Вернуться на предыдущую страницу

No. 1 — 2 (20 — 21), 2009

   
Эссе


Татьяна ВИНОГРАДОВА



БЫТИЕ — НИЧТО
(прóклятые поэты)



Бытие и ничто исчезают друг в друге,
так что реально существует лишь
"движение непосредственного
исчезновения одного в другом"


Гегель

I am the Lizard King. I can do anything.
                                                              J. Morrisson

Джим Моррисон был проклятым поэтом. Аллен Гинзберг был проклятым поэтом. Марина Цветаева была проклятым поэтом. Томас Стирнс Элиот и Эзра Паунд были проклятыми поэтами. И только Бродский был, подобно Гёте, олимпийцем (но, в отличие от Иоганна, Иосиф взирал на мир со спокойствием обреченности).

Огромное лоскутное одеяло мира выцвело, вытерлось и расползается по швам. Отовсюду торчат грязные нитки и несвежие заплаты. "Напиться в лоскуты". Забавно…

Мир и народ не желают вылезать из уютной рамочки экрана ТВ. Мир и народ спят, перевесившись через край пропасти, вздыхая и причмокивая во сне. Миру и народу хорошо. Пропасти тоже хорошо. Она любит ждать, это ее естественное состояние. Ждать и перемалывать, дождавшись.

А где-то далеко, за краем ожиданья, за последней кромкой бесконечного мегаполиса, лежит невозможное, сверкающее, теплое море. Оно обнимает попавших в него, обнимает нежно и неотвратимо. На его необъятном пустом берегу пауки и ящерицы греются на солнце, сверкают бисером песчинки, весело гниют водоросли, а камни беззвучно поют Великую Песнь, Длящуюся От Сотворения Мира. Бездомные проклятые поэты тоже здесь. Они греются на закатном солнышке и слушают Песнь Камней, попутно закачивая в себя пиво, абсент, портвейн и прочие галлюциногены. Ящерицы щурятся на солнце. Они замерли и ждут, когда Солнце-Отец и Брат-Океан примут их в свои необъятные объятья. Солнце загадочно щурится в ответ. Оно Знает. Знает, но не скажет ничего и никогда. В особенности — проклятым поэтам.

Прозрачные бусины городов, горящий стеклярус в черной витрине ночи, в серебряных и бесконечных зеркалах, повторяющих друг друга, потерявшихся друг в друге, проникающих друг в друга, пожирающих друг друга, отражающих друг друга вновь и вновь, вновь и вновь, — отражающих эту ночь, эту светозарную ночь… Эти бусины/бисер/стеклярус, эти стразики и паетки вот-вот окончательно затеряются, скатившись с крохотного шарика в непроглядную черноту, строго-настрого не пропускающую взгляды (кроме взглядов проклятых поэтов, но эти — не в счет, все равно им никто не поверит).

"Живи-живи-живи", — шепчут ящерицы, волны и камни, а пауки выплетают безумные кислотные кружева с монограммами Рембо, Моррисона, Эзры Паунда и Т. С. Элиота.

В нейтральных водах тихо сияет хрустальный непотопляемый Уильям Блейк.

Дворец ночных призраков, где горящие зеркала городов вот-вот будут расколоты веселыми ghost’ями, ждет именно тебя. Проклятые поэты ждут именно тебя. Нежная, мягкая пропасть ждет только и именно тебя — для последнего опыта по перемалыванию и переламыванию бессмысленных смы… Нет: бесчисленных смыслов и бессмысленных числ (сочти число Зверя… и напиши об этом в Общество Защиты Сюрреалистических Животных).
В моей голове медленно прорастают свежие колючие слова. Мне щекотно. Хочется распилить череп и вытряхнуть слова на волю. Ну вот, уже заколосились. Ветер в моей голове волнует желтеющую ниву. О Боже. Они меня доконают. Где твой серп, о Боже?

Еще один кусочек Изначальной Реальности, отвоеванный у Бурлящего Хаоса. У очаровательного, беспечного Хаоса, жаждущего освободиться от Занудной И Предустановленной Гармонии. Крохотный плацдарм Реала, где мы все, проклятые поэты, намертво вцепившиеся руками, ногами, зубами и мозгами, — короче, всею своей псевдосущностью в БЫТИЕ И НИЧТО, противостоим Блаженной Энтропии (а значит, изо всех сил приближаем Ея Пришествие).

Блаженная Энтропия и Могучий Беспечный Хаос знают лучше. Они — могут. Они — хотят. Они кричат и шепчут на разные голоса, они ласковы и настойчивы с нами — своими непутевыми детьми.

Лоскутное одеяло Как-бы-Реальности лишается еще одного увесистого фрагмента. Ах, недосчитались! Чего именно недосчитались? Реальности? А что это? Где это? Кто ее видел, эту реальность, эту улыбчивую маску (суку)? — Keep smiling, "Мистер Лыба-Улыба" (привет переводчикам Стивена Кинга).

А Горящие Жирафы все бегут и бегут. А Черный Квадрат все дрожит и мерцает мазутом, притягивая взгляды поэтов и крылья чаек, засасывая их внутрь себя, схлопывая реальность — точнее, то, что от нее "какбы" осталось.

Мы все так любим нашу милую маленькую реальность. Она — прибежище и брег. Она незыблема, как… Баобаб? Нет. Как… Глупость человеческая? Пожалуй, это ближе. Сотни ящериц лезут по стене. Пытаются убежать от реальности. Хаос и Энтропия крадутся за ними следом. Паук выплетает из своей паутины Черный Квадрат. Думай! Иногда это лучший способ отодрать от себя еще один лоскут этой лыбящейся маски. Оторвать с мясом, отбросить и постараться забыть, поскуливая и подвывая от пустоты и сладостной боли.
Ромашки и ржавые гвозди растут на поле. Сквозь ромашки прорастают детские глаза, опушенные ресницами, невинно-наглые, вопрошающие. Они всматриваются вглубь тебя. Они пытаются проникнуть за твою железобетонную улыбку. Искореженная арматура нежно оплетает твои руки и ноги, твои мысли и сны, привет тебе, о милая ромашка на маленьком плацдарме.

Дионисийское безумие выжигает нас изнутри, его ацетиленовое пламя синеет в эстетских индиговых небесах. Нас разрывает на куски, наши окровавленные фрагменты усеивают Ромашковый Плацдарм Реала, украшая, устрашая, удобряя…

Мосты из Бытия в Ничто горят, горят! Жирафы тоже горят, им не поможет Общество Защиты Сюрреалистических Животных. Одичавшие ромашки раздирают ржавые стебли арматуры в клочья. Хохот, скрежет, лязг, нежнейший перезвон колокольчиков, это "музыка ветра", слушай, слушай, — здесь теперь хороший фенг-шуй.

Лоскутное одеяло реальности трещит по швам. Наш Плацдарм Реала тоже трещит по всем швам, он на всех парусах несется прямо в "Breaking News", не смотри новости по ТВ, ты рискуешь увидеть там себя, увидеть прямо здесь и сейчас, на ромашковом лужке да на солнышке. И ты увидишь, что ты ГоришьГоришьГоришь!!!

Один в пустом зрительном зале, над которым струится туман, — или это остывающий дым, оставшийся после тебя? Не смей уползать отсюда, — говорит ящерица. Досмотри до конца, — говорит паук. Оставь нам куски твоего реального тела, слишком реального для нашего маленького маскарада, для нашего миленького карнавала в Марди Гра. Мы с Бароном Субботой найдем им применение, этим соблазнительным кусочкам.

…Эти мосты горят, все горят. Нам нужны новые лоскуты, чтобы залатать бреши. А прорехи все расползаются. Ты уже не помнишь, кто ты, кем ты был до того, как… Римские фонтаны продолжают бить, с чаши на чашу пенится, переливается, хлещет Эльсинорский Эликсир Бессмертия и Вечной Любви, он извергается прямо в пламя, но он не в силах загасить этот темный огонь.

Ящерица шепчет тебе в ухо: "Зачем, для чего это все?" Нежный язычок щекочет твою мочку: "Ты понимаешь, человече, — нет ни огня, ни фонтанов, ни ромашек на лугу, нет вообще НИЧЕГО, и даже самого этого “ничего” — тоже… Ты понимаешь меня, darling, тебе хорошо со мной?.."

Если подойдешь к краю и заглянешь ЗА, если ляжешь на живот и свесишь голову, а потом на локтях подтянешься чуть ближе, и еще, и еще… И вот тогда, в самый последний момент, перед тем, как ты нырнешь вниз головой в это сверкающее, теплое, ласковое море — море мешков для мусора, набитых неостывшими кусками Реальности, — и вот тогда — смотри, смотри, смотри туда, пока не закружится голова. Видишь: эта фальшивая пропасть — любовь. Это черное море пластиковых мусорных мешков — любовь. Эти ржавые прутья, эти куски бетона и оплавленной плоти — любовь. Эта пенящаяся повсюду бессмертная ложь, водопады, фонтаны лжи — это тоже любовь. Любовь — это реальность, за которую ты сражался. И она — разрушает. Хаос и Энтропия — единственные лекарства. Они приносят Истину и Покой.

Твои детские вещие сны, твои глаза (их влажные, невинно-наглые глаза), и мягкие стеклянные шарики в твоей горсти — зародыши глаз — они все горят, горят в ночи, в этой светозарной/стразовой/позолоченной ночи, такой беспросветной, такой безответной, в единственной, ниспосланной тебе. О эта Ночь Ночей, растворившая город, — город, сотканный из лоскутьев трепещущей, жаждущей плоти, город, где здания пульсируют и взрываются, оставляя на небе/небе сладкий привкус соблазна/запрета/ответа.

Посмотри на эту счастливую толпу. Она поймана паутиной. О, я пою вас, Реалити-Шоу в прямом эфире on-line. Show me reality, now! О шизофренические орнаменты, о параноидальная иероглифика, о кислотная каббала! О нейролингвистические слоганы, о сернистокислые сериалы, о дивные новые цифровые каналы, число коим — 666!

О Паук!
О Ящерица!
О Энтропия!
О Хаос!

Я пою вас, друзья мои! Я верю в вас, в вашу мощь, в вашу безграничную, как теплое, сверкающее море, Истинную Любовь. Я чувствую, как рас-падаюсь, рас-плавляюсь, горю! Моя память, мой разум, мое загнанное, испуганное "я" — всего лишь горсточка исчезающе малых шариков, и они рассыпаются в пыль. Синий бисер, сверкающие пылинки — и ничего. Меньше, чем ничего. Плацдарм Реала захвачен. Паук торжествует.

Вау! Великий карнавал продолжается. Толпа ждет. Страх, который, собственно, и был мною ("нет, darling, тобою") ушел, затаился, забился в подводные пещеры коллективного бессознательного, в Моррисонову бездну, в Элиотову впадину, в угольный мешок Эзрапаундной туманности. Ты не вспомнишь самого себя. Ты не встретишь самого себя. Никогда. Уже никогда. Поэтому не бойся. Видишь, проклятые поэты молча сидят на берегу у костра, закутавшись в дырявые лоскутные одеяла. На горизонте догорает хрустальный Уильям Блейк. И только Иосиф Прекрасный стоит поодаль в своем потертом твидовом пиджаке и чему-то тихонько улыбается. Не бойся, подойди к ним. Хаос и Энтропия даруют тебе СВОБОДУ.