ПрозаМихаил ОКУНЬ
СПЕРМАГАЗИН
Дом Он так и не понял, что это был за дом, кем были его обитатели, в каких отношениях друг с другом они состояли…
Поэт с охотой согласился на предложенную поездку в дальний райцентр с выступлением — захотелось встряхнуться. Да и подобные вылазки, в отличие от прошлых времен, когда вариантов на выбор было множество, стали большой редкостью. Четыре часа из окна электрички он благостно взирал на «знакомые с детства» и «милые сердцу» слабенькие северо-западные пейзажи. Обычное настроение медленно, но верно выправлялось. В администрации райцентра его сдержанно поприветствовали и, не вдаваясь в подробности, назвали адрес и объяснили, как добираться. Так приезжий очутился в этом доме, стоящем на берегу глубокого оврага. Дом был одноэтажным, деревянным, старым. Состоял он, как выяснилось позже, из нескольких больших комнат с облезлыми дощатыми полами, замурзанными стенами, голыми лампочками под потолком. Комнаты эти напоминали скорее не жилые помещения, а какие-то безалаберные мастерские — со шкафами, заваленными всяким металлическим хламом, ящиками с железной мелочью, с разбросанными по полу обрезками досок, кирпичами, банками. К мебели можно было бы отнести разве что несколько подобий топчанов, сооруженных из досок, снятых с петель дверей и ящиков — без матрацев и подушек, да ломаные стулья. Среди этих предметов обитали около десятка подростков разного возраста и калибра и пять-шесть дворняг. Из взрослых гость не заметил никого. Подростки были немногословны, на вопросы отвечали нехотя, появлением нового лица почти не заинтересовались. Из их скупых ответов он понял, что кто-то должен прийти и ему надо ждать. Что он и стал делать, приглядываясь к аборигенам. Двое резались в карты. Один усердно рылся в шкафу. Еще один азартно колотил молотком по обрезку металлической трубы — то ли просто наслаждаясь процессом, то ли изготавливая некое грозное оружие для уличных битв. Собаки искательно заглядывали всем в глаза; при его появлении ни одна из них даже не тявкнула. Неожиданно стриженый деловитый паренек, оставив перетряхивание стеллажей, посмотрел на него в упор и укоризненно произнес: — Про вас сегодня Жердяев статью в районке написал. Поэт опешил: — Какой такой Жердяев? — Наш журналист. — И что этот журналист написал? Он же меня совсем не знает… — Ну, что за поэта такого к нам присылают на выступление, почему не приезжает известный мастер стиха Урченя, который прославился большой поэмой о наших краях. «Урченя, Урченя… — порылся поэт в памяти, — действительно, есть такой старец». — И о чем эта поэма — ты читал? — Ну, какие здесь стройки были, какие замечательные люди жили. Он — поэт крупной формы, не лирик какой-нибудь, четыре строчки в стишке. «Люди, вероятно, действительно замечательные, — подумал поэт. — Кажется, именно в здешней ЧК придумали способ белым офицерам и прочим «элементам» головы с помощью двух мельничных жерновов расплющивать. Впрочем, к чему эти ассоциации…» — Да, обличил меня твой Жердяев. А ты, я смотрю, парень начитанный. — Плавали, знаем! — ответил подросток присловьем, и на том литературная часть беседы завершилась. — Скажи, здесь детдом? — поинтересовался поэт. Паренек как-то дернулся, буркнул «нет» и снова углубился в изучение шурупов. Задумавшись, приезжий не заметил, как в комнате началось какое-то собрание. Подростки и собаки словно по команде исчезли. Заседание вел старичок в очках и ленинской бородке. Внимало ему несколько строгих старушек. Все появились невесть откуда. «В тех же декорациях…» — подумал поэт и, дабы не мешать действу, стал пробираться к выходу. Он почти уже дошел до двери, когда одна из престарелых участниц сборища укоризненно проскрипела ему вдогонку: — А следовало бы и поприсутствовать!.. От неожиданности гость обо что-то споткнулся и замер на месте, не поверив своим ушам. Тут вступил ведущий: — Собирался проинформировать вас в конце собрания, но раз вы удаляетесь… Завтра в девятнадцать ноль-ноль вам надлежит быть на выступлении, после которого состоится обсуждение. Ожидается присутствие известного местного поэта Азара Азарцева. — Какое обсуждение?! — Товарищ Азарцев уже получил в библиотеке несколько ваших сборников и сейчас изучает их. «Сплю я, что ли? Какой год-то нынче? Или, может быть, это у меня уже белая горячка? Хотя знающие люди утверждают, что ее прихода не замечаешь». — Где состоится выступление? — Здесь. — А где я могу устроиться на ночлег? — Здесь же. — А в гостинице мест нет? — Гостиница на ремонте. — Но здесь, видите ли, как-то… — Живем — не жалуемся. Последнюю реплику старичок произнес уже совсем резко, тем самым недвусмысленно давая понять приезжему, что корабль собрания пускается в дальнейшее плавание и обойтись без кормчего никак не может, а с этим списанным на берег все вопросы уже решены. Поэт вышел в соседнюю комнату. Запахло общественно-полезной обязаловкой. Он твердо решил не дожидаться, пока его стихи «изучат», не устраиваться на ночлег с канистрой под головой и немедленно уехать. Но дальше с ним стало происходить что-то совсем уж странное, напоминающее плохо срежиссированный «дурной сон» или строчку из сочинения одного юного пиита, посещавшего некогда руководимое поэтом литобъединение: «Наша жизнь — сплошная Кафка». Проходя через следующую комнату, гость неосторожно задел стул, стоявший в центре помещения. Стул оказался свежевыкрашенным. То, что приезжий измазал брюки светлой краской, вызвало бурный восторг находящихся в комнате подростков и, кажется, даже собак. Причем ликование это было вовсе не злорадное, а вполне искреннее и радостное — как будто клоун на арене цирка отмочил нечто уморительное. — Нет ли у вас в хозяйстве какого-нибудь растворителя? — с безнадежной досадой спросил поэт, обращаясь к веселящимся юниорам. — Есть! — звонко выкрикнул один и ногой подтолкнул к нему литровую банку с мутной жидкостью. Проехав по полу пару метров, банка наткнулась на кирпич и разбилась, при этом завоняло действительно чем-то вроде бензина. Подростков, однако, это нимало не огорчило. Они резко и окончательно потеряли всякий интерес к пришельцу и вернулись к своим занятиям. Плюнув на чистку брюк, поэт направился к выходу и оказался в больших сенях. Там он обнаружил, что куртка его снята с гвоздя и засунута на полку, прибитую почему-то так высоко, что и ему с его отнюдь не маленьким ростом достать до нее не было возможности. Зато тут же рядом ошивался рыхлый огромный парень с белоглазой сонной физиономией. Его-то и пришлось попросить снять куртку с полки, на что он охотно согласился. Вместо куртки, однако, парень стал доставать с верхотуры какое-то рванье, приговаривая: «Это? Это?» и с наслаждением видя, что его поведение всё более раздражает. Натешившись всласть, он слегка потянул куртку за рукав, и приезжий, подпрыгнув, сумел ее ухватить. — Вот видите, сами достали, — ласково пропел лукавый дебил и удалился весьма довольный исполнением своего сценария — видимо, уже традиционного. На крыльце поэта дожидалось последнее препятствие в виде приблатненного плюгавого и прыщеватого типчика в капелюхе, приклеенной к мелкой головенке вырожденца. Поплевывая, он курил. Когда поэт проходил мимо, хулиган похлопал его пониже спины и прогнусил: — Чевой-то вы меня за гузно прихватываете, гражданин? Интересуетесь этим делом? — Да кто тебя трогал?! — возмутился поэт. — Не надо, не надо, мля! Порнушку-то дома крутите? Поэт спустился с крыльца, посмотрел на разбитую дорогу, на откос с пыльной замазученной травой, спускавшийся к оврагу, дно которого было завалено догнивающими автомобильными скатами и ржавыми обломками неведомых механизмов, и двинулся по направлению к станции. «Пень иль волк? — думал он. — Если сейчас в киоске увижу еще и опус Жердяева…» Спермагазин
Под утро снился мерзейший сон: сначала дотла сгорело имение, потом разжаловали в корнеты Азаровы — и в чине, и в смысле пола… Проснулся: все не так уж плохо — мы молоды и талантливы, и похмелье не мучит.
Звоню одному знакомому — тонкому эстету, энциклопедисту, умнице: — Какие планы на сегодня? — По обстоятельствам: сумею достать яду, хотя бы элементарной цикуты — отравлюсь. Не достану — придется вешаться, бельевая веревка, по счастью, не продана. — А кухонный нож на месте? Наточен хорошо? — Ну, харакири требует детального знания предмета. А операцию на венах, мой правильный друг, гигиеничнее и экономичнее производить бритвенным лезвием. — «Жилетт»? — Нет, «Нева» как-то роднее, патриотичнее… Порылся в ящике письменного стола, нашел американскую десятку. Пропади всё пропадом! Плюнул на нее, ненароком попав в глаз президенту Гамильтону, вышел на улицу, сдал бумажку в обменный пункт. Подошел к «шайбе», скинулся со знакомыми алкашами на бутылку «Джонни Уокера», пояснив, что в переводе это «Ванька-ходок». Есть и тут свои эрудиты. Один сказал, что в юбилей выставят на обозрение мумии Александра Сергеевича Пушкина и супруги его Натальи Николаевны. — Различить-то их как? — спросил второй, томясь лицом. — По бакенбардам… Когда «Ванька-ходок» ушел четверти на три, ушел вслед за ним и я. Холодный ветер смертных пустырей засвистел в заушье. Раз так, пошел в морг: — Привет, товарищ мой Серега! Гостей у вас, как вижу, много… — Это после праздников — скоропостяги. Представляешь, что теперь бандюганы удумали: кладут своим убиенным браткам пейджер во гроб и посылают сообщения с поминок на девятый и сороковой день. Та-ак, они уже и загробный мир осваивают. Пришел домой. Внезапно охватил писчий зуд. Бросился к столу, написал поэму из одной строки: «Поставить памятник не спившимся в России!» Перечитал — хороша! Позвонил ей: — Здравствуй, Кильси! — Здравствуй, любимый! Как поживают твои вечно эрегированные ушки? Заплакал, стал попрекать, что не уходит от мужа. — Не волнуйся, — сказала, — когда мы с ним трахаемся — это не более, чем грязный онанизм. Не то что с тобой… Успокоился, заснул. Когда проснулся, за окном было уже темно, только во мраке светилась гигантская красно-зеленая надпись «СУПЕРМАГАЗИН ОФИС КЛАБ». «Вот так, — подумалось, — „клаб“». Внезапно в первом слове погасла вторая буква. Новообразование, возникшее в результате, напомнило, что не поздно еще включить телевизор и посмотреть «Плейбой». Включил. Не понравилось: повсюду натолкан силикон. Выключил. Заснул окончательно. |