Я его застал в самый лучший его период — в советский. Там был его расцвет.
Тогда я его любил. С ним было интересно. Мы проводили вместе много времени. У нас было много общих знакомых. Он меня притягивал. Мы довольно часто брали бутылку водки, характерной для эпохи Андропова — Горбачева закуски, и шли на Ленинские горы, где долго разговаривали об индийской философии, литературе, кино, его сексуальной ориентации и вообще обо всем.
Но потом я его разлюбил. Я разлюбил его после конца Советской власти.
При Советской власти он казался воплощением свободы. Он был вне любых рамок. Он был загадочен. Он был неповторим. Он был опасен — над ним постоянно висела статья за гомосексуализм. Он был больше запрещен, чем Самиздат. Советская власть скорее согласилась бы на присутствие в советской жизни марсиан, чем на его официальный статус. Своим гомосексуальным акцентом он больше раздражал Советскую власть, чем "Голос Америки". Он был самой свободой. Он был свободнее Сахарова и Солженицына. Он был ближе к либеральным ценностям, чем сами либеральные ценности. Он бил по самому центру гетеросексуальной эстетики советской власти. Советская власть больше боялась его, чем он боялся ее.
Он был почти интеллектуал. У него был отличный джентльменский гомосексуальный набор — Параджанов, Оскар Уайльд, Висконти, Фреди Меркьюри, Михаил Кузмин. Еще он знал писателя Харитонова, с которым несколько раз пересекался на закрытой гомосексуальной тусовке. Он понимал больше, чем все. Он слышал тайный голос богов, которые сделали его таким. Он знал больше о природе и о человеке, чем все. Он видел дальше, чем все. Он видел за линией горизонта. До него долетал свет тех звезд, который не долетал до других. Он слышал ту музыку, которую не слышали такие, как все. Он видел те краски, которые такие, как все, не видели. Он чувствовал течение подземных рек.
Он рано понял, что он не такой, как все. Что все не такие, как он. Но что такие, как он, еще есть. Их надо только найти среди таких, как все.
Он жил загадочной жизнью. Он был весь, как диссидент, окутан тайной. Он был даже не в подполье, а в подполье самого подполья. Но он чувствовал себя в подполье довольно уютно. У него там было все то, что ему надо — богема, выставки, концерты, спектакли, книги, видеофильмы, пластинки, западная одежда, западная парфюмерия, западный алкоголь, западные превентивные средства и такие, как он. Он был в центре всех событий. Он писал стихи под Мандельштама и рисовал картины под Дали. Он занимался тхэквандо, йогой и пантомимой. Он любил жизнь, и жизнь любила его.
Обычные парни, глядя на него, хотели быть на него похожими. Они жалели, что они не гомосексуалисты. Что природа не создала их такими, как он.
Потом, после конца Советской власти, все изменилось. Русское гомосексуальное солнце стало заходить. Взошла русская гомосексуальная луна. Таких, как он, становилось все больше. Таких, как все, — все меньше. Он перестал быть окутан тайной. Он стал прозрачен. Джентльменский набор от Кузмина до Висконти исчез. Остался только гомосексуальный акцент.
У него резко выросли потребности и запросы. Он больше не хотел быть в подполье. Он захотел сделать карьеру и операцию по перемене пола. Он почти стал транссексуалом, но в последний момент передумал и остался в мужском теле. Он потерял все свое обаяние и очарование. С ним стало скучно. С ним больше не хотелось идти на Воробьевы горы, пить водку и разговаривать об индийской философии. Да он бы и сам туда не пошел. Он стал ходить в другие места. Он все чаще стал появляться на официальной эстраде. Он ушел в бизнес. Он легко жонглировал ключевыми словами нового времени — "шоу-бизнес", "маркетинг", "продюсер", "бартер", "рейтинг", "электорат". Такие, как все, еще не знали, что такое "электорат". Такие, как все, думали, что это что-то среднее между электричкой и супостатом. Они еще не знали, что электорат — это они сами. Такие как все. А он уже знал. Поэтому он стал вить для себя гнездо в политике. Он стал заниматься политическим пиаром. Политики — они ведь такие же, как все. Они обычные русские парни и девушки. Они всегда настороженно относились к гомосексуалистам. Но они пока сами не умели правильно использовать слова "электорат", "пиар" и "спичрайтер". Они сами еще толком не понимали, что это такое. Они еще боялись таких слов. Им еще нужно было время, чтобы понять, — в русской политике нет ни электората и ни пиара. Что им, политикам, об этом можно и не знать. В русской политике надо знать и помнить только об имперском этикете. Но они пока об этом не знали. И поэтому им нужен был гомосексуалист как специалист по пиару и рейтингу. Как связь с Западом, где политикам нужен пиар, действительно нужно знать, что такое "рейтинг" и "электорат". Теперь русские политики спокойно обходятся без рейтинга и пиара. Но без гомосексуалиста они уже обойтись не могут. Уже поздно. Они к нему привыкли. Гомосексуалист воспользовался тем, что русские политики некоторое время ничего не знали про рейтинг и пиар, и занял при политиках свое место навсегда.
И бизнес тоже. Русский бизнес ничем не лучше русской политики. Бизнес тоже без гомосексуалиста не мог. Бизнесмены, когда пришел рынок, не сразу поняли, что такое "распродажа", "конкуренция" и "дефолт". Они думали, что в русском бизнесе будет как в западном или в как в китайском. Что надо будет с кем-то конкурировать. Поэтому и нужен был гомосексуалист. Как бы настороженно не относились к нему бизнесмены, он для них был ближе к Западу, чем они. Там, на Западе, давно не только конкуренция и список продаж. Там давно и гомосексуализм. Гомосексуалист поймет, как совместить природу бизнеса со своей собственной природой. У него это в крови. Поэтому во всех крупных компаниях бизнесмен стал менеджером или, в худшем случае, финансовым директором. Потом бизнесмены все поняли. Для русского бизнеса конкуренция не нужна. Она ему только мешает. Нужен имперский этикет. Но опять, как в политике, было поздно. Конкуренция из бизнеса ушла, — гомосексуалист остался.
Он тоже изменился. Он больше не пишет стихов под Мандельштама и не рисует картин под Дали. Он принял православие и стал патриотом-государственником. Он стал играть на официальном поле. Он стал негативно относиться к демократии. Он говорит, что демократия — это не для России. Тут хорошо и без демократии. Тут и без нее все, что надо, есть.
Последние десять лет русской свободы остались за ним. Такие, как он, чувствуют себя более уверенно в русском мире, чем такие, как все. От него в России многое зависит. Он теперь топ-менеджер "Сибнефти". Политический консультант в Госдуме. Арт-директор ночного клуба. Ведущий юмористической передачи на СТС. Продюсер "Фабрики звезд". Литературный агент Александры Марининой. Главный редактор крупного издательства. Мэр провинциального города. Член совета директоров купного банка. Ему всегда дают кредиты. Он уже не просит кредиты. Он теперь сам дает кредиты. Он близок к администрации Кремля. У него два благотворительных фонда. Один недавно закрылся, потому что там все украли, но второй еще работает. Там, правда, тоже скоро все украдут. Но пока не украли.
У него дом на Рублевском шоссе. Есть и еще недвижимость. Вокруг него команда из молодых услужливых людей. Он их называет полупидоры. То есть они не гомосексуалисты. Но он умеют делать все то, что умеют гомосексуалисты. Хорошие парни. Им повезло. Они проходят очень приличную школу.
Все не случайно. Он больше, чем все, приспособлен к жизни в России. Его природа больше соотносится с русской ментальностью, чем природа таких, как все. Россия — женская страна с мужским сознанием; он это знает и может использовать. А остальные не знают и не используют. Он лучше чувствует русский контекст. Он лучше владеет русским языком. Он видит все смыслы русской экзистенции. Он знает больше стихов русских поэтов. Он прочитал больше прозы русских писателей. Он в русском подсознании как у себя дома — как на закрытой гомосексуальной вечеринке. Он понимает все его символы и архетипы. Он знает все страхи и ужасы русской души. Он видит все прошлое, настоящее и будущее России насквозь. Он держит руку на русском пульсе. Он помнит наизусть все русские ночные шорохи. Он чувствует каждый атом русской жизни. Он один может остановить русский бунт, — только он знает, как останавливается русский бунт. Один только он может успокоить русскую истерику, — только он знает, почему начинается русская истерика и как модно свести ее на нет. Если России грозит финансовый кризис, только он знает, как спасти Россию. Только он знает те энергетические и разные другие потенциалы России, которые остановят кризис. Он может все и везде. Его природа ему это позволяет. На дне рождения он может все выпить и не опьянеть. На скользкой дороге — не поскользнуться. В жару — не потеть. В бальных танцах — быть и кавалером, и дамой. На свадьбе — быть и тамадой, и женихом, и новобрачной. На елке — быть за Деда Мороза и за Снегурочку одновременно.
Не зная его, так любят и ценят...
Я ему завидую, хотя и отношусь к нему плохо. Я даже пытался ему подражать. Я несколько раз был в гомосексуальных клубах и говорил с гомосексуальным акцентом. В гомосексуальном клубе меня едва не стошнило. Все-таки это ужасно, когда здоровые мужики одеваются как женщины и пытаются как женщины себя вести. Гомосексуальный акцент мне тоже быстро надоел.
Я больше не хожу в ночные гомосексуальные клубы и не говорю с гомосексуальным акцентом.