ПрозаАнтон РАТНИКОВ
РАССКАЗЫ
ВИСКИ С КОЛОЙ Наш редактор похож то ли на медвежонка, то ли на пингвина. Он стар, у него одышка и очевидная хромота. Еще у него проблемы с чувством юмора. И я у него не в фаворе. Но вот однажды вызывает он меня и говорит:
— А ты молодец, Ратников. Это было неожиданно. Я зарделся. — Спасибо. — В том смысле, что ты небезнадежен. — Благодарю вас. — Хотя, конечно, тебе многому предстоит научиться. — Само собой. Редактор встал и подошел к окну. Оттуда открывался унылый вид на панельную девятиэтажку. Какая-то баба в цветастом халате выбивала на балконе ковер. — У тебя есть потенция. — Простите? — Потенциал, в смысле. — А-а-а... — К сожалению, вынужден констатировать, что многие, многие его растеряли. Взять того же Сергея. — А что с ним? — Сидит, бьет баклуши. Хоть бы почесался — так ведь лень! Тут нужно сделать лирическое отступление и отметить, что Сергей был мастер журналистики. Но уставший мастер. Он многое мог, но ничего не хотел. — Так вот, — продолжил редактор. — В виду наличия у тебя потенциала, отправляю на вдвойне ответственное задание. Тут у нас в старом фонде есть ДК. — Дмитрий Крылов? — Дворец культуры. Его открывают после реконструкции. Дворец старый, в нем еще Ленин выступал, сам понимаешь. И Шевчук. — В семнадцатом? — Шевчук чуть позже. В общем, я бы послал Сергея, но он еще предыдущую статью не сдал. Так что — дерзай! Это твой звездный час! В то время меня еще можно было поймать на такой крючок. Я почувствовал прилив сил, выходя из кабинета редактора. Вскоре Сергей разрушил мою гармонию. Он сидел перед компьютером и совершал резкие движения мухобойкой. Под окном нашей редакции какой-то умник догадался оставить мусорный бак, и в нем уже несколько дней под палящим солнцем лежали какие-то объедки. Они распространяли по округе смрад и мух. Сделать с этим мы ничего не могли. Разве что купить мухобойки. Сергей овладел своей виртуозно. Вот и когда я вышел от Дмитрия Анатольевича, он поднял на меня глаза и сказал: — Боже, я убил их всех… — Сейчас прилетит вторая смена. — Я и их убью. Я — что-то вроде мушиного коммандо. Или мухного… Не знаю. — Странно, — сказал я, — что мусорный бак поставили здесь, у стен администрации района, которая, по идее, гарантирует в районе порядок. Пусть это и задний двор, но все же. — Неудивительно, — сказал Сергей, — наша власть прозорлива. Она смотрит вдаль. К сожалению, это чревато дальнозоркостью. Сергей любил пофилософствовать. — Прогнило что-то в датском королевстве, — окончил он. Но я уже был сконцентрирован на другом. — А мне дали ответственный сюжет, — сказал я. — Поздравляю. — Надеюсь, удастся сделать нормальный материал. — Какая разница? Все равно мы все сдохнем. Сказав это, он глотнул пива из бутылки, этот старый журналистский волк, будь он неладен. И все-таки ему не удалось сбить мой оптимистичный настрой. В необычайном воодушевлении я приехал в этот затюканный ДК. Надо сказать, он действительно выглядел старинно. Здание из красного кирпича в стиле модерн. Может, слишком мрачное для храма искусства, но ведь Нотр-Дам де Пари тоже страшный... Внутри оказалось живо и даже тесно. По отполированному мраморному полу передвигались люди в вечерних платьях и хороших костюмах. Я, облаченный в джинсы и свитер с небольшой дыркой на шее, выглядел отталкивающе. Достал микрофон. Мне казалось, он придает солидности. В сущности, так оно и есть. В буфете неожиданно разливали дармовое шампанское, поэтому там царила оживленная, праздничная атмосфера. Лишь один театрал воротил нос. — Шампанское-то у вас советское, — сказал он девушкам, наполнявшим бокалы. Одна из них закатила глаза к потолку. — Какие люди, такое и шампанское. Я нашел свободное место за одним из высоких столов. В руке у меня была одноразовая тарелочка, на которой покоились два бутерброда: с колбасой и сыром. Пластмассовый стаканчик с шампанским я держал в зубах — другую руку занимал микрофон. Я устроился поудобнее. Положил микрофон на стол. В одной руке у меня был бутерброд с колбасой. В другой — с сыром. Я все думал: с какого бы начать… и тут увидел ее. С Катей мы когда-то вместе учились. Она была единственная известная мне женщина, выкуривавшая две сигареты подряд — следующую она поджигала от уголька предыдущей. У нее был голос с хрипотцой, небанальное чувство юмора, хороший музыкальный вкус и патологическое неумение выбирать себе молодых людей. За пять лет в институте она встречалась с наркоманом, бандитом средней руки, скрытым геем, извращенцем, психованным владельцем автомойки с замашками барона и снова с наркоманом. За владельца автомойки она даже успела выйти замуж. Кроме того, кажется, на ее счету была одна попытка суицида. Плюс она дважды доводила до самоубийства скрытого гея, но его вовремя откачивали. В общем, она была своеобразной барышней. Она тоже меня увидела, улыбнулась и пошла навстречу. — Привет, — говорит. Я тоже поздоровался. — М-м-м, колбаса, — сказала она и взяла с тарелки мой бутерброд. — Рад тебя видеть, — сказал я, — хотя теперь уже чуть меньше… — Все остришь, Ратников? — В меру, в меру. — Ну-ну. За то время, что мы не виделась, она почти не изменилась. Та же улыбка, те же веснушки, тот же задорный блеск в глазах. Ее можно было бы назвать неотразимой, если бы не чересчур большой нос, который был словно пересажен от кого-то другого. В остальном — милая девушка с манерами бывалого гусара. — Где работаешь? — спросила она, попивая мое шампанское. — Так… — Ну так, где? — В районной газете… Мне было немножко неловко говорить, что я всего лишь работник районной газеты. В конце концов, многие моих сокурсники добились больших успехов. Не считая Краснова. Краснов сидит в тюрьме. Но на Катю это не произвело впечатления. — А я, — говорит, — в городском издании. Но у нас, я думаю, тоже дерьмо, что и у вас. Да и вообще газеты умирают, не так ли? — Вроде бы. Она принялась за бутерброд с сыром. — А не сходить ли тебе за еще одним стаканчиком шампанского? — Я больше не хочу, — сказал я. — Причем здесь ты? Я о себе говорю. Я сходил к бару и принес сразу три. Взял бы больше, но унести больше проблематично. — Как тебе работа? — спросила она, когда я вернулся, — нравится? — Нормально. — Есть простор для творчества? — Я бы назвал его проемом. — Да, — сказала она, очищая зубы языком, — славы здесь не добьешься. Нужно выходить в высшую лигу, не так ли? — Вероятно. — Я имею в виду, писать книгу, а? Что скажешь? Я прокашлялся. Вообще-то я уже давно помышлял о чем-то подобном, но это вроде как была тайна. — Отличная идея, — сказал я с невозмутимым видом. — Знаю. У меня даже есть один сюжет. Поведать? — Сделай одолжение. — Журналист работает в редакции. Его хотят уволить. Он нанимает киллеров и те убивают редактора. Все, теперь он в фаворе. Его делают редактором. Тут один из убийц начинает его шантажировать. Он убивает киллера. Но оставляет улики. Полиция приходит его арестовывать. И он с криком: «Я — хороший журналист, вашу мать!» прыгает в окно. Что скажешь? — Жизненно. — Может, напишем ее вдвоем? — Вдвоем? Можно… Я был согласен на все, что угодно. Катя умела подчинить мужскую волю. Не знаю, как у нее это удавалось. А потом она говорит: — Что мы пьем какую-то кислятину? Неужели ты не можешь предложить мне что-нибудь человеческое? — Например? — удивился я, — пиво? — Сам ты пиво! Виски с колой, например. Меня принялась душить жаба, но, видимо, Катя обладала каким-то особым талантом. Короче, я направился к бару. — Два виски с колой, — говорю, — размешать, но не взбалтывать. — Виски с колой? — удивились девушки за прилавком. — У нас же бесплатное шампанское! — Знаю, — сказал я и кивнул в сторону Кати. Она напевала песенку и крутила прядь волос. — Понятно, — услышал я. Мне налили виски. — Можете заплатить за одну порцию. Все равно сегодня дурдом. Я едва не прослезился. — Спасибо. Потом вернулся к столику. — Так что скажешь? — спросила меня Катя. — О чем? — О совместном творчестве? — Это неожиданное предложение. — Мне кажется, мы горы можем свернуть. — Может, начнем с каких-то маленьких форм. Свернем цветочный горшок, например? Катя засмеялась. — Вот видишь! У тебя неплохое чувство юмора. Я всегда это говорила. И где же ты был раньше? Я не стал объяснять, где. Мы выпили по виски. Потом Катя отправила меня за добавкой. Я наскреб последние деньги. Поинтересовался ненавязчиво: — А где здесь банкомат? Только я принес виски к столу, как журналистов попросили проходить в зал. — Вот черт, — сказал я, — давай скорее, а то опоздаем. — Брось! — сказала Катя, — без нас не начнут. — Как не начнут? Очень даже начнут! — Ты что, в первый раз что ли? Не знаешь все это «бу-бу-бу»? Сейчас растянут на полчаса поздравительные речи… Скукота. Это было правдой. Скучать не хотелось. — Ладно. Уговорила. Мы выпили еще. Нос Кати перестал казаться таким уж отталкивающим. — Добавим? — спросила она. — Увы, — сказал я, — у меня кончились деньги. А банкомат через дорогу. — Так чего же мы ждем? — Катя уже собирала вещи. — Эй! А как же репортаж? Пропадает такой материал! Меня в редакции в бараний рог скрутят! — Ладно тебе! Придумаешь что-нибудь. Вот тебе и простор для творчества. То есть, выбора у меня, судя по всему, не было. — Черт возьми. Как у тебя это получается? — спросил я. — Потом научу, — сказал Катя. В общем, мы вышли из театра. Вечерело. Перспективы были туманные. — Какие будут идеи? — спросил я. Самому мне было уже все равно. — Ты не занят? — Нет. — Я в смысле жен, невест, ревнивых любовников? — Нет, нет, нет. — Тогда поехали ко мне. Я сварила неплохой борщ. Есть хотелось. Предложение показалось как минимум интересным. Я снял немного денег. Мы зашли в магазин купили бутылку коньяка, лимонов, сыра и почему-то мороженое. — Сладенького захотелось, — объяснила Катя. Ехать пришлось на трамвае, потом на метро. Катя беспрерывно рассказывала какие-то истории. Прямо в дороге у нее родилось еще два сюжета. Один, по ее мнению, подходил для небольшого рассказа, а из второго она думала сделать сценарий. — Но сценарий у тебя написать вряд ли получится, — сказала она, оценив мою персону, — диалоги — это не твой конек. — Угу, — буркнул я обиженно. Она жила в обычном панельном доме. Его фасад выглядел отталкивающе. Перед подъездом краснела странная надпись: «Алла с пятого этажа — сука небесная». Мы поднялись на седьмой. Квартирка была маленькая и уютная. Все-таки девушки, если живут отдельно, превращают свои жилища в милые и приятные места. У мужчин с этим проблем больше. — Располагайся, — сказала она. Я открыл коньяк, Катя порезала лимон. Потекли непринужденные разговоры. Где-то часика через полтора я почувствовал, что уже достаточно пьян. Катя делилась впечатлениями от недавно прочитанных книг Керуака. Я стал прикидывать, светит мне сегодня секс или нет. Выходило, что светит. Катя вроде как посылала достаточно четкие сигналы. Мы перебрались в комнату. Катя поставила какой-то французский шансон. Обстановка была что надо. Правда, Катя была уже достаточно пьяна. Она часто материлась, поминала недобрым словом своих бывших, а потом принялась стучать по батарее. — У меня очень шумные соседи, — пояснила она. Наверное, тут следовало сделать какие-то более определенные шаги в этом направлении. Поцеловать ее, например. Или сказать какой-нибудь комплимент. Я же молчал, слушал ее рассказы и изучал узоры на обоях. Коньяк вскоре кончился. — Ну что? — спросила Катя игриво, — мой жеребец, пора расчехлить оружие, не так ли? Я отставил пустой стакан. — Да, пожалуй… — Только схожу, припудрю носик. Она пошла нетвердой походкой. Я услышал, как закрылась щеколда. Шарль Азнавур чуть слышно, украдкой пел мне на ухо. Опьянение было какое-то неприятное, липкое. Я стал клевать носом. Тут мне стало ясно, что Кати нет уже довольно давно. — Вот черт! — сказал я и пошел к туалету. На стук никто не отзывался — Катя! — осторожно позвал я, — Каааатя! Молчание. Я постучал громче и несколько раз дернул дверь. — Убирайся в задницу, жирный петух! — послышалось оттуда. У меня нет проблем с лишним весом. Ориентация у меня традиционная. Но все же мне стало обидно. — Ну и хрен с тобой, — сказал я. Я сел в комнате и послушал еще немного музыку. Диск кончился. Из туалета послышался громкий храп. Я вздохнул. Выбора у меня не было. Кровать-то мне никто не постелил. Кое-как нашел листок бумаги и ручки, набросал записку с извинениями. Написал, что было классно. Потом вышел на лестничную клетку и защелкнул входную дверь. Ночь была сырая, осенняя. Ветер гонял листья. Прохожих не было. Я поежился, закурил и пошел пешком к метро, где можно было поймать машину до дома. Денег должно было хватить. На следующий день она не позвонила, ну и я ей тоже. КОНКУРСАНТЫ
I. Из отдела образования спустили приказ: каждой школе срочно — в течение месяца — провести конкурс по толерантности. Ослушавшимся грозили штрафами и прочими неприятностями.
Директор школы Светлана Зиновьевна оказалась немного удивлена такой формулировкой. — Как, интересно, мне этот конкурс проводить? Построить всех в ряд и начать спрашивать, кто тут любит китайцев и этих… негров? Завуч по воспитательной работе Ольга Денисовна, немолодая женщина в огромных очках, брезгливо поморщилась. — Не люблю я этих негров… — сказала она тихо, впрочем, достаточно, чтобы Светлана Зиновьевна ее услышала. — Ольга Денисовна! Побойтесь бога! Мы все-таки в школе! Завуч фыркнула. — Ну а что такого? Я же не предлагаю суд Линча устроить… Просто говорю. А вы что им импонируете? Светлана Зиновьевна. — Давайте не будем об этом. Лучше о деле поговорим. Ольга Денисовна дернула плечами. — Они ведь такие страшные… огромные… с такими носами… а зубы белые-белые… бр-р-р-р! — Ольга Денисовна, — строго сказала директор, — я еще раз убедительно вас прошу… без этих разговоров. Нас могут услышать. В конце концов, это школа! — Извините, — сказала Ольга Денисовна. Она немного обиделась. — Ладно, — сказала директор. — Сказано: проводите, и мы проведем. Где у нас тут педагог-организатор? Педагога-организатора вызвали. Через три минуты она тоже вошла в кабинет. Небольшая, молоденькая девушка, только-только из института. Она боялась всех, особенно Ольгу Денисовну. Она боялась ее больше, чем своего непосредственного начальника — Светлану Зиновьевну. Завуча она боялась так, как это могут делать только ученики. — Лариса Макаровна, такая ситуация. Читайте. Директор протянула письмо из отдела образования. Лариса Макаровна, бледнея, взяла его в руки и пробежала глазами по строчкам. Ничего не поняла. Пробежала еще раз — и запуталась еще больше. — Видите? — спросила директор. — Да. — Как вам это? Лариса Макаровна облизала пересохшие губы. — Что? Директор встала со своего места и принялась ходить по кабинету. Завуч и педагог следили за ней глазами. — Нам нужно провести конкурс по толерантности. В самые сжатые сроки. Финансирования, естественно, нет. Значит, призов не будет. В общем, работаем на одном энтузиазме. Как всегда. У вас есть энтузиазм, Лариса Макаровна? — спросила Светлана Зиновьевна, улыбаясь, чтобы расположить педагога-организатора к себе и, видимо, вызвать у нее этот самый энтузиазм. Лариса Макаровна побледнела еще больше. — Есть. Кажется… Светлана Зиновьевна покачала головой. — Ну вот и действуйте. Вы же педагог-организатор, так организовывайте! Лариса Макаровна была близка к тому, чтобы упасть в обморок. Она смотрела то на завуча, то на директора — и не понимала, что от нее хотят. Светлана Зиновьевна всплеснула руками. — Ладно, — сказала она, — давайте набросаем план. Она взяла листок бумаги и, говоря себе под нос, стала чертить на нем пространную схему. — Так, — говорила она, — конкурс будет состоять из трех этапов. Ага. Участвуют ученики восьмого, девятого и десятого класса. — И одиннадцатого, — сказал завуч. Светлана Зиновьевна остановилась. — Одиннадцатый не надо. У них экзамены. Не будем их лишний раз трогать. Ольга Денисовна фыркнула. — Все так говорят. Они ходят баклуши бьют, ничего не делают. Дежурные по рекреациям жвачку жуют! По контрольным у половины класса — тройки! Это им в наказание. Светлана Зиновьевна вздохнула. — Хорошо, — сказала она, — и одиннадцатые… Значит, первый этап конкурс патриотической песни. — Военно-патриотической, — сказала Ольга Денисовна. — Что, простите? — спросила Светлана Зиновьевна. — Военно-патриотической песни. Так лучше. — Почему же? — Это собирает, Светлана Зиновьевна, понимаете? Это собирает… Светлана Зиновьевна задумалась. Потом опять вздохнула. — Хорошо, — сказала она, — пусть будет по-вашему. В конечном счете, это не принципиально. Второй этап — пускай нарисуют плакат. Да-да. Сейчас это очень популярно. — Знаю, что они там нарисуют… — сказал Ольга Денисовна, обращаясь как бы к самой себе. — Не знаете, Ольга Денисовна. Пусть у детей фантазия развивается. — Им только дать волю, они такое нафантазируют… Светлана Зиновьевна кашлянула. — Нет, — сказала она, — пусть останется плакат. Соберутся классами, изобразят — нормально. А третий этап, третий… Ольга Денисовна просияла. — Пусть они контрольную напишут. По истории. Светлана Зиновьевна отрицательно покачала головой. — Да нет же! Зачем? И так это все и для нас, и для них нагрузка! Правда, Лариса Макаровна? Лариса Макаровна, которая сидела последнее время молча и лишь переводила взгляд с завуча на директора и обратно, быстро кивнула головой. — Вы должны понимать, Лариса Макаровна, — сказала директор, — что у меня сейчас нет возможности оплатить вам эту… переработку. Поэтому, собственно, я и заговорила про энтузиазм. Вы же понимаете… Я… Лариса Макаровна опять кивнула. — Я все понимаю, — сказал она. И действительно ее вид перестал выражать растерянность и обозначил готовность исполнить приказ начальника. — Вот и хорошо, — сказала директор. — Вернее плохо. Ведь мы еще не придумали третий конкурс. Женщины задумались. В комнате воцарилась тишина. Такое, надо сказать, бывает не часто. Комната, три женщины — и тишина. — А может быть все-таки, — подала голос Ольга Денисовна, — может быть, все-таки контрольная? Светлана Зиновьевна коротко качнула головой. — Нет. — Давайте тогда у Льва Борисовича спросим! — Он же физрук! — сказала Светлана Зиновьевна, — он их отжиматься заставит! — Ну и пусть! Пора им развиваться физически, а то все ходят дохлые, синие, того и гляди просвечивать начнут. — Не знаю… — сказала Светлана Зиновьевна. Ольга Денисовна оживилась. — Значит, либо отжимания, либо контрольная… Светлана Зиновьевна молчала. — А может быть, четыре тура сделать? — Да успокойтесь же вы! — неожиданно для себя крикнула Светлана Зиновьевна, — извините… простите… нервы ни к черту. Еще эти выборы, проценты… В общем, пусть песню споют. — Это же в первом туре! — Пусть два раза поют, не важно! А лучше стихи! Верно, Лариса Макаровна? — Верно, — сказала Лариса Макаровна. — Вот и прекрасно. Возьмите в сейфе, у меня там с конкурса по знанию конституции три грамоты осталось. Их вручим призерам. Хорошо? Ольга Денисовна осталась недовольна. II.
Через две недели в кабинете Светланы Зиновьевны раздался звонок.
— Алло, — сказала она. — Вы там, что — совсем охренели? — спросил недовольный голос. Интеллигентная женщина, едва не выронила трубку из рук, она набрала в рот воздуха, чтобы дать негодяю отпор, но гневный хриплый голос не сдавался, — вы что, саботаж устроили? Вы копаете под кого-то, голодранцы? Вы же нас всех под монастырь подводите, вашшшшшшу мать! И тут Светлана Зиновьевна вдруг осознала, что разговаривает с председателем комитета по образованию Ивановым, бывшим чекистом с очень крутым нравом. — Я вас дерьмо жрать заставлю, ушинские хреновы! Вы меня поняли? — Дддда, — пробормотала Светлана Зиновьевна. — Что «да»? Что «да»? Ты хоть понимаешь, дура ты очкастая, что ты натворила? Светлана Зиновьевна вся задрожала. — Я вас попрошу… — Это я вас, на хрен, попрошу. Из школы попрошу. Навсегда! Вы работу больше нигде не найдете. Даже в Магадане. В лагерной столовой. Понимаете меня, Светлана, блядь, Зиновьевна? Светлана Зиновьевна зарыдала. Нервы у бедной женщины не выдержали. Она стояла, тряслась и слезы лились к ее ногам. Иванов продолжал орать что-то в трубку. Потом он понял, что это бесполезно и перестал занимать линию. Через какое-то время Светлана Зиновьевна успокоилась. Она вызвала к себе завуча. — Что там у вас произошло? — спросила она дрожащим голосом. — Что? Где? — Не знаю, что. И где — не знаю. Ольга Денисовна тоже испугалась. Вид Светланы Зиновьевной подсказывал: произошло что-то ужасное, что-то из ряда вон выходящее. — Да ничего. Все в порядке, — сказал она, но очень неуверенно, — сегодня вот и статья про нас в газете вышла. — В какой газете? — встрепенулась директор, — какая статья? — В «Ведомостях». Про конкурс про наш, ну о толерантности. Светлана Зиновьевна выдохнула. — Так. И что в ней? — Ничего. Статья. Ее наш педагог-организатор написала. Ну эта, Лариска… — Не Лариска, а Лариса Мака… впрочем, и что в статье-то? — Да ничего. Провели, мол конкурс, как все прошло. Ну и фотография. — Фотография? — насторожилась Светлана Зиновьевна. — Какая? — Ну это… грамота. — Какая? — Ну, за победу, за первое место. Светлана Зиновьевна окончательно возобладала над собой. — Хорошо, — сказала она, — у вас осталась эта газета? Она есть у вас? — Была где-то. Светлана Зиновьевна поднялась с кресла — Так идите. Идите — и принесите. Ольга Денисовна вернулась из кабинета. Газета лежала в учительском гардеробе, в кармане ее пальто. Она достала ее и развернула. Внимательно просмотрела статью, оглядела фотографию. — Да что же тут такое-то? Да что же такое? Она еще раз внимательно проверила заголовок, подписи под фото, пробежалась по тексту — ничего. Ничего такого, что могло бы вызвать столь бурную реакцию. — Ладно, — сказала она, сложила газету и пошла к директору. Спустя две минуты на втором этаже Светлана Зиновьевна развернула издание, побледнела и, стараясь не упасть в обморок, медленно села в кресло. На четвертой полосе красовалась большая фотография победной грамоты на которой было написано: «Победитель в конкурсе по толерантности — команда 11 «А» класса под названием 14/88». 1996-2012
|