и через
кабину порока... Его голос был особенным, почти...
Нет, нет... IV Сочинительство
мерзостей, или
Пять безуспешных попыток расставания с Д.Ж. Э.:
Это его
почерк.
Мне он знаком. Уйти именно тогда, когда мир будто снова закружился и завертелся.
Он... Дж.:
Послушайте,
у меня предложение. Пусть каждый расскажет одну омерзительную, унизительную,
смешную историю о нем. После
вводных слов каждого из рассказчиков
все истории начинают
разыгрываться перед нашими глазами. В роли Дон Жуана может выступить тот
самый отсутствующий D.J. (шестой актер), который «материализуется», является,
словно сочиненный
только для своей роли, и вновь исчезает. Сганарель:
Последний провал Дон Жуана с женщинами, рассказанный Сганарелем. Мой
мэтр, который обучал
меня искусству фехтования и обольщения, никогда не отказывался от двух
вещей: женщин и сигарет. В последнее время он сильно сдал и по-прежнему
оставался верен лишь второй страсти. Он медленно вынимал сигарету из портсигара
— у него уже дрожали руки, — нюхал ее, закрывал глаза, глубоко вдыхал
и говорил: это Шарлота, или Эльвира, или Инесс... У каждой сигареты было
свое имя, а под каждым из имен, я в этом уверен, скрывались женщины...
Месяцами он мог не промолвить ни одного женского имени, но опустошал по
три портсигара в день. В
последнее время мэтр казался ужасно одиноким. Мое сердце разрывалось,
когда я видел его таким — осунувшимся, как‑то вдруг постаревшим,
и ни одной женщины рядом с ним. И я решил, что
должен доставить ему маленькую радость. Я сказал ему, что
некая одинокая юная дама хочет
с ним просто поговорить. Расстался с одним из отпущенных мне кредитов
и привел его в кабину порока. Встает
и провожает престарелого Дон Жуана, опирающегося на свою шпагу, как на
палочку,
до кабины, после чего
снова садится в круг. Разговор
«секс по телефону». —
Привет, малыш... —
Малыш? Я... —
Ладно, жеребец, я буду называть тебя, как ты захочешь. —
Меня зовут Дон Жуан. —
Ооо, прямо‑таки в яблочко,
мой сладкий... Твоя шпага готова... или мы сначала
с ней поиграем? —
Я вас не понял, синьорина... —
Ха‑ха, ты не понял меня, мой сладкий. Ладно — та штука, рапира,
ружье, пистолет, джойстик... —
О, нет, синьорина... Пистолет и ружье расстреляли старые добрые времена.
Сейчас
тебя могут убить по-всякому, без чести
и права на хорошую реплику. Каждый дурак может это сделать. Я орудую только
шпагой. Фехтование — это совершенный жанр, настоящая риторика шпаги. Только
она следует этому прекрасному ритму: удар — реплика — удар... Удар — Реплика
— Удар... С
открытием огнестрельного оружия... благородство и риторика покатились
ко всем чертям. Бездарные
времена, милый друг... —
(Почти
умоляюще.) Ну давай, малыш, расстегивай
брюки. Ты ведь не держишь трубку двумя руками. —
(Возмущенно.) Синьорина, боюсь, что
мы с вами поменялись ролями. Всю жизнь я диктовал правила в этой игре. —
Понятно, извращенец, ты хочешь
командовать. ОК. Я — твоя верная рабыня. Вынимай плеть и давай, хлещи
меня по... —
Ради Бога, что
вы говорите. Какая плеть? Я боготворю женщин, я не какой-нибудь опустившийся
севильский пьянчуга,
который поднимает руку на... —
(Слегка смущенно.) Боже, что
за человек...
Ты израсходуешь свой шанс прежде, чем
решишь, чего
ты хочешь,
дорогой. Я не знаю, что
мне делать. Вы... вы дискредитируете меня... вы издеваетесь надо мной...
относитесь ко мне слишком серьезно... Никто не приходит сюда, чтобы
говорить мне такие вещи... Кто вы, я хочу
взглянуть вам в лицо... —
Я уставший пожилой мужчина,
синьорина... Мне жаль... Когда‑то наши пути разошлись... Очевидно,
случилось
недоразумение... Меня уведомили, что
одна дама хочет
со мной поговорить... (кладет трубку и выбегает из кабинки). Сганарель,
Сганарель, куда ты подевался, идиот... Сганарель,
сейчас
мы посмотрим на твой кнут. Весь месяц будешь сидеть в конюшне... Сганарель
(из
круга курильщиков, лицемерно): Вот чем
оборачиваются
благие намерения. (Окидывает победоносным взглядом всех остальных и
потирает руки.) Противно, правда? Каменный
гость (вечно
язвит. Ехидно): Скорее уж пошло, но для
слуги сойдет... Однако Дон Жуан вел себя достойно... Другой
рассказчик
(Джокер) —
Я же вижу его уставившимся в телевизор... после обеда, в домашних тапочках
и в больничном
халате с его инициалами. —
В больнице? —
Может, и в пансионе. Перед ним — тарелка с яблоками, он берет одно и начинает
медленно его чистить. —
Шпагой? —
Хорошо, шпагой... Мы
видим, как Дон Жуан пытается почистить
яблоко шпагой, но, естественно, у него ничего
не получается,
он поворачивается
к сочиняющим
и говорит: «Шпагой не получается». —
...или обыкновенным карманным ножом. Все его внимание сконцентрировано
на сериале. «Девятьсот семьдесят седьмая серия колумбийского сериала»...
Какой‑то там колумбийский сериал. (Пауза.) Сганарель:
Ну и
что
в этом противного? —
Да все. Все испанское, то самое испанское (любовницы, драмы, измены) осталось
только в латиноамериканских сериалах. Если тебе и этого мало, тогда в
комнату входит беспардонная сестра с огромным шприцем и просит его оголить
зад. И он, величайший
любовник, безрассудно смелый мастер шпаги, Дон Гуан де ля Маркооо (объявляет
это голосом диктора со стадиона, где проходят бои быков), безропотно
расстегивает штаны. Он, серийный обольститель женщин, он, самый страшный
серийный убийца семейного счастья
и обманутых супругов, он... выставив задницу, как какая-то бабка, старается
не пропустить ни одной сцены этого дурацкого сериала. (Конец монолога
звучит
почти
трагически.) Все
остальные члены
группы соглашаются, что
уже достаточно
противно. Д.Ж.
перед трибуналом. Рассказывает Каменный гость. К.Г.:
Россия, 30‑е годы. Парк, березки, памятник Ленину, перед ним венки.
Темнеет. По‑русски красивая девушка встает на колени перед памятником
и возлагает к нему букет ромашек. Появляется Дон Жуан. В черной,
революционно-декадентской форме. Срывает несколько цветочков
и подходит к ней. —
Добрый вечер,
прекрасная сударыня. Мои соболезнования. (Подносит ей букетик.)
И не страшно такой очаровательной
девушке одной в такой глуши? —
Это же парк, товарищ... —
Простите, плененный вашей красотой, я забыл представиться. Дон Гуан де
ля Марко, но вы спокойно можете называть меня Дон Жуаном. —
Анна Сергеевна, можно просто Анна. —
Донна Анна? Вы Донна Анна. (Оглядывает ее.) Ну да, все тот же блеск
в глазах... волосы немного светлее. Донна Анна! Я не видел вас столько...
веков. Я обречен,
я придуман, чтобы
вас искать, так же как и мы, соблазненные смертью, ищем ее сами. —
Подождите, никакая я не донна, а вы, наверное, из театра? —
В известном смысле — да. (Всматривается в памятник.) Это, должно
быть, ваш супруг или, скорее, отец —
Командор Севильи? О, нет! (Падает на колени.) Клянусь вам,
Донна Анна, я его не убивал. Не этого... Не в этот раз. —
Что
с вами? Встаньте, прошу вас, нас заметят... (Шепотом.) Это... товарищ
Ленин. —
Товарищ Ленин? Не имел чести...
Нам не довелось скрестить с ним шпаги. И, собственно, кем он вам приходится...
этот господин... товарищ Ленин. —
Да, собственно, никем — ни близкий, ни дальний родственник... —
Так значит,
он вам не супруг... Странно стоять на коленях перед человеком,
который вам никем не приходится... —
Вы что,
с ума сошли? Вы и правда не знаете, кто такой товарищ Ленин? Он... он
всем нам отец. Сегодня исполняется десять лет с тех пор, как он нам завещал... —
(В сторону, публике.) Каждый желает выдать себя за великого любовника.
Таким количеством
детей я не могу похвастаться. —
Что
вы сказали? —
Простите, плохая привычка
из старого театра. Так что,
вы говорите, было в завещании... —
Я не сказала завещание. А «он завещал»... заветы... —
Да, да, заветы... Завещание отца, у которого не осталось ничего
за душой. Мне не нравится этот господин, сударыня. И я думаю, что
он вас обманывает, он выглядит лукавым. (Подходит к памятнику.)
Командор, опять вы встали между мной и Донной Анной. Теперь, когда минуло
столько лет, я вновь обрел ее... но некий драматург опять придумал вас
и вновь поставил здесь. Кто сеет смерть вот в этой главной роли. Одетую
во мрамор смерть, развеянную средь живых по парку пугать влюбленных девушек.
О, скройся, Смерть, или... приди, приди сюда, я угощу богато твою прожорливую
пасть. Я не страшусь позвать тебя на пир. Слуга меня покинул, посему придется
мне справляться самому. А хочешь
— на манер Мольера (церемонно, другим голосом): «Синьор Командор
выказал желание завтра отужинать со мной»10. Или
по Пушкину, раз он тебе так близок: Я,
командор, прошу тебя прийти К
твоей вдове, где завтра буду я, И
стать на стороже в дверях. Что?
будешь? Одновременно
с этим памятник приходит в движение, сбоку открывается дверца, и оттуда
выходит спрятавшийся милиционер. Дон Жуан арестован. Анна теряет сознание. (Пауза.) К.Г.,
рассказчик:
За этим следует трибунал. Прокурорша:
Введите обвиняемого. (Милиционер вводит Дон Жуана.) Имя и фамилия. —
Дон Гуан де ля Марко, известный как Дон Жуан. Прокурорша
(диктует машинистке): Имя Дон, фамилия Жуан. Вы случайно
не из донских казаков? —
Простите? Прокурорша:
Дата и место рождения, происхождение. —
(Скороговоркой) Насколько мне известно, 1619 г., Севилья, отец
— Тирсо де Молина; 1665 г., Париж, отец — Жан‑Батист Мольер; 1787,
Прага, отец — Вольфганг Амадей Моцарт; между 1818 и 1825 годами, Венеция,
отец — Джордж Гордон Байрон, лорд; 1830 г., Болдино, отец — Александр
Сергеевич
Пушкин... Прокурорша
(перебивает): Хватит! (Смущенной машинистке.) Запиши последнее.
(Дон Жуану.) Гражданин Жуан, вчера
вечером
вы были задержаны за осквернение памятника товарищу Ленину, за то, что
вы назвали его любовником и хитрецом, отцом незаконнорожденных детей,
и осмелились позвать его на пир в вашем доме. Машинистка:
Стыдно, товарищ Ленин не пил. Прокурорша:
Вы приставали к комсомолке Анне Сергеевне... Анна:
Он ко мне не приставал... Прокурорша:
Вам слова не давали. (Дон Жуану.) Как вы объясните свое контрреволюционное
поведение? —
Глубокоуважаемая синьора... Прокурорша:
Товарищ прокурор! —
Товарищ прокурор, не впервой мне слышать обвинения в святотатстве и богохульстве.
Это в порядке пьесы, так сказать. Мир полон смертью и памятниками смерти.
Часть
ее — дело моих рук. Мне известно, что
стоило мне обрести Донну Анну, от смерти меня стал отделять лишь шаг,
лишь одно действие, один лишь дух. Так суждено. И мой убийца стоит здесь,
передо мной. Я не знаю, какая страсть сильней — страсть к Донне Анне или
к этому посланцу из преисподней, пришедшему за мной. А может, это два
имени одной и той же страсти... Пока
он произносит свою речь,
машинистка перестает печатать,
и все преображаются, смотря на него с сочувствием
и в забытьи. Картина прерывается появлением Сганареля в чекистской
форме. Сганарель:
Вскружил вам голову риторикой, не так ли? —
Сганарель? (Суду.) Мой слуга. Куда же подевался ты, негодник? Сганарель:
Господ и слуг давно уж нет в помине. За это будут вас судить отдельно.
Потом еще по женскому вопросу... —
Побойся Бога, что
ты говоришь?.. Сганарель:
И Бога
нет. Ведь вы же с ним так и не поговорили. (Суду.) На каждую из
женщин у меня заведено досье. По датам — прельщенные, покинутые, невыплаченные
алименты детям и гонорар обслуживающему персоналу... Командор‑рассказчик:
Что
было дальше — и придумывать не стоит. Над ним опеку взял наш новый строй,
и вот, почиет
в мире — в Сибири — медитерранский наш герой. Извините за рифму... Сганарель:
...и многословие. Кроме всего прочего,
я протестую против того, что
вы преднамеренно очернили
мой образ, называя меня то доносчиком,
то предателем. (Иронично
повторяет реплики.) «Сганарель в форме чекиста...
я завел досье на всех женщин». Прошу предоставить мне право отомстить
за себя новой историей. «История,
повествующая о том, что
Дон Жуан вовсе не спал со многими женщинами, как это традиционноему приписывают,
и никто не может знать это лучше
меня». Все
остальные с легким снисхождением соглашаются, и он начинает. Сганарель:
Она и Он. Где‑то, все равно когда. Она:
Но у вас было столько женщин! Вы хоть успеваете запомнить их лица, имена? Он:
Донна Анна, это самая несправедливая выдумка их самих и драматургов. Точное
число
женщин, которое мне приписывают, — 1003. Это во многом превышает не только
мои возможности, но, честно
говоря, и мое желание. Она:
Да даже будь их вполовину меньше... Он:
О чем
вы говорите? Их было вполовину, в четверть
и одну десятую от всего, что
осталось, меньше... Думаю, должно остаться не больше дюжины. Хотя подсчетами
занимается Сганарель. Сганарель
(в черных
нарукавниках и в очках):
Если быть совсем точными,
цифрой и прописью, их было 7. При этом — учитывая
двух подвыпивших дам, которым было все равно, с кем остаться, — с вами
или со мной. —
Да, Сганарель прав. Но остальные 5, которых мы посчитали
(заговорщически
смотрит на Сганареля), со свойственной им
словоохотливостью так растрезвонили эту историю, кроме того, признаюсь,
приукрасили ее несколько больше, чем
следовало... Сганарель
(заискивая): Мой господин не в меру скромен, в действительности
же его считают
самым лучшим
любовником... Он
(строго
Сганарелю): ...Я повторяю, они все приукрасили,
но весть об этом разнеслась, и с тех самых пор женщины взялись меня придумывать.
Как я забирался в полночь
в их спальни, как я кружил им голову словами, которые они никогда до этого
не слышали, как... На самом деле я всего лишь несчастный
человек,
выдуманный женщинами, которые недовольны своими мужьями. Сейчас
это назвали бы модой, но тогда это было как эпидемия — утверждать, что
ты любовница Дон Жуана. Они меня выдумали. Таким, каким я никогда не был
и, увы, никогда и не буду. Драматурги же пришли на все готовенькое, они,
как говорят у нас в Севилье, просто сняли пенку. Каменный
гость: Что
это было — история или надпись на перстне? Сганарель
(уловил цитату): Ха-ха, Гамлет, акт третий, сцена первая. Только
вот, мой каменный друг, там было слово «пролог». Джокер:
Эй, хватит
вам щеголять цитатами. То, что
рассказал Сганарель, было неплохо. К.Г.:
Его истории
умнее его самого. Эльвира:
Если
мне не изменяет память, даже если она мне изменяет, Каменный будет суфлером,
полагаю, кто‑то там сказал, как это было: Женщиной
придуман трубадур. И
могу опять я повторить, Сочинен
был ею сочинитель. К.Г.:
Именно так. Гаустин, трубадур из Арла, 12 век. Эльвира:
Ну вот, пришел и мой черед.
Сначала
мне казалось, что
я выдумаю такую омерзительную историю об этом обманщике, что
у него будут гореть уши, где бы он ни находился. А сейчас
моя ненависть растаяла, как прошлогодний снег, и я боюсь, что
море гнева сжалось до одной грустной и разнеженной лужицы. К.Г.:
Вы, наверное, знаете, что
в японском языке словам «грустный» и «нежный» соответствует один иероглиф... С.:
Господин
«Знаете ли вы, что...»,
а можете ли вы не топтаться по нашим головам своей слоновьей памятью?
Дайте же Эльвире рассказать... Эльвира
(продолжает,
не обращая на них внимания): Я вижу Дон
Жуана женатым, в этот раз уже на самом деле, с десятью, нет, пятнадцатью
годами брака за плечами.
Он сидит со своей женой в кухне, клетчатая
скатерть, перед ними — две тарелки, уксус, солонка, горчица. Табличка
«ДОМ Жуана». Долгое
тягостное молчание,
во время которого каждый смотрит себе в тарелку Д.Ж.,
не поднимая головы, ковыряется в своей тарелке. Ощущение того, что
эта ситуация повторяется каждый вечер. Д.Ж.:
Ты... фрикаделька в моем супе. Д.А.:
Ты...
клеточка
на скатерти. Д.Ж.:
Ты засорившаяся солонка. Д.А.:
Ты уксус
на другом конце стола. Д.Ж.:
Ты винная
мушка в нем. Д.А.:
Ты... Бив Строганов... в праздник. Д.Ж.:
Ты горчица
после праздника. Д.А.:
Ты горчица
после праздника Д.Ж.:
Гор-чи-ца!
Гор-чи-ца...
(так же, как кричат
«горько» на свадьбе). Д.А.:
Гор-чи-ца! Д.Ж.:
Не переборщи
с горчицей,
дорогая! Д.А.:
Не переборщи
с горчицей,
дорогой! Д.Ж.:
Не переборщи с горчицей,
ясно? (Пауза.) Вместе:
Я желудок
твоей язвы. Д.А.:
Приятного
аппетита! Д.Ж.:
Приятного аппетита! Конец
сцены. Джокер:
Вы все еще жалеете его, Донна Эльвира. Эльвира:
Мы все
его жалеем. (Вспоминает свою собственную историю.) Гаспаччо
по‑андалузски с листиками мяты... Баранья ножка с креольским соусом...
Утка по-пекински... Кисло-сладкая глазированная рыба тан-су-ю с имбирем
на кончике
ножа... Он
приходил домой поздно, все уже успевало остыть, и ему было все равно,
что
он ест — утку по‑пекински или яичницу...
Уже на второй год я поняла, что
за ним всегда будут увиваться женщины красивее, интереснее меня, которые
не обходят рынки в поисках листиков мяты или португальских маслин и свежей
бараньей ножки. Я стала частью
кухни, одной из 17-ти баночек
с приправами, вазой с яблоками. И я готовила с еще большим усердием. Готовила,
ревела и курила. Потрошила сигарету, набивала ее петрушкой, кусочком
мятного листика и щепоткой базилика. Однажды я предложила ему привести
ее к нам в дом. Он упрямился, открещивался, но я знала, о ком идет речь,
и пообещала, что
приглашу ее в гости сама. На следующий вечер
они явились вдвоем. Она была похожа на испуганного мышонка— маленькая,
худенькая, стушевавшаяся... Тогда и правда ужин удался на славу. Что
ни закуска — то шедевр. Спаржа с соусом из шампиньонов. Потом — суп из
угря. Тан‑су‑ю с имбирем... Я сидела и смотрела на них...
Боже, и как же они уплетали... Бедненькие... И так мне стало их жалко,
что
хотелось их усыновить. И она осталась с нами. Я настояла... Теперь хоть
было для кого готовить. Джокер:
Ваша
очередь,
Донна Анна... У вас есть все основания поучаствовать
в этой игре. Это помогает, поверьте. Сганарель:
Обозлитесь
на него так, что...
Как это там: «Страшись гнева оскорбленной женщины»... Донна
Анна: Вы
ничего
не упустили. Сочинили
все его провалы. Я знаю, что
вы сделали это ради меня. Вот каким я его вижу. Он
просто очень
испуганный человек.
Мне кажется, он читает
книги только до середины от страха узнать, как расстаются влюбленные с
17-й страницы. Он всегда старается быть на шаг впереди конца. Он курит.
(Каменному гостю.) Сигареты, конечно.
Важно, чтобы
он чувствовал
смерть, зажатую между губами. Просто одну сигарету. Незаменимую как раз
в ее заменимости. Да и он сам — это идеальная запрещенная сигарета, запрещенная
для каждой нормальной замужней женщины. Той, что
предпочитает
тайком курить перед окном между ужином и обязательным субботним сексом.
Никто за ним не пойдет, и он это знает. Я думаю, что
он самый одинокий мужчина
из тех, которые когда-либо были придуманы. Одинокий человек,
придуманный одинокими женщинами. (Пауза.) Вечером
я брожу по улицам и заглядываю в окна. Однажды ночью
я увидела себя изнутри, по ту сторону окна, за столом напротив какого‑то
мужчины
(Эльвире) с большим количеством
горчицы
между нами. Тот
звонок четыре
года назад был мой. Кухня, грязное белье брака... вся эта ерунда. Я испугалась
раньше него. Мне хотелось опередить его страх, высказать его прежде, чем
это сделает он сам... Мне кажется, я позвоню ему еще раз. Донна
Анна направляется к телефонам. Дж.
(заговорщическим
тоном остальным актерам): Думаю, что
и нам стоит звякнуть по одному номерку. Музыка,
которая предшествует последней карнавальной сцене. V ФИНАЛ! Музыка
из первой сцены. Все актеры (четверо
без Донны Анны) разошлись по телефонам и друг за другом говорят с отсутствующим
Дон Жуаном. Нам
слышны лишь их реплики. Дж.:
Сдается
мне, что
пора бы уж тебе появиться. Ты вынес отпущенное тебе наказание. Услышал,
что
говорят о тебе друзья в твоем отсутствии. Надеюсь, ты слышал все до мельчайших
подробностей... Это‑то мы и называем чистилищем. С.:
...Очищающее...
хорошо сказано, мэтр, — очищающее.
Круто все‑таки мы на тебя напустились... хммм... было какое-то другое
слово... обозлились... А эта-то твоя — все нет и нет... И как это у тебя
получается,
чувак? Эльвира:
Как же
легко тебе все сходит с рук, оооочень
легко... Ты умеешь заставить о себе думать. К.Г.:
Возвращайся,
дорогой. Чтобы
я пожал тебе десницу. ’о‑хо‑хо... Джокер
имитирует микширование, но не пластинками, а книгами о «Дон Жуане». Каждый
развлекается как может. Все завершается всеобщим рэпом, начинает
Сганарель, который наконец‑то выбрал удачный
момент, чтобы
продекламировать монолог Гамлета. Рэп‑исполнение первых строк монолога... Музыка
и карнавал прекращаются, когда с разных концов сцены появляются Дон Жуан
и Донна Анна. Донна
Анна: Ты?
Труппа
(в
один голос): Он! Дон
Жуан: Я! Донна
Анна (в
сторону труппы): Вы? (В смысле «И вы
тоже в игре?») Д.Ж.:
Они. Труппа:
Мы. Д.А.
(передразнивает):
«Ваш личный
ди-джей и терапевт»? Д.Ж.:
Уже нет.
Не справлялся и был уволен. Джокер
(вмешивается):
Вы очень
статичны.
(Входит в роль режиссера.) Сейчас
вы идете навстречу
друг другу в замедленном кадансе. Они
идут «в замедленном кадансе». Сганарель:
А ведь
правда заме... забавно! К
этому времени Каменный гость уже настроил старинный фотоаппарат на штативе.
При финальном поцелуе «взрывается» вспышка (маленькая аллюзия к финальной
сцене из «Дон Жуана» об исчезновении/
возмездии в языках пламени и дыму. Возможно, только как медийная проекция
в посткарнавальном мире). Д.Ж. и Д.А. застывают, как на фотографии. Конец Перевела с болгарского Мария ШИРЯЕВА
_________________ 1. Цитата из пьесы
«Дон Жуан» Ж.-Б. Мольера. Перевод А.В. Федорова. |