|
|
Проза
Олег
ЖЕЛЕЗКОВ
ЮНОСТЬ
МАКСИМА
— Расскажи нам стихотворение,
Максим.
Кучка выпивших литераторов сосредоточилась.
"Поэт должен пить", — вспомнил Максим и встал со своего места.
Компания сидела в одном из питейных заведений и говорила исключительно
о поэзии.
Максим начал. Все замерли, не опуская бокалов.
Стихотворение было длинным и заунывным. Бокалы долго висели в воздухе.
Максим делал жесты, необходимые при подобном чтении: отводил руку в сторону,
выбрасывал вперед, тряс ею возле лица, резко откидывал голову назад и
плавно возвращал в прежнее положение.
Наконец он закончил. Помолчав с полминуты, все жадно выпили.
— Хорошее стихотворение, Максим. Даже, можно сказать, отличное. Наверняка
лучшее из того, что ты сделал.
Литераторы изобразили положительные эмоции и вернулись к бокалам. Потом
неожиданно остановились и добавили:
— Как это у тебя в нем хорошо показано: тополя, жаворонки в лазури, солнце,
ветерок... Ни у кого такого нет, Максим. Пора-а-адовал! Да ты садись,
не стой... пока хватит.
Максим сел и несколько раз выпил. "Когда не пью, начинаю плохо писать,
— подумал он. — Как я их всех!"
Выпивка продолжилась.
Еще через 15 минут кто-то обратился с просьбой.
— А прочти-ка нам, Максим, еще что-нибудь. Прочти, не стесняйся. Вставай...
Смелее...
Максим встал и начал. Он так же откидывал голову и так же тряс рукой возле
лица. Все было великолепно: он был великолепен, литераторы великолепны,
текст, который он читал, тоже был великолепен... Но через несколько секунд
Максим понял, что читает второй раз прежнее стихотворение…
Пауза была недолгой. "Нужно продолжать. Во что бы то ни стало нужно
продолжать". Оценив свою находчивость, он с той же неторопливой заунывностью
закончил чтение. Висевшие над столом бокалы опрокинулись. Максим сел в
ожидании приговора.
— Ну, Максим, пора-а-адовал, — начали литераторы, — таку-у-ую мы у тебя
мощь услышали... прямо удивительно. Да-а, брат, ошарашил. В том, первом,
стихотворении такой мощи не было. Это мы тебе как специалисты... Там что-то
было... но, знаешь, несравнимо... Здесь у тебя, смотри: тополя... и какие
тополя; жаворонки в лазури, это ж... понимаешь, птицы; солнце, ветер...
Ты вряд ли сам уяснил, как это здорово. А нам со стороны... оно, конечно,
лучше... Так что, то первое стихотворение проигрывает... Даже очень сильно
проигрывает, Максим. Ты нас правильно пойми, но по сравнению с этим, то
первое — просто дрянь. Просто го...но, а не стихотворение, понимаешь.
Ну, нет в нем ничо... Ничо нету! Ты не обижайся, а слушай. Мы плохого
не посоветуем. Это вот, последнее, — действительно вещь. Шедевр. А то,
первое, — такая, Максим, ху...ня, что ты ее больше никому не читай, слышишь?
Договорились?
Максим покачал головой.
— Ну и отлично, — литераторы хлопнули его по плечу, — давай-ка лучше,
Максим, выпьем. Поэт, Максим, должен быть сильно пьющим человеком, Максим…
Август
2000 г.
ПРЕМИЯ
У Лары — бензоколонка.
У Коли — клуб.
У Бори — бар.
У Мартына — магазин.
У Зои — земля.
У Фимы — фирма.
У Гены — газ.
У Тони — темперамент.
У Хуана — хрен.
У Мирона Кашлева — ни хрена.
Перо и чернильница.
Мирон — писатель.
У Мирона ни хрена.
Все, кто перечислен выше, — друзья Мирона. Одноклассники и однокурсники.
Благополучные молодые люди с бывшим высшим образованием. Все вовремя начали
трудиться и вот теперь...
У Лары — бензоколонка.
У Коли — клуб.
У Бори — бар.
У Мартына — магазин.
У Зои — земля.
У Фимы — фирма.
У Гены — газ.
У Тони — темперамент.
У Хуана — хрен.
У Мирона Кашлева — ни хрена.
Но это не все.
Есть еще Архип, у которого автозапчасти.
Есть Пахом, у которого пароход.
Есть Нона, у которой нотариальная контора.
И Терентий, у которого, вообще, есть все, что пожелает.
А у Кашлева только перо и чернильница.
Хорошо устроился!
Со временем приобрел компьютер. Но и тот состарился. У всех пентиумы,
у Мирона лексикон. Все работают, Мирон — пишет.
Время от времени позвонит кто-нибудь и спросит: "Что, Мирон, пишешь?"
"Пишу", — ответит Мирон, и дальше...
А почитать никто не спрашивает.
Зачем?
Скучно.
Течет время. Меняется с хмурого на улыбчивое. Мирон растет как писатель,
но понимает, что этого мало. Хочется получить оценку, хочется напечататься.
Он берег свои рукописи и несет куда следует.
Через два месяца ими аккуратно подтираются и дают отрицательный ответ
по телефону.
Мирон ищет другое место. Несет туда. Потом находит еще два — и направляет
рукописи... но результат тот же.
Обижаться не на кого. Бога нет, а мир так устроен, и его не расшатать.
Опять течет время. Мирон примелькался в редакциях. Проявлял настырность.
Объяснял позицию. Спорил. Брал за грудки. Отнимал время. Привлекал внимание.
Неожиданно получилось. Напечатали кусочек текста величиной с грецкий орех.
Мирон ликовал. Но тихо: в утробе.
Потом получилось в другом месте. Потом в другом. Вяло заработал механизм
инерции. Молодые журналы покорились, старые — скалили зубы и надували
животы.
Несколько лет Мирон извивался в творческих судорогах. Измерял, выгадывал,
прицеливался. Писал помногу или не писал ничего. Набивал руку и наполнял
мозг. В заключении поднатужился и выдал повесть. Легкую, как дюралевая
трубка, и непонятную, как пчела. Сбалансировал текст. Скомкал сюжет. Посолил
реализмом. Смочил в абстракции. Удобрил модерном. Загнал в рамки. Подточил
острые углы. Пропустил через мясорубку... пропитал... промыл...
Повесть попала в жирный журнал.
Долог и ступенчат путь к славе. Но, добежав до середины дистанции, понимаешь,
что впереди еще столько же.
Ежегодная литературная премия приближалась из-за горы неторопливой походкой
быка из Куальнге. Подобно тридцати юношам, на ее спине сидела комиссия,
искавшая героя. Проверялись списки достойных очередников. Первыми в очереди
оказались двое. За каждым стояли творческие силы с кастетами в обеих руках.
Никто не хотел уступать и мириться. Никто не хотел ждать еще один год.
Комиссия возмущалась, но очередники настаивали. В конце концов, вышел
казус. За неспортивное поведение “двоих” удалили с дистанции. Остальным
участникам тоже было отказано. Впервые за последние пятнадцать лет комиссия
решила сыграть по честному. Собрала из журналов малоизвестный сор и начала
вчитываться.
Повесть Мирона протолкалась сначала в первый десяток, потом заняла место
в призовой тройке. Каждый из трех счастливцев был литературным лопухом
без имени и регалий. Но комиссия вошла в раж и решила идти до конца. Навела
справки и выяснила, что из общей могилы — Кашлев самый неизвестный солдат.
Ему и досталось.
Далее, все, как по компасу. Позвонили утром, ошарашили спящего, сообщили
о дне вручения. Поздравили, вручили, прописали во всех газетах, взяли
литературный процент величиной с конскую голову.
Мирон ходил, пошатываясь от похлопываний по плечу. Правая кисть болела.
Лицо устало от мимики. Чаще всего произносил слова "не знал",
"не ожидал", "не думал". Жизнь казалась закончившейся.
Но это все предыстория.
Постепенно слухи о премии дошли до друзей Кашлева. Факт премии сильно
потряс их воображение, и они стали поочередно задумываться, как такое
могло получиться. Потом они задумались вместе и заподозрили, что здесь
что-то не так. Решили собрать банкет, на котором писатель должен будет
правдиво высказать, какими путями он пришел к литературной известности
и хорошим бабкам.
Виновнику позвонили и согласовали день. "Зачем?" — спросил Кашлев.
"Мы хотим поздравить и хотим знать", — ответила за всех Лара,
у которой бензоколонка.
Мирон как-то сразу все понял. Будут выспрашивать. Выяснять. Интересоваться,
как это вообще возможно. Говорить слово "колись". Говорить,
"кто у тебя там есть?". Напоминать, что "за все надо платить".
Кашлеву стало дурно. Он обтирал платком лоб, шевелил руками, делал гимнастику.
Радость от премии растворялась, как банальный сахар. Он угловато спрятал
деньги в шифоньер, недоумевая, что с ними сделать в ближайшие сто лет,
дождался назначенного дня, надел костюм, рубашку, галстук и отправился
на банкет.
Торжество назначили в огромной квартире Терентия (у которого есть все).
Кашлев вошел, когда все уже выпили по стаканчику. Его заметили, зашевелились,
кое-кто даже забегал. Указали на кресло, дали в руку фужер, поинтересовались
— не хочет ли снять пиджак? Стол был сервирован и богат. Друзья милы и
хорошо одеты.
— Здравствуйте, — сказал Кашлев и задумался о своем.
— Ну-у, брат, так не годится, — встрепенул его Фима (у которого фирма).
— Давай-ка выпей, развеселись. А ты что же один, без девушки?
— Надоели.
— А-а-а, понимаю. Смена состава. Это, пожалуйста. Лишь бы сочинять помогало.
Вон у нас и Лара сегодня без хлопца. Поухаживает за тобой. Только вот
бензином от нее попахивает...
— Молчи, морда! — крикнула Лара, но правое бедро все же выдвинула чуть
вперед.
Компания зашумела. Полилось что-то алкогольное. Захрустел салат. Затряслась
заливная рыба. Кашлев решил поесть. С разных сторон стола посыпались обращения
и приговорки. Заскрипели деловые беседы. Гена интересовался у Бори, а
Тоня спрашивала у Ноны. Архип с Пахомом говорили о грязных деньгах и об
их очистке. Хуан врал Зое о своих успехах. Зоя кивала. Мартын ругал своего
бухгалтера, Коля соглашался.
Кашлев растворился мыслями в черной икре, намазанной на тонкие ломтики.
Потом его привлекла рыба. Потом, рыба другого цвета. Чуть позже, рыба
другого запаха. Маслины оказались с косточками, а оленина с черешней.
Бараньи мозги в армянском лаваше, а омар в пиве. Чуть позже он дошел до
паштета из семги и устриц в капустных листах. Говяжьи мозговые кости ему
не понравились, а суп-пюре из артишоков показался пресным. К нескольким
блюдам он так и не притронулся, не сумев определить их происхождение.
Неожиданно для Кашлева все прервалось. Ему задали тот самый вопрос.
— А что сегодня необходимо, Мирон, чтобы получить премию?
Мирон заерзал на стуле, оторвал руки от еды, но не поднял взгляда. Короткая
пауза наполнилась снисходительными улыбками.
— Да, собственно, как всегда, — неожиданно бодро начал он, — деньги.
— Де-е-еньги-и! — выдохнуло несколько глоток, и оглушительный ропот повис
над столом.
— Но у тебя не было денег! — громче всех крикнул Мартын.
— Не было, — уверенно подтвердил Кашлев.
— И что же? — подхватил Пахом.
— Но если нет денег, должны быть связи. Это второе условие, — все так
же бодро заявил Мирон. — Вот эти связи у меня и завелись. Правда, сначала
я все-таки написал повестушку, но это... сами понимаете... Повестушек
пишут уйму, а премии дают только назначенным. Меня в определенный момент
и назначили.
Ропот сменился молчанием. Компания впала в задумчивость.
— Пришлось, конечно, посуетиться, — продолжал Кашлев. — Связи связями,
а дополнительно подмахнуть никогда нелишне. Оказывал всякие услуги. Держался
нужной стороны. Статейки заказные строчил: кого надо ругал, кого надо
миловал. Конкурентов притапливал. Не спорил, когда был не согласен. Зачем
я спорить буду, когда такие бабки в руки лезут.
Друзья зашевелились. По их лицам невозможно было понять, довольны они
или еще нет. Мирон не стал ждать очередных вопросов, а впал в подробности.
Рассказал как, зачем, когда и по какому поводу делал нечто отвратительное
и неискреннее. Компания заулыбалась и начала проявлять любопытство. Посыпались
вопросы. Полетели замечания. Кашлев отвечал подробно и обстоятельно. Как,
подчиняясь цензуре, вычеркивал из диалогов матерок, менял имена, расставлял
акценты, дописывал абзацы, упоминая о том, о чем просили. И все это говорил
он с каким-то неведомым огоньком и задором, так, что бы всем стало приятно.
И всем действительно стало приятно.
— Везде так, — обратился Гена к Хуану. — Подмазывать надо как следует.
Чтобы человека не обидеть.
Друзья начали вспоминать и делиться.
— А сколько я потел с арендой земли...
— Я башлять устала…
— Ко мне из “налогов” придут, им отслюнявишь, а они через месяц снова...
и как в первый раз...
— И все это у них там медленно-медленно…
— Они в префектуре, понимаешь в чем штука, просто не умеют посчитать и
понять... Вот это меня бесит...
— Нет, ты чудак, а на какие шиши он будет себе дачу достраивать... Он
с тебя и поимел...
— Да я сначала давал, давал, а потом вижу — в лицо бить надо... и, ты
знаешь, сразу все на места повставало...
Кашлев с облегчением прислушивался к разговорам, выбирая черешни из оленьего
жира. “Кажется все. Удовлетворились”. Он неуверенно привстал и медленно
пошел по комнате. Никто не обернулся...
Через какое-то время отсутствие писателя заметили, но было поздно...
Еще через полчаса Архип (у которого автозапчасти), обращаясь к Терентию
(у которого все), с полной убежденностью заметил:
— И все-таки наш человек Мироша, хоть и размазня с виду. Сумел обскакать.
Вырвать. Я думал, он та-а-ак, ботаник, а он нашего поля... нашего…
Октябрь
2001 г.
|