In memoriamЭдуард ШНЕЙДЕРМАН
В ЗАЩИТУ ФЛЕЙТЫ
Из книги «Захолонь» * * * Хожу по городу
и спотыкаюсь о поцелуи. Здесь целовались, там целовались, А поцелуи навсегда остались На мостовой. Хожу по городу И ищу: Это не наш, это не наш. Наконец, нашел Горсть — на Фонтанке И два — на Васильевском. Кажется, все. Остальные — чужие. Какие они холодные — Сущие льдинки! Какие они несуразные — Твердые, маленькие. Не как у всех. Подберу, сколько есть, И — домой. Ношусь по комнате, Не знаю, что делать, куда положить, Чтобы оттаяли. Да и я-то с ними замерз, Руки окоченели. Ничего не придумал. Пойду отнесу на старое место. Может, ты мимо пройдешь, Споткнешься, узнаешь: наши; Поднимешь, увидишь: холодные. Что-то поймешь. Что-нибудь сделаешь. Что-нибудь сделаешь. 1960
ВЕТЕР
Дружу с ветрами, как с собаками:
Сперва — облают, привыкнут — ласкаются. Тогда рассказываю, — нет, не всякому, Только восточному, — кто ты такая. Он останавливается, выслушивает — Из сочувствия, не из вежливости. Это ясно из того, к а к слушает: Не сокрушается, с плачем на шею не вешается. Но, во всем до конца разобравшись, Какой-то невероятной силой Превращает Меня В восточный ветер, В брата своего, в близнеца. Срываюсь и — наискось через Неву — на Васильевский, Нахожу твой дом на затихшей 16-ой И всю ночь, Всей силой любви и ярости Стучусь в темные окна, О старые стены бьюсь. Но толстые стены приглушают тугие удары. А тебе в это время спится и снится Какая-то странная музыка, Тревожные Звуки. ...К рассвету — устал, засыпаю, По-ветрячьи свернувшись клубком у парадной. А утром ты выбегаешь, Свежая после сна, Как обычно, красивая, И, ни о чем таком не подозревая, Наступаешь на меня ногами. ...Я очень устал за ночь, Глаза не могу открыть, не в силах проснуться. Только ворочаюсь с боку на бок И бормочу сквозь сон твое имя. А ты, услышав: зовут — замрешь на секунду, Но думая, что показалось, спешишь дальше. Идешь, И в тебе звучит и звучит Неумолимая музыка, Тревожные Звуки. 1961
В ЗАЩИТУ ФЛЕЙТЫ
Джаз,
не надо Флейту развращать! Она тонкая, маленькая, грустные глаза, голос серебряный, чистый, холодный как ручеек, — девочка она, девочка из симфонического оркестра. Зачем отбили ее от своих? Не надо Флейту развращать, джаз, не надо. Мало вам своих женщин? — голосистой Банджо, веселой Банджо, танцующей Банджо... А у Гитары какие бедра роскошные! Какие бедра у Гитары! А Саксофонши! Это воплощенье страсти, сама страсть!.. Звонкоголосая блестящая Труба способна быть любовницей отменной... Мало вам своих женщин, джаз? Мало? Что же вы делаете, джаз, оставьте, оставьте Флейту — вы, братья Саксы, хохотуны и плакальщики, добряки в душе; вы, братья Барабаны, драчливые, большие кулаки, но славные ребята; ты, губошлеп Фагот, рассказчик анекдотов; и ты, брюнет Кларнет, рот до ушей, любитель поболтать, позубоскалить; ты, тучный Контрабас, большой чревоугодник и флегматик; ты, разбитной Рояль, со всеми в дружбе, душа компании, — д ж а з , оставьте маленькую флейту! Оставьте девочку! 1960
ПЕРЕКРЕСТОК
Сутуловатые троллейбусы
Всех расфасуют по квартирам. А мой троллейбус перепутал рейсы И где-то кружит, в ночь вмонтирован. Не дай вам бог стоять на перекрестке, К ночному ветру прислонясь щекой, Когда вся жизнь — в тепле последней папироски И нет надежды под рукой. Но, добрый дух, сияющий и синий Троллейбус — вырвется из путаницы линий, Протянет мне соломинку луча. …Покачивает, ласково урча… Вдруг — дернулся. — Гляжу: на перекрестке, Где юность навсегда оставил я, — Раскачивается фонарь, и в световой полоске, Забытая, маячит тень моя. 1966
ПИВО
К деревьям подкатили десять бочек,
Устроили открытую пивную. И сразу потнолицые мужчины Живую очередь образовали И начали неспешные беседы Вести на истинно мужские темы. Их тенора, басы и баритоны Звучали плавно, сдержанно и стройно. И пиво в толстостенных крупных кружках Красиво пенилось и шопотом шипело. Пивцы Двумя руками Брали кружки, Покрытые испариной снаружи, И, чтоб добраться поскорей до влаги, Сдували пену, Фукали на пену. И пена Белыми лохматыми кусками Летела вниз и ляпалась на землю. И открывалось вещество напитка — Янтарная и горькая прохлада. И медленно, Весомыми глотками Ее вбирали жаждущие рты. 1960
CURRICULUM VITAE
НА ЗОЛОТОМ КРЫЛЬЦЕ СИДЕЛИ:
ДЕДЫ: сапожник, портной. КТО ТЫ ТАКОЙ? ОТЕЦ: токарь, портной, танкист. Добровольцем ушел на фронт. Сгорел в танке в 42-ом под Невской Дубровкой. КТО ТЫ ТАКОЙ? Я: в 36-м, в Ленинграде. Среднее техническое, высшее гуманитарное. Киномехаником, радистом, фрезеровщиком на заводе, грузчиком на складе, упаковщиком в книжном магазине, архивариусом в архиве, библиографом в библиотеке, литредактором в издательстве (увы, временно. Но ведь все временно!) et caetera. СТИХИ: начал писать поздно. Вообще-то — с детства. Очень много и очень плохо. Годам к 25-ти одумался: стал писать гораздо меньше и, как будто, чуточку лучше. ДУМАЛ: 37 — роковой для поэта возраст. ОКАЗАЛОСЬ: ничего страшного. И посейчас пишется. Было бы время! О ЧЕМ: о себе, о жизни, о себе в этой жизни, о жизни в себе. А раз — о жизни, то необходима и естественность формы. — Не только четырехстопный ямб, ИЛИ: не только верлибр, ИБО: каждое стихотворение это особый организм, где свое собственное сердце бьется в своем собственном ритме. СТРЕМЛЮСЬ: чутче вслушиваться, зорче всматриваться, рассмотреть мельчайшие подробности жизни, расслышать ее тишайшие звуки. Редакции не рвут на части — гони, мол, новое. Спешить, стало быть, некуда. Выработалась неторопливость в работе. ПРИВЯЗАННОСТИ В ИСКУССТВЕ: люблю многое. (Всеяден?!) Особенно — в XX веке. Пиетета к именам не испытываю. Главное — сами вещи. Больше всего нахожу их у — чаще всего обращаюсь к — (имена даю в именительном): Шостакович, Бриттен, Орф, Стравинский, Герман Галынин и Борис Чайковский; Шагал, Цадкин; Кафка, Борхерт; «Иосиф и его братья» Томаса Манна, «Три минуты молчания» Георгия Владимова; Пастернак, Цветаева, Мандельштам (банально? — Плевать!), милый Саша Чёрный, гениальный Кирсанов (увлечен им с детства), Бодлер, Тувим и множество вещей сотен других, наших и зарубежных, — т. е. все честное, небанальное, всё подлинное. 1975
|