Михаил ехал к родителям после двухлетней командировки за рубежом.

Вообще-то по правилам, надо было сразу садиться писать отчет. Но сойдя с самолета, Михаил вдруг ощутил острую потребность вначале съездить домой, к родителям. Шеф не возражал, мол, желание вполне понятное, но разрешил на это дело один день. Только после письменного отчета и доклада перед сотрудниками позволяется взять отпуск на три-четыре дня и тогда… Михаил, не давая шефу развить мысль, торопливо поблагодарил, взял такси и поехал на автовокзал.

Было воскресенье, около 10 часов утра.
К его удивлению, народу в такси оказалось немного.

На первом сидении, за водителем, сидела толстая, в шляпке-котелок с узкими полями, тетка. Она постоянно оглядывалась назад, буравя всех маленькими серыми глазками. За ней, спиной к окну, прилепился мужик-толстяк с отвислыми губами. В середине салона сидела неряшливо одетая, с уставшим лицом женщина. Рядом с ней горбатился бледный остроносый мальчик с огромным шарфом вокруг шеи. За этой парой сидел одетый в серое опрятное пальто мужчина с желтым, как корка лимона, лицом. А рядом с Михаилом восседала, по другому не скажешь, нога на ногу, яркая брюнетка в длинном кожаном пальто и с наушниками в ушах.
До своей остановки Михаилу было ехать минут сорок.
Жужжали колеса, машину слегка покачивало. В кабине водителя тихо мурлыкала музыка.

Вдруг водитель добавил громкости и выглянул из кабины. Салон заполнила песня, которую Михаил пару раз слышал за границей у товарища в машине, но имя автора не запомнил.
Все слушали, кроме брюнетки.

Толстая тетка не утерпела после этих слов и брякнула на всю таксичку свой комментарий:
— Да кто ж даст хоть что-нибудь? Держи карман шире! Еще и молиться за них…
Она почему-то переврала одно слово из песни, но никто не обратил на это внимания.
Мужчина с желтым лицом, видимо, хорошо ее знавший, в ответ пустил реплику:
— Да тебе хоть дать, хоть не дать, все равно что-нибудь себе урвешь. Тебе ж все надо. Даже если и не надо.
Толстую тетку перекосило. Она развернула побагровевшее лицо в сторону мужчины и выпалила:
— А ты шо, мою жизнь знаешь?
— А чего ее знать? Она у тебя вся на твоей шляпе и торбе написана!
В ногах тетки и правда лежала большая сумка, набитая чем-то до отказа. Но толстая тетка в первую очередь обиделась за шляпу.— Ты, лимон выжатый! Моя шляпка — не твоего ума дело! Что хочу, то и ношу! Тебя не спросила!
От теткиного крика остроносый мальчик в шарфе скривился и заплакал.
Женщина с уставшим лицом раздула ноздри и неожиданно басистым голосом рявкнула:
— Придержи язык, шляпа! Дитя пугаешь!
— Сынка своего воспитывай! Меня не надо!
— Побойся Бога, тетка! — Поморщился желтолицый. — Ты своим галдежем нигде и никому житья не даешь. Не только здесь, в таксичке. — Я перед Богом не грешна! Я в церковь хожу, милостыню даю. Это ты лучше Бога бойся да в грехах кайся. Столько наделал, аж пожелтел весь… — Толстая тетка осеклась.
Лицо желтолицего мужчины вдруг посерело. Он приподнялся со своего места.
Мужик-толстяк, до этого молчавший, подобрал свои отвислые губы и просипел:
— Да ты, Тоська, у церкви лоб редко перекрестишь, еще норовишь с нищими посидеть, что-нибудь у мирян выпросить. Грех вам обоим Божье имя трепать.
Тетка и мужчина сразу отвернулись друг от друга. Каждый был не без греха, но озвучки оных в перепалке явно не хотели.
Песня к тому времени уже закончилась.
Водитель почувствовал, что его личные ощущения не соответствуют сидевшим в салоне, и вообще выключил радио.
Дальше все ехали в полном молчании.
Толстая тетка больше не оборачивалась, только щляпу за поля дергала. Мужчина с желтым лицом угрюмо смотрел в окно, катая на скулах желваки. Остроносый мальчик задремал на коленях матери, которая тоже клевала носом. Мужик-толстяк сидел в той же позе, только губы у него еще больше отвисли.
Михаил скосил глаз на соседку.
Яркая брюнетка загадочно улыбалась, глаза ее были прикрыты.
Она продолжала слушать свою музыку.

Остановка Михаила была первой.
У двери он оглянулся.
Все сидели в прежних позах. Только яркая брюнетка подняла на него глаза. В них мелькнул интерес. Вдруг хоть что-нибудь в нем будет для нее эдакого?
И в ту же секунду отвела взгляд в сторону.
Он был одет также заурядно, как и все в таксичке.
Михаил усмехнулся. У каждого своя музыка.

Путь к трехэтажке родителей шел через сквер. В конце его когда-то стояла церковь. Ее разрушили перед войной. Когда рухнул Советский Союз, восстановить церковь не хватило средств. На этом месте построили часовню.
Михаил ее еще не видел. Ему захотелось на нее посмотреть. Он свернул на боковую дорожку, которая вела прямо к часовне.
Часовня стояла на постаменте. С одной стороны к ее входу шли ступени с перилами. Такие же перила шли по краю постамента.
В часовне шла служба. Двери были открыты, горели свечи, слышалось пение певчих.
Михаил остановился поодаль.
На нижней ступеньке лестницы сидела неопрятно одетая женщина в цветастом платке, из-под которого торчали космы немытых черных волос. Каждому, кто проходил мимо, она громко кричала:
— Подайте Христа ради хоть что-нибудь! Не дайте пропасть душе грешной! Подайте Христа ради хоть что-нибудь!..
Кричала женщина так громко, что из часовни наконец вышел служка в рясе, спустился к ней и что-то тихонько сказал.
Женщина поправила платок и громко прокричала:
— Я ж только Христа ради прошу! У святого храма! Хоть что-нибудь прошу! И ничего больше! И нигде больше!..
Она кричала бы еще и дальше. Но в часовне закрыли двери. Служка перекрестился и поспешил отойти прочь.
Возбужденно теребя концы платка, женщина заозиралась вокруг. Видно, хотела продолжить с кем-нибудь диалог. Но никого не было. Михаила она не заметила. Посидев пару минут и поостыв, встала, подняла котомку, на которой сидела, и заковыляла прочь.

Михаил покрутил головой.
Надо же! Уже сколько раз за сегодня он услышал это «хоть что-нибудь»!
Все просят, всем надо, но, получается, совсем не важно, что?

Двор родного дома и сам дом за два года совсем не измененились. Та же скамейка у подъезда. Даже та же соседка сидит на ней, как в день отъезда. Тетя Паша, кажется. — Здрасьте, теть Паша!
— Ой, Мишаня! Приехал! А мы тут только с твоей мамкой сидели, тебя вспоминали. Она к соседке пошла, к Софке. Та потащила ее к себе чего-то показать. — Спасибо, теть Паш!
— А ты как, здоров? Надолго приехал?
— Все путем, теть Паш! Пока на денек!
— А ты это…
Дальше было задерживаться нельзя. Михаил поправил сумку на плече, помахал рукой и нырнул в подъезд.

Тетя Софья жила на первом этаже.
Михаил тронул кнопку дверного звонка. За дверью заливисто засвистел соловей.
Так было и в детстве, когда он с пацанами крался к этой единственной во всем дворе двери, умеющей издавать соловьиные трели. Тетя Софья резво выскакивала на лестничную площадку с полотенцем в руке. Они удирали, прятались за углом дома и падали от смеха на траву газона.
Дверь теперь открылась не сразу. И поседевшая тетя Софья не выскочила, а выглянула из-за двери. — Тебе чего, парень? Ой, Мишаня, это ты? А твоя мамка у меня…
Она не успела договорить.
За ее плечом Михаил увидел мать. Она сидела на коридорном стульчике, опираясь на палку.
Руки у матери вдруг заходили ходуном. Непослушная палка скользнула по полу в сторону. Ноги без нее отказывались поднять ставшее вдруг беспомощным тело. — Ми-ишенька! Сынок! При-ехал!
Михаил оттеснил в сторону тетю Софью вместе с дверью, зашел в коридор и бережно взял мать под локоть и подмышку. Даже сквозь толстое пальто ощущалось, каким немощным было ее тело.
За порогом соседкиной квартиры мать уже тверже оперлась на палку правой рукой. Левая в старческих коричневых пятнышках цепко ухватилась за перила. Михаилу оставалось только слегка поддерживать мать за локти то одной, то другой руки, отвечать на сыпавшиеся вопросы и слушать, что она громким и прерывистым шепотом говорила, радостно и беспокойно оглядываясь на него через плечо:
— А мы тебя только на следующей неделе ждали!.. Мне вчера снилось, что я булочки пекла… А это к гостям же! Ну как я не сообразила!.. А эта зараза Софка, как на зло, домой к себе затащила!.. Ты же звонил, что тебе отчет писать надо!.. Господи! А ты приехал… Пока на один день? А потом на дольше приедешь? Когда отчет напишешь? Господи!.. Мне же надо тебе хоть что-нибудь на дорогу дать! Хоть что-нибудь…
Палка громко стучала по щербатым бетонным ступенькам в такт фразам. Ноги, обутые в стоптанные войлочные башмаки, ступали нетвердо. Потому плечи, поднимаясь поочередно, рывками тянули тело вверх по лестнице, помогая ногам. Ритм таких колебаний через несколько шагов стал походить на молитву: «Дать! Хоть что-нибудь!… Дать! Хоть что-нибудь!…»
Чтобы остановить затеплившуюся влагу в уголках глаз, Михаил поднял голову.
В последних пролетах лестницы уже виднелась фигура отца в неизменной майке и спортивных штанах с пузырями на коленях. Как и у матери, восторг и тревога были написаны на его лице. Подрагивающий кулак правой руки был поднят в знакомом с детства приветствии «рот фронт».
Михаил глубоко и прерывисто вздохнул и помахал ему в ответ.
Он наконец-то приехал домой.
А все остальное в жизни вдруг стало теперь второстепенным.