Силлабо-тоникаСергей АРУТЮНОВ
ОТ СИХ ДО СИХ
* * * Жуя свой хлеб, коней своих седлая,
Мы верили, что, как ни лимитируй, Взойдет над нами благодать земная, Не проливаясь каплей ни единой. А то, что вкруг нее так тесно трутся, Посиживая в золотых тиарах, И храбрецы, что праздновали труса, И подлецы, что пали смертью храбрых, Скорей копейка, нежели полтина, И точно никакая не красава Их участь, что за нас переплатила, Но этим не спасла, а искромсала. Тогда, в те дни, не нация погибла — Сама судьба нам сопли вытирала, И стало небо братская могила, От сих до сих, с торчка до ветерана. Вот почему, отпраздновав Победу, Никто не спросит в утреннем обкоме, Куда я мертвых поминать поеду, В какую степь, за облако какое. * * *
Пусть погода сердится,
День упит в говно, Мне одеться смертницей — Самое оно. Дешево понтуется Купленный ревком — Я пойду по улице Черным воронком. Адовой паломнице, Гадок ваш колхоз: Крокодил не ловится, Не растет кокос. Грезите о Разине? Мерьте паранджу. Я меж вами, мразями, Славно поброжу. Что такие бледные? Прекратить скулеж. Девственными плевами Воли не скуешь. Грянет революция, Сколько ни блуди. С вами, грехолюбцами, Нам не по пути. Зря, что ль, в ухо самое Мне с утра шипит Крещеный Усамою Молодец-шахид, Чтоб, согласно тактике, Я не сплоховал, Перемкнул контактики, И Аллах Акбар? * * *
Мне с детства памятны великие:
Всклокоченными бородами Неслись их гневные филиппики А-ля профессор Мавродаки. Там был подход не чисто клановый. Там разбирались по-пацански: Давай, ВэЭн, давай выкладывай, Куда ты спрятал наши цацки. Ах, милый друг, интеллигенция! За что мы кинуты так жестко? Пока ты забавлялась нэцками, У нас повылезала шерстка. Когда в стране запахло жареным, Снимали ячих и подъячих, Скакала бодрым ты лошариком, А мы во двор носили мячик. Об стенку бойлерной чеканена От автобазы до аптеки, Та жизнь была неисчерпаема На всевозможные оттенки, А эта сшита гнойной придурью Из лоскутков эпохи прежней, Когда вели ее, обритую, По осыпям гранитных брешей. Мастак я лучшее вычеркивать, Цедить сквозь зубы God и Damned. Та жизнь мечтала хоть о чем-нибудь, А эта смысла не имеет. * * *
В этой сумрачной толкотне,
Где и вера в богов — не из их числа, Ты ли сводишь меня ко мне Шерстяным языком язычества? Я не ставил тебе свечу, Потому что в горючем пламени Сам сыграю, верней, сбренчу, Как мне душу пекли и плавили, Черным клубнем к твоим ногам Подкачусь, шелестя обуглено, Не обвесившись ни на грамм Послезавтрашней дыркой бублика. Ты — сегодня не оскудей, Зимней мглы на меня не сваливай В этот солнечный майский день Над купелью моей асфальтовой. Избавляя от непотребств, Проштампуй мне «сдано-оплачено», Вместо подписи, ставя крест: К. Катани, Микеле Плачидо. * * *
В хоре согласном голос мой был негромок:
Это свобода подлых, вошедших в раж. Я избегал волнений, разрывов, кромок. Целься вернее, мальчик, тогда шарашь. Вар ты мой Вар! О ссученных легионах Легче заткнуться, чем потерять кредит. Слышишь, как дачники прутся на летний отдых, Ветка сирени в мутном окне кряхтит? Я отдавал предпочтенье семейным сценам, Уличный рокот редко меня вставлял. Мировоззренье, в общем, осталось цельным: С памяти стружку снял годовой столяр. Даже когда распяли за тихий шелест Слов, обращенных к набатным колоколам, Так и висел, напружен и толстошеист, Мясом судьбы, рассеченным напополам. * * *
Щадит меня тоска моя, покуда
Приходишь в дом и спишь, развеселившись Тому, что дом — не стойбище якута, Хоть сроду обходился без излишеств, Но дом стоял по центру мирозданья, Один-единствен в пустоте лазурной, Корнями будней в землю прорастая И сращивая скрытых амбразурой, Смотрящихся так странно посторонне Средь бедствий интерьера и ландшафта, Листавших Гигиену и Здоровье, Но вместо Клодта видевших клошара — Тех самых, что о будущем пекутся, Как будто мавзолей себе склепали И выдавили в сердце, как якудза, — Щадит меня тоска моя слепая. …Когда-нибудь я умирать устану И выживу как вид — кто знает, скоро ль Ответить мне придется протестанту, К чему я избран протестантской сворой… И я отвечу, дому поклонившись, Не взглядом если, то двумя словами: Без потолка до пола не унижусь. Ты не узнаешь, как меня сломали. * * *
Кто весь век свой вековал
Не под хвост путчисту, Потребляет Ягуар И клянет Отчизну: Мол, и флаг ее поник, И вонюча на дух — Славься, бутовский пикник, Царствие палаток! Не напрасно жизнь влачат Юкосы ЛУКОЙЛа, В глотки загнанных волчат Сцеживая пойло. Нахлебались оклахом Каменные джунгли, Олигархским каблуком Давлены, пожухли. Не гаагский педофил За окном процокал — Турок, перс и бедуин В сланцах и борцовках. Пробил час мотать чалму? Такова оферта? Вы откуда, почему? Не дают ответа. Плачьте, Павел и Матфей, За Отца и Сына: Облик Родины моей Гадок неизбывно. И ничто не исцелит, Если так нездешне Погружаются в зенит Солнечные стержни. И душа изнемогла, И с дороги скрежет, И брюзжит ночная мгла, И рассвет не брезжит. * * *
Ласкали небо влажными ладонями,
Судачили о странностях престола И век обозначали Anno Domini, Рождаясь после Рождества Христова. Мы выходили в полдень. Это значило Земную глушь, где мельче не дробимы, Метались искры лагеря казачьего, Как Турбины, вращавшие турбины. Вернулись в полночь — полыхало зарево, Поскрипывал паркет, судьба юлила. Так наше время было разбазарено И стал язык раздвоен, как билингва. И увлекаясь призрачной тематикой, Не стали мы ни праведней, ни крепче Над сумерками речи одихмантьевой И вообще над сумерками речи. В те дни, когда горели наши вотчины, Мы небо ни о чем не попросили, Поскольку весть несли, что вести кончены До самой мглы. До светлой парусии. * * *
Пока мочили, было сухо.
Здесь, на усиленном режиме, Лишь увольняшкам и везуха: Их патрулями не пришибли. А будут спрашивать, ответьте, На выслугу не упирайте, Поглубже спрячьте ваш вивенди: Начальству нужен операнди. Здесь, на чиновном пилотаже, К собранью букли пергидроля, На три звезды пошлют и даже Пусть на одну, зато — Героя. Но не поможет Авиценна Тем, чья неистовость убойна: Не пуля красит офицера, А у поребрика — обойма И летний блик, что так искристо Ложится в древние альбомы, Где, вечно зелен, бдит С-300 И песни шахтные альтовы. * * *
Он мог уже не торопиться
К своим студенческим телятам: Светла дорога арабиста. В советском семьдесят девятом. Змеилась надпись на дувале — «Кто мертв, тому не проболтаться». В те дни за шурави давали По акру маковых плантаций, Поскольку в большинстве провинций Он принял облик Азраила, Не корча из себя провидца, Пока плечо не раздробило. Он знал часы, и сроки ведал, И жизни подрезал красиво, Пока оплавленным кюветом Ему судьба не пригрозила. Любые споры утихали, Когда слетал он с гор песками, И шоколадные дехкане На скулы брови опускали. Здесь ни убавить, ни прибавить: Очерчен штыковой лопатой, Он по себе оставил память, Не то, что нынешняя падаль. Над ним не смогут изолгаться Ни жалкие подачки взводным, Ни ржавчина звезды солдатской Под небом выжженным и злобным. |