Нина КРАСНОВА

ПРЕКРАСНЫЕ МОМЕНТЫ

ЖИЗНЬ МОЯ НЕ В РОЗАХ

Жизнь моя не в розах —
В стрессах и в неврозах.
        Но что же делать? Жизнь такая — селяви.
А все же в ней бывают
Прекрасные моменты,
        Когда поют в Терлецком парке соловьи.

Жизнь моя не в розах —
В стрессах и в неврозах.
        И мне она не представляется иною.
Но все же в ней бывают
Чудесные моменты.
        И я не плачу и не хнычу, и не ною.

Жизнь моя не в розах —
В стрессах и в неврозах.
        Но я уже давно смирилась с жизнью с этою.
К тому же в ней бывают
Счастливые моменты.
        И я на жизнь мою не жалуюсь, не сетую,
        И на судьбу свою не жалуюсь, не сетую.



УТРЕННЯЯ ВНУТРЕННЯЯ ПЕСЕНКА
ЧЕЛОВЕКА ТОЛПЫ

Иду внутри метро со скоростью толпы.
Не ездят на метро Отечества столпы.
Над уровнем земли сидят они в верхах
И роются в деньгах, в огромных ворохах,
И ездят по делам на всяких БМВ.
Дворцов, особняков настроил им Бове,
Но новый русский там порядок и уют,
И там глясе столпам на блюде подают,
И счастье, как глясе, на блюде подают.
И кто-то из низов ползком ползет к столпам,
Чтоб посмотреть на них и к их припасть стопам.

Не ездят на метро Отечества столпы.
Им непонятна жизнь людей толпы.



БЕЛЯШИ

(Песенка голодного бомжа
из подворотни на улице Балтийской)

У меня такая блажь:
Я хочу купить беляш,
На скамейку в сквере сесть
И его скорее съесть.

Я раздет, разут и бос,
Сам себе и шеф, и босс.
В подворотнях я ночую,
Запах кухни носом чую.

На Балтийской беляши
Аппетитны и больши.
Съешь один едва-едва,
Месяц будешь сыт и год, и два.

У меня такая блажь:
Я хочу купить беляш,
На скамейку в сквере сесть
И его скорее съесть.

Где десятка на беляш?
У меня она была ж.



ДОЖДЬ НА КНИЖНОЙ ЯРМАРКЕ ВВЦ

Торгуют книжною попсою торгаши
В литературном святом храме не библейском,
И к ним текут потоки денег, не гроши,
Золотозарным озаряя небо блеском.

Но вдруг, меняя всех и каждого в лице,
Открылась неба плотно-серая завеса,
И дождь пошел на всех площадках ВВЦ
По воле Зевса, громовержного Зевеса,

И стал мочить за книгорядом книгоряд.
Я навожу на них мои глаза-монокли.
Сырые книги, как известно, не горят,
Но потеряли свой товарный вид, намокли

И ни в продажу не годятся, ни в презент,
Хотя они имеют рейтинг свой на сайте.
Их не спасет непромокаемый брезент,
И не спасет ничто, спасайте не спасайте.

Дождь превратился в очистительный потоп
И, не давая торгашам грести валюту,
Он книжную попсу смывает оптом, оп,
С прилавков и лотков смывает прямо в Лету.



ДАВИД ОЙСТРАХ

Весь пьедестальный, с фигурой крепкою,
Стоял на сцене скрипач со скрипкою,

Играл на скрипке великий Ойстрах,
Повелеватель эмоций острых,

Стихию нот трансцендентно чувствуя,
В звучанье музыки весь участвуя,

Смычком волшебным водя по струнам,
Свое искусство неся по странам,

Своей прокофьевскою сонатою
Нас покоряя (на пленке снятою).

Играл Чайковского он концерты,
Мы раскрывали свои в конце рты,

Играл и брамсовское адажио,
Зал превращая в зал-ожидажио,
И даже, о,
В зал-ожидажио-ажиотажио.

Под пару к Ойстраху с Паганини
Не подберешь сапога и ныне.



ДЕЛЬМАС В ШАХМАТОВЕ

Танцевала в усадьбе артистка Дельмас.
Для кого, для кого танцевала — для масс?
Не для масс — танцевала для Блока она
И едва не сломала каблук у окна,
«Па» выделывая Карменные,
Сделав бантиком губки карминные.

И стучало под кофточкой сердце Дельмас,
Для поэта стучало оно — не для масс,
И кипела под кожею черная кровь,
И росла у поэта любовь, как морковь,
Как тюльпан, как камыш у мостика.
И сгущалась поэзии мистика...



ВЕЛИКИЙ ПОСТ

Я скромнее самой девушки скромной,
На Великий Пост не ем еды скоромной,
И от мысли о грехе впадаю в трепет,
Хоть Господь грехи людские как-то терпит.

Я привыкла даже в мыслях поститься,
На запретный плод не смею, ах, польститься.
Жизнь моя — один сплошной Великий Пост.
Я за Пост произнесу на Пасху тост.

У таких, как я, у девушек скромных
Не бывает даже мыслей скоромных
И желаний быть не может скоромных.



НЕФРИТОВЫЙ ЦВЕТОК

Прячась от проблем своих текущих
В мире снов и сняв с себя прикид,
Посреди тюльпанов во-о-т такущих
Я лежу, красивей всех Киприд.

Мне во сне приснились Вы и Эрос.
Страж порядка в свой свистел свисток.
...У меня в ладонях фаллос вырос,
Как большой нефритовый цветок.



ОДА СИСТЕМЕ ДАО

Как же нам с тобой приятно обниматься,
Временной свободой дорожа,
И не мучиться обоим и не маяться,
В строгих кандалах себя держа,

И в любви взаимной не обманываться
(Тут при чем твои-мои года?)
И энергиями ценными обмениваться
По системе Дао, да, о да.

А чего же раньше мы не обнимались?
Этого не понял бы Басё.
Мы тогда с тобой бы оба и не маялись,
Просто обнимались бы, и все.



ТАЙНА

Я тобой в лучах любви твоей оттаяна,
В светлой ауре любви твоей омыта.
Наши отношенья — это тайна,
О которой все и знаем только мы-то.

Нашу тайну людям мы с тобой не выдадим,
Мы ее за девятью замками спрячем,
С ней на площадь Красную не выйдем
В день парада, с транспарантами и с прочим.

Мы ее не будем миру демонстрировать
И не будем на трибуну с ней «залазить»,
Чтоб не стал какой-то демон нас третировать
И не смог бы отношенья наши сглазить.



СЕЛЕЗЕНЬ И УТОЧКА
НА ЧИСТЫХ ПРУДАХ В МОСКВЕ

Чистый пруд с бордюрами. Чистый водоем.
На волнах играя в игры детские,
Селезень и уточка вон плывут вдвоем,
Словно две поделки городецкие.

Селезень и уточка. Что они хотят?
Вместе быть и кайф любви испытывать,
Свить гнездо семейное, завести утят,
По своей системе их воспитывать.

Пара трансцендентная в мире суеты
Со встрясками сильнее, чем в Армении,
Селезень и уточка – это я и ты.
Это я и ты... в прошедшем времени.



ЗОЛОТЫЕ РАСКОПКИ

Я веду золотые раскопки
Не в египетской пирамиде,
А в московской своей хибаре,
В приготовленной к сносу хрущёвке,
Как в египетской пирамиде.

Я схоронена в ней самолично,
Умерев от тоски любовной,
И смотрю на себя, воскреснув,
На земную свою оболочку,
Как на мумию Нефертити.

От меня для потомков остались
Стул без ножки, предметы быта,
Книжки (жалко, что не сберкнижки?),
Фотографии жизни прошедшей,
Кучи тряпок из «секен хенда».

Я веду золотые раскопки
Здесь, в московской моей хибаре.
Вот земное мое жилище,
Погребальный покой фараонши,
Усыпальница Нефертити.



ПАМЯТНИК ГРИБОЕДОВУ
ОКОЛО СТАНЦИИ МЕТРО «ЧИСТЫЕ ПРУДЫ»

Россию не предав и не продав
И не пропив и в карты не продув,
Стоит в Москве у Чистых он Прудов,
С себя заботы сбросил, сто пудов,

И смотрит на прохожих с постамента,
Свидетель всех свиданий их и встреч,
И, зная важность каждого момента,
В себя вбирает их язык и речь.

Любил ли Грибоедов есть грибы?
И пробовал ли в жизни «Совиньон»?
И на себе таскал ли он гробы
Своих друзей? Не этим славен он.

Он шлет привет воздушный Тегерану,
Где он работал в качестве посла
И заработал не от тигра рану
И много ран. И умер. Но спасла

Его для новых, будущих времен,
Спасла Фортуны верная рука.
И умер он не весь. В числе имен
Прославленных людей вошел в века.

Он смотрит на киоски масс-печати,
На корешки и переплеты книг:
«Какие книги мне бы почитати?» —
Он не читал лет двести никаких.

Он мог бы написать стихов – тома!
А написал один не толстый том,
Одну поэму — «Горе от ума».
Она о том, что горе от ума
Любому, кто с талантом и умом.



РЯЗАНЬ

Я в Рязань недавно ездила.
У меня в Рязани есть дела:

Повидать свою дражайшую родню
(Я всегда такому рада дню),
Детский мир ушедший посетить —
И ему потешку посвятить.

И не дать себя кому-то освистать,
И с Есениным гранитным рядом встать
На одну почетную доску,
В «Кока-коле» утопив свою тоску.

И не думая кого-то там сердить,
Памятник себе соорудить,
Свой, нерукотворный, весь из книг,
Свой, из всех моих невыпущенных книг
(Я сказать не знаю как о них).

Я в Рязань недавно ездила.
У меня в Рязани есть дела.



ИОСИФ БРОДСКИЙ

Свой ленинградский Питер бросив,
сев на «кораблик негасимый»,
в Москву, в Москву приплыл Иосиф,
негласный весь, неогласимый.

Он поселился на Ордынке,
в обнимку жил с особняками,
и с Ардовым бродил на рынке,
и говорил обиняками.

За ним гонялись люди в штатском,
в нем, компроматном, каждый рылся,
и Бродский в колпаке шутатском
от них от всех в психушке скрылся,

но пойман был и в ссылку сослан —
за преступленье быть поэтом.
Был горек хлеб его и солон
и дефицитен был при этом.

Кто дал его Фортуне ядец,
тип нехороший, бр-р, уродский,
считал, что Бродский — тунеядец,
что не поэт — Иосиф Бродский.

Нам не слышны поэта «охи».
Удобен для обозреванья
культурнейший поэт эпохи
без высшего образованья.

Сев на «кораблик негасимый»,
Пальмиру Северную бросив,
по миру на волнах носимый,
весь лаврами оброс Иосиф.



ПАМЯТНИК ВЕНЕДИКТУ ЕРОФЕЕВУ
НА ПЛОЩАДИ БОРЬБЫ

Это Веничка вот Ерофеев
С заплетающимися ногами,
Всех за пояс заткнув корифеев,
Под дождями стоит и снегами.

В варианте из бронзы отлитом,
Столько выпивший на посошки,
Он не выглядит внешне атлетом,
Автор книги «Москва — Петушки».

Он, вращавшийся в мире богемном,
С пьедестала глядит на вазоны,
И ему представляются гимном
Алкогольно-бутыльные звоны.

На участке, от мэрии данном,
Он похмельный стоит, не хандрит,
Он с потертым стоит чемоданом,
Жизнь свою в чемодане хранит

Рукописную...



ФЕНОМЕНАЛЬНОЕ ЯВЛЕНИЕ

Не любить никак нельзя СТЕПАНОВА,
И серьезного такого, и СТЕПЕННОВА^*.

Он — писатель и поэт от Бога,
И танцует и от печки, и от блога.

Он — феноменальное явление
И несет литературе обновление.

Не диктатор, не сатрап, не изувер,
Создал свой «Поэтоград» и «Зинзивер»,

И еще — «Футурум АРТ» и «Дети Ра»,
Их читать рекомендуют доктора.

Он умеет и хохмить, и юморить,
Может всех со смеху уморить.

Он — писатель и поэт от Бога,
И танцует и от печки, и от блога.

Не любить никак нельзя СТЕПАНОВА,
И серьезного такого, и СТЕПЕННОВА.

Не любить никак нельзя СТЕПАНОВА,
Несерьезного совсем и НЕ СТЕПЕННОВА.

ТЮЛЬПАНЫ

1.

Мы не виделись давно
С Женечкой Степановым.
Я иду к нему с букетом,
Вот таким — с тюльпановым.

2.

Мы не виделись давно
С Женечкой Степановым.
Он идет ко мне с букетом,
Вот с таким — с тюльпановым.



ПРО ЖЕНЮ

Для любой из женщин, Жень,
Ты — полезней, чем женьшень.
В честь тебя, наверно, Жень,
Называется женьшень.



НАДПИСЬ К ФОТОГРАФИИ
ЕВГЕНИЯ СТЕПАНОВА

На этой фотке оБЛик ЖЕНИН
и поэтичен, и БЛАЖЕНЕН.