Силлабо-тоникаАнатолий ДОМАШЁВ
НОЧНОЕ НЕБО
* * * Александру Гутану
Я вышел в сад. Душа еще болела.
Созвездьями, рассыпанными врозь, ночное небо полнилось и пело, и жгло звездой меж сучьями насквозь. Не для корысти и не для богатства я жил, друзья, и помнил я о вас. Душа ждала спасительного братства, — но братства нету даже среди нас. Я вышел в сад. Душа еще болела, друзья мои, товарищи, о том: что из того, что жизнь в нас уцелела, коль мы не все за дружеским столом? Кто не дожил, а кто взлетел высоко, кто попросту круг дружеский презрел. Виной тому — не свара и не склока, виной тому — отмеренный удел. Умом поймем, да разве в этом дело, когда душа в груди горит, как дом! Ночная электричка прогудела, прошедшая за лесом, за холмом. И вот о ком еще душа болела — о бессловесных, верных существах, о тех, кто был нам предан без предела и предан нами — продан впопыхах. Они живут и ныне где-то рядом, возврата ждут в отторгнутый свой дом. Звезда ли это катится над садом, слеза ли это падает, как ком? По ним, друзья, душа моя болела, по ним, друзья, печалилось и вам. Не оттолкнуть печали той от тела, и слов прощенья не дождаться нам. Так можно ль жить, в делах преуспевая, когда укором нам издалека глаза живые, недоумевая, глядят сквозь нас, как будто сквозь века? Я вышел в сад. Душа моя болела, созвездья набегали гроздь на гроздь, и боли в сердце не было предела, как той звезде, что жгла меня насквозь. ГИТАРА
Вся музыка в гитаре,
подвешенной на гвоздь, — уложены, как в таре, и молодость, и злость. Тихонько в уголочке молчат себе семь струн, закручены колочки, пылает бант-плясун. Вся музыка в гитаре, пока ее не взял лихой артист в ударе за талию, нахал. Возьми, привстань со стула — за гриф ее, за бант. Вишневый лак на скулах, не дерево — трабант! И в радости, и в горе на ней судьбой играл сам Аполлон Григорьев — себя ей доверял. * * *
И черт бы с ним,
и жить бы как живется, не выть, не ныть, не знать, не чувствовать стыда, смолчать, стерпеть — пусть хочется, пусть жжется, но слышу голоса ушедших навсегда. |