Вернуться на предыдущую страницу

No. 1 (51), 2021

   

Михаил Зуев. Грустная песня про Ванчукова.
М.: АСТ, 2021. - Городская проза. - 768 с.


Жизнь в этой семейной саге трех поколений складывается в настоящий советский и постсоветский эпос. От Сталина до Горбачева, от оттепели до перестройки, от Москвы до самых до окраин - Сибирь, Донбасс, Казахстана и даже Египет, работали советские специалисты. С детством героя у синего моря, отрочеством в Москве семидесятых, учебе, работе и, наконец, «лихими 90-и» уже в зрелом возрасте.
История московского врача, поднявшегося из глубин семейной памяти на новую ступень социального заказа, который был у отцов его поколения – это печальный гимн героям нашего времени. Если точнее, то «Грустная песня про Ванчукова» Михаила Зуева звучит элегически, но в темпе марша, поскольку иначе о тех временах просто нельзя. Ведь производственные циклы в начале романа, заводские будни и забытые семьи героев, дневавших и ночевавших на работе, требуют иного ритма, в котором жила послевоенная страна. Казалось бы, где уж тут сложиться семейной саге, скорее уж – роману воспитания. «Выходило так, что первый раз в жизни ему нужно было принять решение не про станки, не про железки, не про больше стали и проката советской стране, не про прочее светлое будущее. Совсем нет! А - звучало-то как не смешно - про себя самого как живого человека. К такому не привык. Такому научен не был».
И тем не менее, рефреном по всему роману – опостылевшая жизнь, семья, не совпадающая с идеалами, увлечениями, любовью, принуждающая любить на стороне, заводить вторые семьи. Герои-фронтовики на заводе и половина школьного педсовета, отсидевшая в лагерях за «правильный ленинизм». Таким был советский гумус, на котором складывалась жизнь и судьба главного героя, Олгерда Ванчукова, занявшегося медициной и прошедшего тернистый путь к становлению – от школьного кружка до аспирантуры и совместного с американцами предприятия. Единственный, оставшийся в профессии, не ставший ни жуликом, ни вором, ни бандитом. Может быть, очередным «лишним человеком», коих немало в русской литературе? Постоянно задумывающийся о смысли жизни, любящий, но не любимый, отвергнутый родными на почве все тех же «производственных» проблем, за которыми скрывали житейские неудачи. «Мать принесла с балкона торт. Отец открыл добытый где-то коллекционный грузинский коньяк. Ванчуков присел за стол, машинально закурил, тут же опомнился, потушил: «Прости, папа». Смотрел на родителей, задавал себе вопрос: «Вот, сколько им осталось?» И другой: «Вот — что после них останется?» Что останется в памяти? Торт? Коньяк?»
Деталям быта, реалиями той самой «уходящей натуры» автор романа уделяет немало внимания. Повседневная жизнь советского обывателя расцвечена у него всеми оттенками «серого» - от общепита и галантереи до бакалеи с музыкой и даже литературой. Советский плагиатный твист из рупоров в парке отдыха, двухрублевая пара совнархозовских сандалет, колготы тушинской фабрики, хрипатый проигрыватель «аккорд» за девяносто девять рублей, двести первый бобинный «маяк» с перемотанными обмотками, Тарковский в кино за десять копеек, сигареты, воняющие жженным веником. Словом, настоящая энциклопедия советской жизни с обязательными деталями «производственного» быта: «Барышев дослушал доклад Ванчукова. Встал со стула, прошёлся по кабинету взад-вперёд, взял «беломорину» из большой коробки на столе (папиросы были накиданы там россыпью, чтоб подсохли немного), дунул в неё, придавил картонный мундштук, чиркнул спичкой: Хорошо. Всё хорошо, Серёжа. Готовь рацпредложе ние, - подошёл к двери, приоткрыл. - Зина, Кругляк из техотдела пусть прямо сейчас зайдёт».
Хватает и бытовой символики, и даже обложка романа вызывает «правильные» ассоциации с идеей свободы, жажды перемен, напоминая о бунтарской «Стене» Пинк Флойд, которую в юности слушает в гостях наш герой. Улетая при первых аккордах, храня память об этом мгновении всю жизнь, разыскивая музыкальные раритеты уже во время своих позднейших поездок в Европу. При этом автор не зацикливается на житейских мелочах, служащих лишь фоном для развития событий, но и не забывает о том, что во все времена окружающий мир полон подробностями. «Мы не всегда обращаем на них внимание, - рассуждает он в одном из интервью, - но подсознательно понимаем: предмету можно доверять только тогда, когда он детален, когда его можно приблизить, рассмотреть, взять в руки, пощупать… То же в полной мере относится и к прозаическому изложению. Оно в принципе не приемлет схематичности. Самый бесподобно выписанный герой, помещенный автором в схематичные условия, немедленно потеряет в достоверности. И, напротив, соблюдение «детальности», единство места и времени действия, лишь добавляет читателю уверенности (причем совершенно справедливой), что его не обманывают».
Таким образом, в случае с «Грустной песней про Ванчукова» мы имеем дело с текстом, которому можно и нужно доверять. Ведь уважение к «историческим» мелочам необходимо каждому автору, кто берется за создание «большой» формы. У Михаила Зуева это получилось, и его роман-эпопея про героя перестройки и его славный род найдут своего благодарного и вдумчивого читателя.

Наталья БАТУСОВА