А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   
— .






СЧАСТЬЕ ПРОСТО





ЛЮДМИЛА КАЛЯГИНА
СЧАСТЬЕ ПРОСТО



Людмила Калягина — поэт.  Призер Международного литературного конкурса «Кубок Мира по русской поэзии — 2015». Лауреат Международного литературного конкурса «5-й открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии — 2016». Победитель поэтического конкурса «Бог сохраняет все; особенно — слова…» и анонимного конкурса одного стихотворения на фестивале «Провинция у моря» (2016).



ВОДОВОЗНОЕ

Счастье просто и беспородно, если выберет — то само.

На обиженных возят воду, на волшебниках — эскимо.
Водовозы усталым шагом измеряют пути в длину:
Каждый тащит свою баклагу, даже, может быть, не одну.

Ничего никогда не поздно, если выберут — то тебя.
Кто-то щедро насыплет проса зимним встрепанным
                                                                       голубям.
Это каждому, это даром. Не пугайся, не потеряй…
Серебром отливает старым под ногами
                                                           прибойный край.
Безотчетной тревогой мечен, безотчетным
                                                           восторгом пьян,
Отцветает багряный вечер, зачерняется по краям.
Тени резче, острей инстинкты. Тянет сыростью из лощин.
Солнце валится в паутинку, паутинка слегка трещит.
Солнце грузом чужого смысла оседает в густой пыли…

Дай-ка ведра и коромысло: воду нынче не привезли.



АЮТТАЙЯ

Гору накрыло небо — хрустальный панцирь, вырос под небом город — и стал великим. Будды сжимали лотосы в тонких пальцах, Будды хранили мир в узкоглазых ликах. Пламя пришло внезапно и отовсюду, пламя плясало ярким священным цветом. Отсвет огня ложился на плечи Буддам, Будды не отворачивались от света.
Город лежал в руинах пяти столетий, люди ступали в обуви на пороги, верили: боги счастливы, если где-то свергнуты с пьедесталов чужие боги. Город лежал открытой смертельной раной, пачкая кровью складки своей постели. Люди входили в боль закопченных храмов. Буддам в глаза, наверное, не смотрели.
Камень одним ударом не переломишь — камень, рожденный миром в его начале. Люди рубили яростно и наотмашь, Будды сжимали лотосы и молчали. Если безумью в мире дано свершиться, то и дела во славу его свершатся. Люди рубили по узкоглазым лицам, по головам, плечам, по цветам и пальцам…
Город лежит под небом семи столетий, город под пеплом выжил в эпоху мрака. Тот, кто смотрел в глаза неизбежной смерти, смотрит на мир без жалобы и без страха. Будды сидят на стертых седых ступенях, в трещинках мелких камень шероховатый. Будды хранят Вселенную, как умеют — сотни безруких и безголовых статуй.



КАРАНДАШНОЕ

Здесь на часах всегда «потом» и у посуды легкий крен.
Мой первый внук рисует дом и море у смоленых стен.
Как хорошо, что есть у нас запас цветных карандашей!
В его мирке всегда «сейчас» — простая мудрость малышей…

Невесткин очерк пухлых губ, от сына —
                                                           темно-чайный взгляд.
Мой мальчик ласков и неглуп, и в чем-то, кажется, талант:
Он помнит зыбкий облик сна и создает его портрет,
Он дарит морю имена и ветру говорит «привет»,
Он полагает цвет живым, он знает лучше и полней,
Как много алой синевы в зеленой пенистой волне…

Важнейших дел числом под сто у неуемного внучка:
Возиться с кошкой и котом, кормить корову и бычка,
Смеясь, ловить дрожащий луч на гладко струганом бревне,
За отраженьем мягких туч следить в неверной глубине.

Пока плывет надежный дом с чудным названием «ковчег»,
Я с внуком говорю о том, как шли дожди, как падал снег,
Как черно-белая зима писала мелом на стекле,
Как люди строили дома на твердой ласковой земле,
Как зрели яблоки в садах, как цвел каштан, как вился дым,
Как в ручейках текла вода с дрожащей искоркой звезды.

Я расскажу, чтоб ты узнал, наследник сгинувших веков,
Что мир теперь, смолен и мал, плывет беспечно и легко
В румяно-яблочный рассвет, упруго слушаясь руля…

…что прежней жизни больше нет.
Нам рисовать ее с нуля.



ОДЕССА

Потяни за любую улицу, как за нитку —
Приведет во двор, где солнечных пятен рябь.
Тут не шик у нее, не мраморно, не гранитно,
Ни брильянтов, ни малахита, ни янтаря.

А она все как прежде: «синие», рыба, «кава»,
Виноградные плети, дети, белье, коты…
И стоит, у себя из-под ног вынимая камень,
Балансируя ловко на цыпочках у воды.



СТИХИЙНОЕ

если (когда) коснуться узнать обнять
свет одиночество теплое на губах
время Огня это будет время Огня
глина узор отпечаток клеймо судьба

если (когда) поверится отболит
след на песке и дорога и пыль и прах
время Земли это будет время Земли
корни побеги соки надрез кора

если (когда) взвихрит полыхнет костром
искра звезда неизвестность движенье штор
время ветров это будет время ветров
воздух движенье небо дыханье шторм

если (когда) потянется влажный дым
лиственно пряно под корень до дна дотла
время Воды это будет время Воды
дождь и река и лодка и без весла



НАД ПРОПАСТЬЮ

Ты ее, как сестру — гребенкой по волосам,
Ты ей: не стой, дескать, дурочка, на ветру,
А она говорит: не надо меня спасать.
Я сама, говорит, я знаю, я разберусь.

Ты ее, как дочь: не ходи одна со двора!
А она говорит: что толку в глухой стене?
У меня золотое поле по самый край,
За которым небо, а небу и края нет.

Ты ее, как свою — тревожно срываясь в крик,
Ты ей: запру, не пущу и не дам пропасть…
А она говорит: молчи, за собой смотри,
К твоему крыльцу, говорит, заросла тропа,

В доме пусто — огня живого не разожжешь,
Сад засох на корню — и птице гнезда не свить…
У тебя, говорит, в полях над обрывом рожь
Вся как есть полегла.
И некого там ловить.
____




sura "Сура" 6 (136), 2016.



Пирожки со счастьем


Дмитрий БОБЫЛЁВ


ПИРОЖКИ СО СЧАСТЬЕМ


* * *

Дмитрий Матвеич идёт по радуге —
Припадает на левую ногу,
В вещмешке цветут одуванчики.
Смотрит вниз сквозь носки сапог,
Дивится, что внук его перерос.
А я стою, задрав голову,
Затекая шеей:
Там, на радуге, кто-то ходит!
Белый пух падает мне в лицо.


* * *

Она скучна — что о весне писать?
Другое дело — осени загадка:
В сухой траве сухая стрекоза
Устала, подчинив себя упадку.
И не весной нам хочется присесть
И слушать, между звёздами и чаем,
Как ветка яблоки качает, расточая
На ледяную кровельную жесть —
Детей — к дождям холодным приучает,
Какие повторятся ли — Бог весть...


ПАМЯТНИК

Шаги капели с дождливых крыш
Чадящим звоном заполнят уши.
Свежо под небом, в горпарке душно —
Деревья лезут из-под коры.
В остатках полдня собака роет
Себе добычу. Раскрылись астры.
Лицо — усталого алебастра,
И равнодушны глаза героя,
Когда у ног политуру пьют
И мажут краской его одежду —
Места для битв выбирал он прежде,
Теперь уйти — никакой надежды.
А дом его был совсем не тут.


* * *

По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
В. Маяковский

На тёмных спинах мостовых
Он рисовал свои картины —
Бывали улицы пустынны,
Сверкали кожи постовых.
В его работах жил туман
И небо низкое, кривое,
Шел Маяковский стороною,
Всплывал из туч Альдебаран.
Топтали утра кирзачи.
Его полотна слишком странны.
Сгорала осень, осияна
Огнём березовой свечи.


* * *

В эту холодную летнюю ночь
При звуках рождения жёлтых листьев
От сна и вина копошащихся почв
Мураш не замерзнет в дубраве мглистой
У затворённых ворот.
Рощу разбудит пожар, и к утру
Здесь не останется прежнего мира —
Духи лесов муравьиную грудь
Выбрали главным ориентиром,
Прочь уводящим народ.
То ли в насмешку, то ли в отсутствие
Славных героев участь назначена —
Греется рыжий тихим предчувствием,
Усики трогает озадаченно.
Верю, что он не умрёт.


НОЯБРЬ

По панцирю запекшейся земли
Звенят ботинки, обретая шпоры
Из листьев, серебрящихся в пыли.
И ни к чему благие разговоры,
Идти в военкомат или сбежать.
Отточен слог, карандаши и нервы.
Свобода вырывается из плевры.
Вдохнуть железный мир — и не дышать.


* * *

Как описать колдобины дорог,
Глазёнки васильков среди бурьяна,
По вечерам шатающихся пьяных,
Загар домов со стороны дворов?
Удачно сматериться мы умеем,
Слова любви даются нам не трудно,
Но не найти совета в словарях,
Когда почувствуешь, как яблони немеют
Морозом; как асфальт, рябой и скудный,
Под каблучками нежится и млеет,
Кусает крыши рыжая заря...
Как улицы родные описать —
Всю эту боль — живые чудеса?


РЫБАКИ

Здесь не шуршат зелёные хвощи,
Касаясь шей упругих диплодочьих, —
Здесь из глубин таинственных лещи
Всплывают для охоты светлой ночью.
В корягах этих вороной налим
Живёт уже сто лет, он знает сказки
О том, как здесь ходили корабли,
Таится от кикимориной ласки.
Здесь солнце летом очень горячо,
Тяжёлый шмель в берёзе сладил скит.
А вечерами на тройной крючок
Цепляют звёзды с неба рыбаки.


* * *

Испеки пирожков мне со счастьем —
На вокзале продам пирожки.
Их разломят на разные части
Выпивающие мужики.
Пацанёнок покормит кошку,
Угостятся чуть-чуть сизари —
Это, может быть, на немножко
Отзовется в моём нутри.
Знаешь, как с утра беспонтово
Встать и видеть, что всё не так!
Подари мне дух пирожковый —
Слишком чашка моя пуста...


* * *

А на небе горело окно,
И дрожала звезда в штукатурке,
Всё пытаясь в него заглянуть.
Так таинственно было. Темно.
Что-то ангел пытался шепнуть —
Поворачивал ключик в шкатулке.
Мы прошли первый столбик, второй,
Загадали: у третьего. Точно.
Так и будет, но только не нынче.
Всё ж осталось счастливой порой,
Ведь пишу я теперь эти строчки.
За зеркальным стеклом кто-то хнычет.
Нынче ангел приснился. Седой.


* * *

И это тоже жизнь была —
Солдатик нёс кота под мышкой,
Весна пожухлый день рвала.
Посеяв записную книжку,
Я продолжал идти вперёд,
Не зная, где он расположен, —
Как забывал войну народ.
Навстречу — чёрт, красив, ухожен...
Иди ты к чёрту! Шла весна.
Из камуфляжа пробивались
Обрывки девственного сна.
Я шёл вперёд — такая малость!
И свежий лист, как чистый холст, —
Уже кому-то предназначен, —
Ещё не знал меня. Был холост,
И впереди ждала удача.


* * *

Когда волки выберут душу,
отказавшись от крови,
Когда солнце выйдет на сушу
и вымолвит слово,
Тогда мы узрим друг в друге
всё то, что имеем,
и выйдем из этого круга
жизни, — мы станем ею.




sura "Сура" 6 (136), 2016.



Пирожки со счастьем


Дмитрий БОБЫЛЁВ


ПИРОЖКИ СО СЧАСТЬЕМ


* * *

Дмитрий Матвеич идёт по радуге —
Припадает на левую ногу,
В вещмешке цветут одуванчики.
Смотрит вниз сквозь носки сапог,
Дивится, что внук его перерос.
А я стою, задрав голову,
Затекая шеей:
Там, на радуге, кто-то ходит!
Белый пух падает мне в лицо.


* * *

Она скучна — что о весне писать?
Другое дело — осени загадка:
В сухой траве сухая стрекоза
Устала, подчинив себя упадку.
И не весной нам хочется присесть
И слушать, между звёздами и чаем,
Как ветка яблоки качает, расточая
На ледяную кровельную жесть —
Детей — к дождям холодным приучает,
Какие повторятся ли — Бог весть...


ПАМЯТНИК

Шаги капели с дождливых крыш
Чадящим звоном заполнят уши.
Свежо под небом, в горпарке душно —
Деревья лезут из-под коры.
В остатках полдня собака роет
Себе добычу. Раскрылись астры.
Лицо — усталого алебастра,
И равнодушны глаза героя,
Когда у ног политуру пьют
И мажут краской его одежду —
Места для битв выбирал он прежде,
Теперь уйти — никакой надежды.
А дом его был совсем не тут.


* * *

По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
В. Маяковский

На тёмных спинах мостовых
Он рисовал свои картины —
Бывали улицы пустынны,
Сверкали кожи постовых.
В его работах жил туман
И небо низкое, кривое,
Шел Маяковский стороною,
Всплывал из туч Альдебаран.
Топтали утра кирзачи.
Его полотна слишком странны.
Сгорала осень, осияна
Огнём березовой свечи.


* * *

В эту холодную летнюю ночь
При звуках рождения жёлтых листьев
От сна и вина копошащихся почв
Мураш не замерзнет в дубраве мглистой
У затворённых ворот.
Рощу разбудит пожар, и к утру
Здесь не останется прежнего мира —
Духи лесов муравьиную грудь
Выбрали главным ориентиром,
Прочь уводящим народ.
То ли в насмешку, то ли в отсутствие
Славных героев участь назначена —
Греется рыжий тихим предчувствием,
Усики трогает озадаченно.
Верю, что он не умрёт.


НОЯБРЬ

По панцирю запекшейся земли
Звенят ботинки, обретая шпоры
Из листьев, серебрящихся в пыли.
И ни к чему благие разговоры,
Идти в военкомат или сбежать.
Отточен слог, карандаши и нервы.
Свобода вырывается из плевры.
Вдохнуть железный мир — и не дышать.


* * *

Как описать колдобины дорог,
Глазёнки васильков среди бурьяна,
По вечерам шатающихся пьяных,
Загар домов со стороны дворов?
Удачно сматериться мы умеем,
Слова любви даются нам не трудно,
Но не найти совета в словарях,
Когда почувствуешь, как яблони немеют
Морозом; как асфальт, рябой и скудный,
Под каблучками нежится и млеет,
Кусает крыши рыжая заря...
Как улицы родные описать —
Всю эту боль — живые чудеса?


РЫБАКИ

Здесь не шуршат зелёные хвощи,
Касаясь шей упругих диплодочьих, —
Здесь из глубин таинственных лещи
Всплывают для охоты светлой ночью.
В корягах этих вороной налим
Живёт уже сто лет, он знает сказки
О том, как здесь ходили корабли,
Таится от кикимориной ласки.
Здесь солнце летом очень горячо,
Тяжёлый шмель в берёзе сладил скит.
А вечерами на тройной крючок
Цепляют звёзды с неба рыбаки.


* * *

Испеки пирожков мне со счастьем —
На вокзале продам пирожки.
Их разломят на разные части
Выпивающие мужики.
Пацанёнок покормит кошку,
Угостятся чуть-чуть сизари —
Это, может быть, на немножко
Отзовется в моём нутри.
Знаешь, как с утра беспонтово
Встать и видеть, что всё не так!
Подари мне дух пирожковый —
Слишком чашка моя пуста...


* * *

А на небе горело окно,
И дрожала звезда в штукатурке,
Всё пытаясь в него заглянуть.
Так таинственно было. Темно.
Что-то ангел пытался шепнуть —
Поворачивал ключик в шкатулке.
Мы прошли первый столбик, второй,
Загадали: у третьего. Точно.
Так и будет, но только не нынче.
Всё ж осталось счастливой порой,
Ведь пишу я теперь эти строчки.
За зеркальным стеклом кто-то хнычет.
Нынче ангел приснился. Седой.


* * *

И это тоже жизнь была —
Солдатик нёс кота под мышкой,
Весна пожухлый день рвала.
Посеяв записную книжку,
Я продолжал идти вперёд,
Не зная, где он расположен, —
Как забывал войну народ.
Навстречу — чёрт, красив, ухожен...
Иди ты к чёрту! Шла весна.
Из камуфляжа пробивались
Обрывки девственного сна.
Я шёл вперёд — такая малость!
И свежий лист, как чистый холст, —
Уже кому-то предназначен, —
Ещё не знал меня. Был холост,
И впереди ждала удача.


* * *

Когда волки выберут душу,
отказавшись от крови,
Когда солнце выйдет на сушу
и вымолвит слово,
Тогда мы узрим друг в друге
всё то, что имеем,
и выйдем из этого круга
жизни, — мы станем ею.




chernye_dyry_bukv "Чёрные дыры букв" 6, 2016.



Юрий Оганесян


"Строчки выписывают меня вписанного в четыре стены на все четыре измерения"


ИГРОК


Может быть, будучи в действительности ребром,
ты пребываешь вопросом.
Но у бога смешаны карты - вместо дамы валет.

Я крою масть, без конца, конечно,
претерпевая в финале фиаско - крыт.
Карты чертят меня, чёрт бы попутал их.

Вопрос ребром о ребре, покинувшим лоно -
лишь блуд неугомонной извилины.
Но она возвращается в лоно, чёрт бы её... наконец.

Может быть, будучи в действительности ребром,
ты пребываешь
восторгом,
востоком,
солнечным током,
струящимся к окнам...


РЕИНКАРНАЦИЯ


Если N раз изгибать искривлённое,
выйдет прямое.
Как ветром поломанный парк, впитавшийся в землю.

Поэтому ждать - резать слух,
ибо кричать о пощаде -
значит резать под корень, зная закон.


МЕТАМОРФОЗЫ


Неизменное изменяемо.
Период полураспада
сменяется периодом формо-мирования .
Частицы мозаики в единстве -
палитра оттенков.
Жизнь - таблица умножения цветов.


ПРИВЫЧНОЕ


Не чувствуя принадлежности,
когда ветер намеками шлёт к волжским устам,
я бегу медленным шагом через проспекты и шоссе
по своим по делам.

Не чувствуешь принадлежности;
и когда тебя много, часто прогуливаешь дни и ночи в приятном бреду, сочиняя без страха забыть
свою vita nuova - строку.

И чувствуя принадлежность,
внимая самым внезапным вниманиям ритмов,
быстро и ловко ползёшь,
оттеняя случайные блики, внушая себе вязкость "измов".

Не чувствуя чувства,
когда ветер струится карпускулами,
принадлежишь только себе, обегая медленно в танце весь город,
с его нервами, хрустами, пульсами,

оживаешь и чувствуешь -
принадлежишь.


***


Деталь мастерства:
в непорочной связи
разрешаются затемно
не дающие спать дела;

в их естество
можно не верить,
можно плыть в никуда,
пряча за шкафом лицо.

Не надо смотреть
на лица домов, на их ноги
не стоит надеяться.
Только воспеть,

и уйти, как завещано
богами предшествия.
Не волочь камень,
однако — выполнять, что обещано.


ГИБЕЛЬ ВАВИЛОНСКОЙ БИБЛИОТЕКИ


Всмывь льёт летами-лентами
вода расхищает наше.
Тише, всё тише тушит скелеты с книгами-стенками,
на дыбы поднимает монашье.

Сломается Вавилон метеориями
великий размоется в прямь.
Встарь мы не молчали при горе,
ибо выкрики суть веская брань.

Мысль как ставшее: вылезши,
больше не станем потомками и, конечно, отцами.
Образовавшись, мы сдвинуты, ибо не смысливши
мы звучали сквозь Вавилон голосами.

Бессильному силы бессмысленно мало
равно как сильному — тяга.
Оба впроголодь ввязаны, так что чисто фигурально
они есть часть дуального стакана.

______________________________________________
Всмывь льёт летами-лентами
вода расхищает наше.
Тише, всё тише тушит скелеты с книгами-стенками,
прибирает осколки оставшихся.




podem "Подъем" 9, 2017.



Уголек


ЕКАТЕРИНА МАКУШИНА


Екатерина Александровна Макушина родилась в городе Воронеже. Окончила юридический факультет Воронежского государственного университета. Работает адвокатом. Публиковалась в журнале "Подъём", региональных альманахах и сборниках. Автор двух поэтических сборников. Участница Воронежских областных совещаний молодых литераторов 2013, 2016 годов. Лауреат Исаевской премии 2017 года. Член Союза писателей России. Живет в Воронеже.


УГОЛЕК


* * *

Собирались тучи, давила мгла —
Саламандру горную ты нашла.

Принесла домой, завернула в плед,
Словно здесь жила она сотню лет.

Я просил: "Оставь, не мани беду".
Только сам теперь по дождю бреду.

Я бреду один, я в ночи кружу
Да украдкой в окна твои гляжу.

Там, где ждали зорюшку мы вдвоем —
Саламандра спит на плече твоем.

И в чернильно-бархатной темноте
Огонек искрит на ее хвосте.

Будет ночь тиха, будет сон глубок,
За кровать закатится уголек,

Разгорится пламя, сверкнет в дыму,
К изголовью спустится твоему…

Но пока твой дом не узнал огня,
И на помощь ты не зовешь меня.

Только дремлют липы в ночной тиши
Да у речки шепчутся камыши,

Да с востока тянет заря крыло…
Ты, конечно, спишь. И тебе тепло.


* * *

Над кострищем — тоненькой нитью дым,
Еле слышно трещат дрова.
Не топчи золу, не носи воды,
Если искра твоя жива.

Капли света рдеют в кольце теней,
За собой в черноту маня.
…А когда я буду гореть в огне,
Ты запомни огнем меня.


* * *

А вся любовь — игра воображенья.
Как ветер, что летел — и был таков.
Как солнечного зайчика вторженье:
По крыше, по карнизу — скок-поскок!

За ним гоняться — странная затея.
Едва дыша, ловить в ладонях свет.
И плакать о придуманной потере:
Потерянного не было и нет.

Ну что ж, иди, увидишь все воочью,
Лети на блики белого огня…
А кто мне снился позапрошлой ночью —
Пожалуйста, не спрашивай меня.


* * *

Фотография на память. Ветер, смех, раскрытый зонт.
Розоватыми волнами наплывает горизонт.
Вниз и вниз текут ступени. Город плещется у ног.
Мне и небо — по колено, вам и горы — не порог.

Так и греться, так и драться, и ловить губами прядь.
Зонт уплыл и потерялся. Это весело — терять.
Хочешь — пей глазами пламя, хочешь — искорки лови…
Фотография на память — чуть не сбывшейся любви.


* * *

А глаза у тебя —
                       серые.
А слова все звенят
                                 ласково.
Уж такая была
                          смелая,
За твоею пошла
                           сказкою.

Алой лентой вилась
                                    зорюшка,
Расплеталась коса
                                 русая.
Ай ты, воля моя,
                            волюшка,
Ай ты, радость моя
                                  грустная.
Где дорожка моя
                             торная?
Где подружки мои
                                 верные?
Косогором иду —
                         гордая.
…А глаза у тебя —
                            серые


* * *

…А пока не скажут, что я грешу,
Я на грех не очень-то и спешу.
Я пою, как пел, я живу, как жил,
Как Господь мне на душу положил.

Но однажды, ликом грозней войны,
Проповедник спустится со стены.
"Не ругайся здесь да не смейся там:
Ты, неверный, наш оскверняешь храм".

В вашей правде по уши — что в долгах,
По болоту топаю в сапогах.
Если вам болото — пречистый храм…
Вы простите мне. Как прощаю вам.


САНКИ

Подкати к оврагу санки.
Сядем вместе — и вперед.
Сквозь пушистую обманку
Еле виден тонкий лед.

Долю грозную пророчат
Черной стужи миражи.
Гуще тучи, дни короче…
Ты держи меня, держи.

Шалость лучшая на свете —
Капюшон смахнуть с лица
И лететь навстречу ветру
По дороге без конца.




podem "Подъем" 9, 2017.



Уголек


ЕКАТЕРИНА МАКУШИНА


Екатерина Александровна Макушина родилась в городе Воронеже. Окончила юридический факультет Воронежского государственного университета. Работает адвокатом. Публиковалась в журнале "Подъём", региональных альманахах и сборниках. Автор двух поэтических сборников. Участница Воронежских областных совещаний молодых литераторов 2013, 2016 годов. Лауреат Исаевской премии 2017 года. Член Союза писателей России. Живет в Воронеже.


УГОЛЕК


* * *

Собирались тучи, давила мгла —
Саламандру горную ты нашла.

Принесла домой, завернула в плед,
Словно здесь жила она сотню лет.

Я просил: "Оставь, не мани беду".
Только сам теперь по дождю бреду.

Я бреду один, я в ночи кружу
Да украдкой в окна твои гляжу.

Там, где ждали зорюшку мы вдвоем —
Саламандра спит на плече твоем.

И в чернильно-бархатной темноте
Огонек искрит на ее хвосте.

Будет ночь тиха, будет сон глубок,
За кровать закатится уголек,

Разгорится пламя, сверкнет в дыму,
К изголовью спустится твоему…

Но пока твой дом не узнал огня,
И на помощь ты не зовешь меня.

Только дремлют липы в ночной тиши
Да у речки шепчутся камыши,

Да с востока тянет заря крыло…
Ты, конечно, спишь. И тебе тепло.


* * *

Над кострищем — тоненькой нитью дым,
Еле слышно трещат дрова.
Не топчи золу, не носи воды,
Если искра твоя жива.

Капли света рдеют в кольце теней,
За собой в черноту маня.
…А когда я буду гореть в огне,
Ты запомни огнем меня.


* * *

А вся любовь — игра воображенья.
Как ветер, что летел — и был таков.
Как солнечного зайчика вторженье:
По крыше, по карнизу — скок-поскок!

За ним гоняться — странная затея.
Едва дыша, ловить в ладонях свет.
И плакать о придуманной потере:
Потерянного не было и нет.

Ну что ж, иди, увидишь все воочью,
Лети на блики белого огня…
А кто мне снился позапрошлой ночью —
Пожалуйста, не спрашивай меня.


* * *

Фотография на память. Ветер, смех, раскрытый зонт.
Розоватыми волнами наплывает горизонт.
Вниз и вниз текут ступени. Город плещется у ног.
Мне и небо — по колено, вам и горы — не порог.

Так и греться, так и драться, и ловить губами прядь.
Зонт уплыл и потерялся. Это весело — терять.
Хочешь — пей глазами пламя, хочешь — искорки лови…
Фотография на память — чуть не сбывшейся любви.


* * *

А глаза у тебя —
                       серые.
А слова все звенят
                                 ласково.
Уж такая была
                          смелая,
За твоею пошла
                           сказкою.

Алой лентой вилась
                                    зорюшка,
Расплеталась коса
                                 русая.
Ай ты, воля моя,
                            волюшка,
Ай ты, радость моя
                                  грустная.
Где дорожка моя
                             торная?
Где подружки мои
                                 верные?
Косогором иду —
                         гордая.
…А глаза у тебя —
                            серые


* * *

…А пока не скажут, что я грешу,
Я на грех не очень-то и спешу.
Я пою, как пел, я живу, как жил,
Как Господь мне на душу положил.

Но однажды, ликом грозней войны,
Проповедник спустится со стены.
"Не ругайся здесь да не смейся там:
Ты, неверный, наш оскверняешь храм".

В вашей правде по уши — что в долгах,
По болоту топаю в сапогах.
Если вам болото — пречистый храм…
Вы простите мне. Как прощаю вам.


САНКИ

Подкати к оврагу санки.
Сядем вместе — и вперед.
Сквозь пушистую обманку
Еле виден тонкий лед.

Долю грозную пророчат
Черной стужи миражи.
Гуще тучи, дни короче…
Ты держи меня, держи.

Шалость лучшая на свете —
Капюшон смахнуть с лица
И лететь навстречу ветру
По дороге без конца.




literaturnyi_azerbaydzhan "Литературный Азербайджан" 11 2017.



Стихи


ГАБИЛЬ

В ненастный день, под музыку дождя…

Завоет норд, нахмурятся бульвары,
Намокнут городские тротуары,
Ускорят шаг прохожие тотчас,
И всколыхнется память. Так не раз
С тобой гуляли, несмотря на грязь,
В ненастный день, под музыку дождя…

Бушует норд, лупася в окна, двери,
И дождь струится, и пустеют скверы,
И прячутся в укрытья робко пары,
И в слякоти и жиже тротуары,
А мы в обнимку шествуем с тобой –
Нам нипочем и ливень проливной.

Ярится ветер… Песни напевая,
Былые встречи мне напоминая.
Мелькнула девушка в окне трамвая,
Жакетик сквозь стекло я вижу,
                                             вопрошая:
Не ты ли, дорогая,
Привиделась в ненастный день,
                             под проливным дождем?..

Бушует норд. И на душе – гроза,
И каждая дождинка – как слеза.
Тебя, тебя ищу опять глазами
Под пасмурными злыми небесами
В ненастный день, под музыку дождя…


***

Привычны мне свидания с тобой.
Привычку ты любовью назови.
А если истомился ты тоской,
Томленье – лишь иллюзия любви.
Божись, клянись в любви мне вновь и вновь,
Но клятвы, заклинанья – не любовь.
Воспой глаза и писаную бровь,
Твои восторги – это не любовь.
Иллюзиями чувства не живи,
Не ожидай ты от меня любви.
Не волен юность я назад вернуть,
И сердце в пламя страсти окунуть.
Где и на смерть готовая отвага,
Где сладостная жертвенная плаха?..


Листопад

Играют в нарды старики
Под сенью городского сада,
Глядят на зары сквозь очки,
В глазах азарт или досада.
Игрою тешится душа,
Особенно, счет "пяндж-гоша" –
"Пятерок пара" – хороша…
Но тут в игру вмешалась осень,
И морось омрачила просинь,
Доска игральная промокла,
Покрылась каплями, оглохла…
Как ни шарахают они,
Не слышно громкой стукотни.
Пропал кураж, исчез азарт,
Какой же смак от мокрых нард?..
– А может быть, прерваться нам? –
Нахмурил брови Миралам.
– Пожалуй, – буркнул Агабек
И жестом показал наверх:
– Земля вершит круговорот.
– И осень встала у ворот…
– А там нагрянут холода,
Зима, весна… И так всегда…
– А мы-то как? И что нас ждет?..
– Для нам настанет наш черед…
Как ни крути ты зары, брат,
Отсрочки ты не жди от нард…
Есть час восхода, час заката…
Ты слышишь шелест листопада?

Перевод Сиявуша МАМЕДЗАДЕ




yuzhnoe_siyanie "Южное Сияние" 2 (26), 2018.



Многоточие чаек качает Морфей


МНОГОТОЧИЕ ЧАЕК КАЧАЕТ МОРФЕЙ



СЕМЁН АБРАМОВИЧ



ЯНВАРСКАЯ АНОМАЛИЯ


Тишина. По карнизу спустился закат.
День уходит на запад, алея.
Где-то парочкой бродят метель-снегопад
и в январь возвратиться не смеют.

Календарно – зима, а по факту – весна
или в окна стучащая осень.
Неуместною кажется даже сосна,
из лесов, ставших матрицей просек.

Ах, как много веков острый звон топора
не обходит вниманьем красавиц.
И везут их, и тащат… Такая пора
новогодней безжалостной яви.

И стекает янтарной слезою смола
по стволу, прилипая к ладоням.
Человеческих душ ледяная скала
в этих хвойных отдушинах тонет.


ЕСЛИ МОЖЕШЬ – ЖИВИ


Одинокому сердцу томительно ночью.
Час не час, ночь не ночь, сон не сон.
Первый луч заползает в цветочный вазон
под рассветные склоки сорочьи.

Свет и тень растеклись по стене, по стеклу.
И бессонницы след растворился туманно.
Это час колдовства, это время обмана…
В каждой щёлочке, в каждом углу.

Ах, судьба – ворожейка! Прошлых лет перебор.
Над парящей водой слабый рокот парома.
Под мелодию ветра шаги метронома,
нескончаемый поиск, пожизненный спор.

Взбудоражена рябью бескрайняя гладь,
устремлённая взором к бескрайнему небу.
И бросаются с криками чайки за хлебом,
залетая рифмованной строчкой в тетрадь.

Что мы делим, что ищем на грешной земле?
Истязая себя, заплутавшие души.
От того ли смертельною хваткою душит
мысль о нашем, идущем ко дну, корабле?

Но спасителен круг благодатной любви.
В каждой клетке твоей неизбывная память.
Годы, годы… Года, словно снежная замять…
Заклинаньем звучат: "Если можешь – живи!"


АПРЕЛЬСКИЙ ТУМАН


Кромсали мглу огни и краны.
Стонал маяк. Висел туман.
Плыла аркада тенью странной
в палитре заревых румян.
В молочных волнах жались клёны.
Трусило крылья вороньё.
На островках травы зелёной
скрипело чахлое сучьё.
Над снежной шапкой сливы дикой
витал прогорклый слабый дух.
И море было многолико,
и острым взор, и острым слух.
Гудел, как улей порт бессонный,
мерцал сквозь мокрые кусты.
Маяк, туманом заведённый,
оград нащупывал персты.
И плыли меди грузной звоны,
и плыли в небесах кресты.
До храма, храмовой Иконы
было каких-то полверсты.
Мир замер и, храня молчанье
у монастырских белых стен,
намёками на покаянье
всем говорил: "Я – жизнь, я – тлен…".
И грешных душ дрожали плечи.
В лампадах трепетал огонь.
И оплавлялись, плача, свечи,
вощиной тёплою в ладонь.


***

Ах, туманы, туманы, туманы!
Что ж вы утро прохладное марта
превращаете в кашу из манны,
новым дням создавая фальстарты.

Хватит, хватит над нами глумиться,
над хорами курлычащих братьев.
Дайте ж почкам апрельским родиться,
наши души согрев благодатью.

Расступитесь и дайте дорогу
ручейкам, ледоходам, капелям.
Чтобы наши сердца понемногу
этой новой весной заболели!


***

Дышу этим утром, зелёной травою,
Кипящим прибоем дышу и дышу.
Заливом. Живою морскою волною,
Со стайкою чаек к восходу спешу.
На первое вдох. Выдох? Он – на второе.
Напрасно терзаюсь, напрасно ропщу,
Жалея, что склон небоскребом раскроен.
Упрямо глазами барокко ищу,
Рассвет, пробиваясь, бросается в море,
Дорожку ко мне разодев в серебро.
Дорога поэтов – дорога изгоев,
В чьих строках рифмуются боль и добро,
И можно часами мечтать у прибоя
И рдяный встречать над водой медальон.
Что стало с людьми и Одессой родною?
К кому вопиющий мой глас обращён?
Но катятся, катятся серые волны,
Вздыхают и бьются о берег седой.
И тут не помочь ни метанием молний,
Ни словом, ни истиной прописной.
Огромное яркое медное солнце
Всплывает из строгих солёных глубин,
Рождается день над Ямато1 японцев,
У нас – в алых красках ветрил бригантин,
И я, вспоминая Жюль Верна и Грина,
Мечтаю по-детски в рассветной поре,
Чтоб день этот новый, родившись в пучине,
Был лучшим из дней в золотом сентябре.
____
"Ямато" – древнее название родины японцев.


КОРАБЛИКИ ИЗ ВЧЕРАШНИХ ГАЗЕТ


Бледнолика луна, серебрится волна,
рассыпается в брызгах прибой.
От воды до песка протянулась струна,
корабельный гудок, как гобой.
Мягок тёплый асфальт, нежен тёплый гранит,
и в ладонях живая вода.
Южной ночи графит, звёздным небом фонит
и цепляется за провода.
У стихии морской время, встав на постой,
спит, устав, утомившись от дня.
Только бакен не спит и играет с волной,
красный свет в темноту оброня.
Многоточие чаек качает Морфей,
снится чайкам солёный рассвет.
К дальним далям прильнули тела кораблей
из промокших до нитки газет…


***

А осень льёт, а осень льёт.
В сырой ноябрьской оправе
рыдают окна, плачут травы
среди намокших позолот.

И жёлтый лист, как майский мёд.
Слегка горчит напоминаньем
о тёплом лете. Нынче – дальнем,
куда ведёт пернатых лёт.

И только протяни ладонь –
она наполнится водою,
и отражением, не скрою,
в котором хрупкий мир. Не тронь.

А осень льёт, а осень льёт.
Рассвет осиливает ветви.
Уже седьмого часа четверть
и новый день уже грядёт.

Звонарь разбрасывает звон.
Дождь мечет струи, сыплет капли.
И благ в душе бодрящий наплеск –
сладкоголосый перезвон.

Вперед по жёлтым пятнам луж!
Туда, где тучи налитые
лучи пронзают заревые,
и алый свет стирает тушь.


***

Мне шептала тихо осень:
"Всё проходит, всё проходит".
И в амбар сложили косы,
где вино живое бродит.

Утром сонная калитка
голосит, скрипя и плача.
Только ветер духом зыбким
из листвы скрутил калачик.

Из тягучего тумана
голос птицы незнакомой,
и алеет диск шаманный
из небесного разлома.

От листвы сгоревшей горечь
мягко стелется от тына.
И с кукушкой будто спорит
перестуками дрезина.

Смотрят, влагу призывая,
чернооко чернозёмы.
И от края и до края
золотые окоёмы.


***

Синяя луна стучится в окна,
Паутину звёзд спустив в ладони.
Я в который раз ночь эту проклял,
Вспоминая вечер у "Фанкони",
Вспоминая вечер слово в слово,
Вспоминая смыслы, чувства, ритмы,
Всё, что вырвалось и зазвенело снова,
Вырвалось и стало явным, зримым,
Вспоминая ваших плеч волненье,
Ваших глаз зелёные глубины.
От среды – сто лет до воскресенья,
Каждый час неимоверно длинный.
Я мечтаю вновь о нашей встрече,
Так желают лишь воды в пустыне.
Сердце рвётся… Предрассветье млечно
Под гуленье пары голубиной…




soty "Соты" 1, 2018.



Индейцы


ИНДЕЙЦЫ



Юрий Смирнов


Полтора года разбирал вещи отца.
Медленно.
Файлы.
Старые фильмы из диких мест.
Книги, похищенные у меня.
Тонны спецификаций и смет.
Снасти.
Папа был мастер охоты на щуку,
А на меня все виды добычи добычи
Наводили смертную скуку.
Папа видел рыбу сквозь муть и хрусталь реки.
Помню, мне семь,
Я читаю Фрэзера Золотую Ветвь
Или Формэна Сила Правой Руки.
Днепр.
Речище.
Идолище поганое
Белое
Будто брюхо гигантского сома
На подводных крыльях летит
Само.
Местный лымарь цыгаркой пыхтит.
Песок на зубах цикадой скрипит.
Папа мне говорит
Иди и лови рыб
Я говорю нет
Иди и поймай леща
Леща я уважал.
Встал и поймал леща.
Папа умел видеть рыбу сквозь толщу вод.
Папа умел, как индеец, читать небосвод.
Папа умел, как индеец, сплести узор из следов.
Папа умел, как индеец, избегать больших городов.
А я, как индеец,
Всю жизнь ношу волосы ниже плеча.
И всю жизнь прислушиваюсь —
Барабаны ли не застучат,
Сексоты ли не поймают меня, как леща.
И все, что у меня из индейского, —
Злая медвежья душа.
А впрочем, у меня есть хобби.
Я учу индейские диалекты.
Когда Маниту будет столь добр,
Что впустит меня из долины смерти
В долину охоты,
Я смогу сказать на языке лакота
Добрый вечер
И поинтересоваться здешней вечной погодой
На языке сиу.
Во-первых, отец, это вежливо.
Во-вторых — просто звучит красиво.


ТАТЬ


У меня здесь нет дешевых икон
Он хвастает
Третий час нам хвастает он
Третий час на нас смотрит Он
Его мать
Его мученики-ученики
У них румянец коричный
У него дом совсем новый
Отличный
Между замом генпрокурора
И реликтовым куреневским
Наполовину покойным вором
Его социальный лифт
Причалил в царстве декора
В бассейне красные карпы
Если бы не пахло дерьмом
Ветер со станции аэрации
Чистые Капри

Он слушал рацию
Перехват
Ждал
Пока угомонится
Эфирный кавказский треск
Он еще днем высмотрел в облаках
Этот крест
Низкое небо высокий лоб купола
Перекрестился
Нервничал
Отжимался на кулаках
Ну да блять
Веры его здесь убыло
Практически до нуля
Как соляра в баке — ушла в минус
Осталось одно
Чувство, что за ним следят
Святые.
Кретины.
Сбил замки.
Фонари-обманки включил
Не зажигать же свечу
Посмотрел на иконостас
Он говорил
Я отсюда уходить не хочу
Мать шептала
Может там будет лучше?
Может там наш небесный град?
Святые жалкие сбились в кучу
И поглядывали на автомат
Он таскал в джип доску за доской
Храм пустел светом
Наполнялся тоской
Пока в рацию Веталь
Не крикнул атас

Продал золото
Продал десяток машин
Святых продавать не спешил
Днем гордился боялся ночью
И кошмар
Разрезающий мочеточник
Почки
Спину
Звериной болью
Это сука святой Георгий
Протыкает его спину копьем

Доктор говорит
Это швейцарское две недели попьем
Израильское потом поколем
Держите себя в тепле и покое

Святой Георгий знает его маршруты
Думает
Лучше взорвать
Это справедливо и круто


ГОСТЬ


Их унесло что-то неявное.
Не огненный хвост
Дракона войны.
Не грязные цепкие пальцы оспы.
Не черные кольца чумы.
Это случилось осенью.
Он уехал на шахту
За минеральными красками
К мейстеру Отто.
Когда вернулся,
В доме гуляла радость отчаянья.
Никто не знал,
Куда подевались его домочадцы.
Жена,
Две девочки,
И мальчик, только рожденный.
Он пил и не ел
Два месяца,
Изможденный, как виселица,
Лишь скелет и веревка взгляда.
Подумал однажды,
Какого ляда,
Жизнь — это жажда
И всё продолжается.
Птички поют,
Курфюст сражается,
Бюргеры размножаются
Делением брюха и сундука.
Проверил руку.
В порядке рука.
Он решил так:
Если они живы, то сейчас в хижине
В лесу, у подошвы Белой горы.
Но не той, что в Богемии,
И не той, что в Тироле,
И не той, что в Татрах.
Нарисуй безвременье,
Нарисуй снежное поле,
Вставшее на дыбы.
Нарисуй свою Марту
С охапкой валежника
Или след твоей Марты
От опушки и до избы.

И нарисовал.
Хорошо, детально, мятежно.
В манере этих проклятых голландцев.
Бросил пить.
Стал учетчиком
Очень надежным, прилежным,
При карьере горючих сланцев.
Завел служанку, чтобы рубаха
И тело свежее.
На картину смотрел вечерами,
Теряя надежду,
По мере того, как заживала рана
Его полного краха.

Вечером вторника, возвратившись из кирхи,
Он ел что-то приторно-мерзкое
Пальцами липкими,
И пил приторно-крепкое
В рамках приличествующего отчаянья,
Когда внутри картины
Радостно закричали.
Его Марта выбежала навстречу всаднику,
Черный конь, и ездок черный, маленький,
Из седла словно кубарем покатился,
Отряхнулся.
Надо бить себя по щекам,
Протрезветь,
Проснуться.
Всадник тянется острой губой
К пряно-сдобному рту любимой.
Гнусит заплеванной мятой трубой
"Я тут так, проезжал мимо".

Тонкая кисть.
Капелька киновари.
Укол в камзол.
Черный хрипит.
Черного вносят в дом.
Раздевают.
Кладут на стол.
Долго рыдают.
Потом тишина.
Хижина.
Ночь.
Мрак.
Белая, наверно, гора.


БАЛЕТ


Осень тысяча девятьсот сорок третьего
К проходной Большого подъезжает автомобиль ретро
Выходит красивый не военный военный
Наркомфин, охрана
Всем врет, что рвется на фронт
Когда пьет, врет, что был ранен
Назову его Павел
У Павла записная книжка от тридцать девятого
У Павла большое желание ласкать распятую
На простынях люкса Националя
Орально и генитально

— Скажите, была в кордебалете такая Валя.
— Ушла в диверсионный отряд, в сорок первом пропала
Мрачно листает свою книжку
— А вот еще из кордебалета — Нина?
— Была в ополчении, окопы рыла, авианалет, убили
В книжице подходят к концу страницы
— А помните, такая из Минска, Милица?
— Закончила авиашколу, летает, бомбит фрица.
Смеется старушка злая.
— А что же делать?

Дрочить, брат, ждать не этого мая,
Война не вечна, как утверждает товарищ Молотов,
А после победы, такие, как я и ты, конечно,
Будут у баб на вес золота.


ГОСПЕЛ


Моя первая женщина
Была, как положено,
Несколько старше меня.
Взяла меня за руку
Не хочешь поехать ко мне?
Я не хотел.
Я пел в компании женщин
Несколько старше себя,
И все они были лучше
Той,
Что взяла меня за руку.
Но в конце концов,
Мне шестнадцать через два месяца.
Жизнь практически кончена.
Точечно еще может быть радость,
Но сколько там мне осталось.

Отвлекаясь.
У меня была фобия
В возрасте двенадцати лет.
Я с ужасом думал —
В двухтысячном мне будет
Двадцать семь.
Зачем.
Зачем мне жить в двадцать семь.
Ходить на работу?
Потом отпустило.
Две штуки семнадцать
Я хочу на работу.
Еще больше — ходить.
Все постыло.
Вернемся.

Мы жили словно в духовном Вермонте.
Много читали.
Она работала в вычислительном центре,
Приносила романы в свитках
Дырявой бумаги
Мы пили вермут
И водку
В парке при летном училище.
Мимо бродили ситхи
С лазерными ножами,
Но нас не трогали,
Уважали
Но как женщину я ее не рассматривал.
Узкая вся, будто дверь в подвал,
Глаза оленьи, кожа бледно-матовая,
Не схожая с девами местных пород,
Сделанных словно под карнавал.
Я был не урод.
Не красавец.
Ходил в гимнастерке времен Первой Конной.
Пел неплохо.
Знойные
Бросали взоры повышенной влажности.
Но мне это было абсолютно не важно.

Первая ночь в жизни мужчины
Имеет обычно негативный оттенок.
А у нас все получилось
Настолько отлично,
Что дрожали стены.
Потом, через год, она мне призналась,
Что меня выбрала
Из десятка мужчин, юношей, мальчиков
Этого вечера,
Из-за почти полной пачки Мальборо.

Мы курили после каждого раунда
Этого секс-слэшера.
И это было не хуже любви.
Когда рассвело, она сказала,
Пора.
Иди.
Я жил в нескольких километрах.
Я шагал
И чувствовал себя ветром,
Тигром,
И танковым соединением.
Я, конечно, влюбился.
Никаких сомнений.

Знаете, за что я люблю женщин?
На следующий день
В нашем кафе
В центре города
Она сидела с двумя программистами,
Один был похож на льва,
Другой — двойник Михаила Бутова.
Она не сказала мне
Доброе утро.
Я ревновал так неистово,
Кофе пил, жег губы, как смолу в преисподней,
А она мило болтала.
Королева.
Красавица.
Неожиданно модная
В невиданном джинсовом сарафане.
Именно в этой точке мальчик становится мужчиной.
Мальчик плачет над горьким стаканом.
Мужчина подходит.
Говорит
Извините.
Берет за руку

Солнце в зените.
Мы на крыше девятиэтажки.
Любим друг друга
Круто и
Страшно.
Нас все видят.
Бог,
Парочка на соседней крыше,
Он — курсант рыжий,
Она — словно плод сладкий,
Еще — случайная сойка.
Ну и пилоты Як-40,
Заходящего на посадку.




soty "Соты" 1, 2018.



Индейцы


ИНДЕЙЦЫ



Юрий Смирнов


Полтора года разбирал вещи отца.
Медленно.
Файлы.
Старые фильмы из диких мест.
Книги, похищенные у меня.
Тонны спецификаций и смет.
Снасти.
Папа был мастер охоты на щуку,
А на меня все виды добычи добычи
Наводили смертную скуку.
Папа видел рыбу сквозь муть и хрусталь реки.
Помню, мне семь,
Я читаю Фрэзера Золотую Ветвь
Или Формэна Сила Правой Руки.
Днепр.
Речище.
Идолище поганое
Белое
Будто брюхо гигантского сома
На подводных крыльях летит
Само.
Местный лымарь цыгаркой пыхтит.
Песок на зубах цикадой скрипит.
Папа мне говорит
Иди и лови рыб
Я говорю нет
Иди и поймай леща
Леща я уважал.
Встал и поймал леща.
Папа умел видеть рыбу сквозь толщу вод.
Папа умел, как индеец, читать небосвод.
Папа умел, как индеец, сплести узор из следов.
Папа умел, как индеец, избегать больших городов.
А я, как индеец,
Всю жизнь ношу волосы ниже плеча.
И всю жизнь прислушиваюсь —
Барабаны ли не застучат,
Сексоты ли не поймают меня, как леща.
И все, что у меня из индейского, —
Злая медвежья душа.
А впрочем, у меня есть хобби.
Я учу индейские диалекты.
Когда Маниту будет столь добр,
Что впустит меня из долины смерти
В долину охоты,
Я смогу сказать на языке лакота
Добрый вечер
И поинтересоваться здешней вечной погодой
На языке сиу.
Во-первых, отец, это вежливо.
Во-вторых — просто звучит красиво.


ТАТЬ


У меня здесь нет дешевых икон
Он хвастает
Третий час нам хвастает он
Третий час на нас смотрит Он
Его мать
Его мученики-ученики
У них румянец коричный
У него дом совсем новый
Отличный
Между замом генпрокурора
И реликтовым куреневским
Наполовину покойным вором
Его социальный лифт
Причалил в царстве декора
В бассейне красные карпы
Если бы не пахло дерьмом
Ветер со станции аэрации
Чистые Капри

Он слушал рацию
Перехват
Ждал
Пока угомонится
Эфирный кавказский треск
Он еще днем высмотрел в облаках
Этот крест
Низкое небо высокий лоб купола
Перекрестился
Нервничал
Отжимался на кулаках
Ну да блять
Веры его здесь убыло
Практически до нуля
Как соляра в баке — ушла в минус
Осталось одно
Чувство, что за ним следят
Святые.
Кретины.
Сбил замки.
Фонари-обманки включил
Не зажигать же свечу
Посмотрел на иконостас
Он говорил
Я отсюда уходить не хочу
Мать шептала
Может там будет лучше?
Может там наш небесный град?
Святые жалкие сбились в кучу
И поглядывали на автомат
Он таскал в джип доску за доской
Храм пустел светом
Наполнялся тоской
Пока в рацию Веталь
Не крикнул атас

Продал золото
Продал десяток машин
Святых продавать не спешил
Днем гордился боялся ночью
И кошмар
Разрезающий мочеточник
Почки
Спину
Звериной болью
Это сука святой Георгий
Протыкает его спину копьем

Доктор говорит
Это швейцарское две недели попьем
Израильское потом поколем
Держите себя в тепле и покое

Святой Георгий знает его маршруты
Думает
Лучше взорвать
Это справедливо и круто


ГОСТЬ


Их унесло что-то неявное.
Не огненный хвост
Дракона войны.
Не грязные цепкие пальцы оспы.
Не черные кольца чумы.
Это случилось осенью.
Он уехал на шахту
За минеральными красками
К мейстеру Отто.
Когда вернулся,
В доме гуляла радость отчаянья.
Никто не знал,
Куда подевались его домочадцы.
Жена,
Две девочки,
И мальчик, только рожденный.
Он пил и не ел
Два месяца,
Изможденный, как виселица,
Лишь скелет и веревка взгляда.
Подумал однажды,
Какого ляда,
Жизнь — это жажда
И всё продолжается.
Птички поют,
Курфюст сражается,
Бюргеры размножаются
Делением брюха и сундука.
Проверил руку.
В порядке рука.
Он решил так:
Если они живы, то сейчас в хижине
В лесу, у подошвы Белой горы.
Но не той, что в Богемии,
И не той, что в Тироле,
И не той, что в Татрах.
Нарисуй безвременье,
Нарисуй снежное поле,
Вставшее на дыбы.
Нарисуй свою Марту
С охапкой валежника
Или след твоей Марты
От опушки и до избы.

И нарисовал.
Хорошо, детально, мятежно.
В манере этих проклятых голландцев.
Бросил пить.
Стал учетчиком
Очень надежным, прилежным,
При карьере горючих сланцев.
Завел служанку, чтобы рубаха
И тело свежее.
На картину смотрел вечерами,
Теряя надежду,
По мере того, как заживала рана
Его полного краха.

Вечером вторника, возвратившись из кирхи,
Он ел что-то приторно-мерзкое
Пальцами липкими,
И пил приторно-крепкое
В рамках приличествующего отчаянья,
Когда внутри картины
Радостно закричали.
Его Марта выбежала навстречу всаднику,
Черный конь, и ездок черный, маленький,
Из седла словно кубарем покатился,
Отряхнулся.
Надо бить себя по щекам,
Протрезветь,
Проснуться.
Всадник тянется острой губой
К пряно-сдобному рту любимой.
Гнусит заплеванной мятой трубой
"Я тут так, проезжал мимо".

Тонкая кисть.
Капелька киновари.
Укол в камзол.
Черный хрипит.
Черного вносят в дом.
Раздевают.
Кладут на стол.
Долго рыдают.
Потом тишина.
Хижина.
Ночь.
Мрак.
Белая, наверно, гора.


БАЛЕТ


Осень тысяча девятьсот сорок третьего
К проходной Большого подъезжает автомобиль ретро
Выходит красивый не военный военный
Наркомфин, охрана
Всем врет, что рвется на фронт
Когда пьет, врет, что был ранен
Назову его Павел
У Павла записная книжка от тридцать девятого
У Павла большое желание ласкать распятую
На простынях люкса Националя
Орально и генитально

— Скажите, была в кордебалете такая Валя.
— Ушла в диверсионный отряд, в сорок первом пропала
Мрачно листает свою книжку
— А вот еще из кордебалета — Нина?
— Была в ополчении, окопы рыла, авианалет, убили
В книжице подходят к концу страницы
— А помните, такая из Минска, Милица?
— Закончила авиашколу, летает, бомбит фрица.
Смеется старушка злая.
— А что же делать?

Дрочить, брат, ждать не этого мая,
Война не вечна, как утверждает товарищ Молотов,
А после победы, такие, как я и ты, конечно,
Будут у баб на вес золота.


ГОСПЕЛ


Моя первая женщина
Была, как положено,
Несколько старше меня.
Взяла меня за руку
Не хочешь поехать ко мне?
Я не хотел.
Я пел в компании женщин
Несколько старше себя,
И все они были лучше
Той,
Что взяла меня за руку.
Но в конце концов,
Мне шестнадцать через два месяца.
Жизнь практически кончена.
Точечно еще может быть радость,
Но сколько там мне осталось.

Отвлекаясь.
У меня была фобия
В возрасте двенадцати лет.
Я с ужасом думал —
В двухтысячном мне будет
Двадцать семь.
Зачем.
Зачем мне жить в двадцать семь.
Ходить на работу?
Потом отпустило.
Две штуки семнадцать
Я хочу на работу.
Еще больше — ходить.
Все постыло.
Вернемся.

Мы жили словно в духовном Вермонте.
Много читали.
Она работала в вычислительном центре,
Приносила романы в свитках
Дырявой бумаги
Мы пили вермут
И водку
В парке при летном училище.
Мимо бродили ситхи
С лазерными ножами,
Но нас не трогали,
Уважали
Но как женщину я ее не рассматривал.
Узкая вся, будто дверь в подвал,
Глаза оленьи, кожа бледно-матовая,
Не схожая с девами местных пород,
Сделанных словно под карнавал.
Я был не урод.
Не красавец.
Ходил в гимнастерке времен Первой Конной.
Пел неплохо.
Знойные
Бросали взоры повышенной влажности.
Но мне это было абсолютно не важно.

Первая ночь в жизни мужчины
Имеет обычно негативный оттенок.
А у нас все получилось
Настолько отлично,
Что дрожали стены.
Потом, через год, она мне призналась,
Что меня выбрала
Из десятка мужчин, юношей, мальчиков
Этого вечера,
Из-за почти полной пачки Мальборо.

Мы курили после каждого раунда
Этого секс-слэшера.
И это было не хуже любви.
Когда рассвело, она сказала,
Пора.
Иди.
Я жил в нескольких километрах.
Я шагал
И чувствовал себя ветром,
Тигром,
И танковым соединением.
Я, конечно, влюбился.
Никаких сомнений.

Знаете, за что я люблю женщин?
На следующий день
В нашем кафе
В центре города
Она сидела с двумя программистами,
Один был похож на льва,
Другой — двойник Михаила Бутова.
Она не сказала мне
Доброе утро.
Я ревновал так неистово,
Кофе пил, жег губы, как смолу в преисподней,
А она мило болтала.
Королева.
Красавица.
Неожиданно модная
В невиданном джинсовом сарафане.
Именно в этой точке мальчик становится мужчиной.
Мальчик плачет над горьким стаканом.
Мужчина подходит.
Говорит
Извините.
Берет за руку

Солнце в зените.
Мы на крыше девятиэтажки.
Любим друг друга
Круто и
Страшно.
Нас все видят.
Бог,
Парочка на соседней крыше,
Он — курсант рыжий,
Она — словно плод сладкий,
Еще — случайная сойка.
Ну и пилоты Як-40,
Заходящего на посадку.




yunost "Юность" 4 (771), 2020.



Стихотворения


ЕВГЕНИЯ ДЖЕН БАРАНОВА


Родилась в 1987 году в Херсоне. Окончила СевНТУ по специальности "информационные управляющие системы и технологии". Большую часть жизни провела в Крыму. Финалист "Илья-премии" (2006),
2-я премия поэтического конкурса "Серебряный стрелец" (2008), 3-я премия литературного конкурса "Согласование времен" (2010), лауреат поэтического конкурса "Пятая стихия" (2014), призер поэтической эстафеты "Вечерние стихи" (2015), лауреат премии журнала "Зинзивер" (2016), шорт-листер премии "Писатель ХХ\ века" (2017), шорт-листер литературного конкурса "Бежин луг" (2018, 2019), шорт-листер литературной премии имени И. Ф. Анненского (2019), победитель поэтического интернет-конкурса "Эмигрантская лира — 2017/18", победитель международного поэтического фестиваля "Эмигрантская лира — 2018", лауреат премии имени В. П. Астафьева (2018), лауреат премии журнала "Дружба народов". Финалист премии "Лицей" (2019), обладатель спецприза журнала "Юность". Автор четырех книг стихов, в том числе "Рыбное место" (2017) и "Хвойная музыка" (2019). Участник арт-группы #белкавкедах


ГОВОРИТ СО МНОЙ ОВОЩЕБАЗА


* * *

Больной ребенок, выживший птенец,
но не жилец, ей-богу, не жилец,
идет к комоду, музыку заводит.
И музыка играет в коридор,
шумит камыш – виниловый забор –
горит при непрерывном кислороде.
Так пением до старости расти.
"Таганка" милая, с тобой ли по пути,
по солнечным путям бредет Высоцкий?
Пластинка говорит: "I love you so...",
ребенок понимает, он спасен
от сырости и ржи автозаводской.
Ребенок понимает, Леннон жив,
и Ленин улыбается. Мотив
плывет, как рыбка в банке с позолотой.
"Так лучше быть богатым, чем" (...хрипок...)
Покачиваясь, спит у тонких ног
пластинка в пузырящихся "колготах".


* * *

Посидим обнявшись, что ли.
Поглядим в лицо дождю.
Мне сегодня снилось поле.
Фиолетовое поле
посреди бумажных дюн.
Как постыло, как простудно
в нашем садике камней.
Обними меня. Мне трудно.
"Отпусти меня ко мне".
Кольцевая прячет выход.
Даже голос недвижим.
По болоту бродит лихо,
кормит ветер облепихой.
Разговариваю с ним.


СЛАВЕ СТАВЕЦКОМУ

И ты б заискивал, и ты бы
не мог расправиться с собой,
когда б графитовая глыба
вдруг оказалась голубой,
когда б сквозь тело вечер хлынул,
неудержимый, как пчела,
и ты б отыскивал глубины,
учился странного желать.
И обнаружив нож опрятный
и ванну, полную воды,
и ты б давился вероятной
предотвратимостью беды.
Потом курил бы на балконе,
следил за падалками звезд.
Да, ты бы понял, ты бы понял,
что пережить мне удалось.


* * *

Говорит со мной овощебаза:
не сдавайтесь, миленькая, сразу.
Кабачки гниют – не унывают,
словно установка буровая.
Помидоры в собственном желе
продолжают грезить о земле.
Тихий бог приходит к овощам,
учит нераспроданных прощать,
учит пригибаться и терпеть,
принимать закусочную смерть.
Ну а вы заладили – бронхит.
Разве тело стоило хранить?
Разве бездна создана не есть?
Да и воздух кончился не весь.


* * *

С тоненькой шеей в высохшем свитерке
я становлюсь решеткой, а не рекой,
и наблюдаю, как, не храним никем,
ты догораешь радугой корневой.
Вижу, как птицы тело твое клюют.
Слышу, как звери в бронхах твоих хрипят.
Жизнь оставляет пепельный перламутр
на домовине раннего октября.
Что же мне делать? Щепкой лететь, щеглом
прятаться в клетке? Трещиной речевой
дождь вызывая, выдумать водоем
и заполнять бессильной своей водой?
Что же мне делать? Не прогоняй/гони.
Не догорай/пожалуйста, догори.
Мысленный лес, хранитель, дурак, двойник.
Гладкое яблоко с гусеницей внутри.




yunost "Юность" 4 (771), 2020.



Стихотворения


ЕВГЕНИЯ ДЖЕН БАРАНОВА


Родилась в 1987 году в Херсоне. Окончила СевНТУ по специальности "информационные управляющие системы и технологии". Большую часть жизни провела в Крыму. Финалист "Илья-премии" (2006),
2-я премия поэтического конкурса "Серебряный стрелец" (2008), 3-я премия литературного конкурса "Согласование времен" (2010), лауреат поэтического конкурса "Пятая стихия" (2014), призер поэтической эстафеты "Вечерние стихи" (2015), лауреат премии журнала "Зинзивер" (2016), шорт-листер премии "Писатель ХХ\ века" (2017), шорт-листер литературного конкурса "Бежин луг" (2018, 2019), шорт-листер литературной премии имени И. Ф. Анненского (2019), победитель поэтического интернет-конкурса "Эмигрантская лира — 2017/18", победитель международного поэтического фестиваля "Эмигрантская лира — 2018", лауреат премии имени В. П. Астафьева (2018), лауреат премии журнала "Дружба народов". Финалист премии "Лицей" (2019), обладатель спецприза журнала "Юность". Автор четырех книг стихов, в том числе "Рыбное место" (2017) и "Хвойная музыка" (2019). Участник арт-группы #белкавкедах


ГОВОРИТ СО МНОЙ ОВОЩЕБАЗА


* * *

Больной ребенок, выживший птенец,
но не жилец, ей-богу, не жилец,
идет к комоду, музыку заводит.
И музыка играет в коридор,
шумит камыш – виниловый забор –
горит при непрерывном кислороде.
Так пением до старости расти.
"Таганка" милая, с тобой ли по пути,
по солнечным путям бредет Высоцкий?
Пластинка говорит: "I love you so...",
ребенок понимает, он спасен
от сырости и ржи автозаводской.
Ребенок понимает, Леннон жив,
и Ленин улыбается. Мотив
плывет, как рыбка в банке с позолотой.
"Так лучше быть богатым, чем" (...хрипок...)
Покачиваясь, спит у тонких ног
пластинка в пузырящихся "колготах".


* * *

Посидим обнявшись, что ли.
Поглядим в лицо дождю.
Мне сегодня снилось поле.
Фиолетовое поле
посреди бумажных дюн.
Как постыло, как простудно
в нашем садике камней.
Обними меня. Мне трудно.
"Отпусти меня ко мне".
Кольцевая прячет выход.
Даже голос недвижим.
По болоту бродит лихо,
кормит ветер облепихой.
Разговариваю с ним.


СЛАВЕ СТАВЕЦКОМУ

И ты б заискивал, и ты бы
не мог расправиться с собой,
когда б графитовая глыба
вдруг оказалась голубой,
когда б сквозь тело вечер хлынул,
неудержимый, как пчела,
и ты б отыскивал глубины,
учился странного желать.
И обнаружив нож опрятный
и ванну, полную воды,
и ты б давился вероятной
предотвратимостью беды.
Потом курил бы на балконе,
следил за падалками звезд.
Да, ты бы понял, ты бы понял,
что пережить мне удалось.


* * *

Говорит со мной овощебаза:
не сдавайтесь, миленькая, сразу.
Кабачки гниют – не унывают,
словно установка буровая.
Помидоры в собственном желе
продолжают грезить о земле.
Тихий бог приходит к овощам,
учит нераспроданных прощать,
учит пригибаться и терпеть,
принимать закусочную смерть.
Ну а вы заладили – бронхит.
Разве тело стоило хранить?
Разве бездна создана не есть?
Да и воздух кончился не весь.


* * *

С тоненькой шеей в высохшем свитерке
я становлюсь решеткой, а не рекой,
и наблюдаю, как, не храним никем,
ты догораешь радугой корневой.
Вижу, как птицы тело твое клюют.
Слышу, как звери в бронхах твоих хрипят.
Жизнь оставляет пепельный перламутр
на домовине раннего октября.
Что же мне делать? Щепкой лететь, щеглом
прятаться в клетке? Трещиной речевой
дождь вызывая, выдумать водоем
и заполнять бессильной своей водой?
Что же мне делать? Не прогоняй/гони.
Не догорай/пожалуйста, догори.
Мысленный лес, хранитель, дурак, двойник.
Гладкое яблоко с гусеницей внутри.




chernye_dyry_bukv "Чёрные дыры букв" 10, 2021.



Стихи


Алина Зотова



я сама


мне говорят - я от ума
горе:
мои мысли не вынести,
не понять,
не поднять.
моей правды чуждаются
аж до дикого -
не впишусь
в картину я
видимо
словно иден.
я сама себе море выдумаю
и сама себя
утоплю.
мы сидим в темноте
нас двое:
я, разучилась кричать -
немая,
и со мною луна сидит,
не моргая.
будто есть
чего ждать.


вверх дном


счастье множится в летней ночи,
разливаясь её огнями.
заряжаются пульсы города
воздухом между нами

на развязке пустых дорог
бьётся близость всего вокруг:
фонари отслужили срок,
не выдерживая температур.

ощущение резкой боли
оно сродни тому, когда
в пятом классе упал на кроссе
и забыл, что вообще бежал.

счастье в импульсах у запястий,
опрокидывает вверх дном,
и обрывкам из пьяной памяти
верится всё с трудом.


не жди


не жди. вдыхай июльский воздух,
смотри вперёд и целься вверх:
там опрокинутые звёзды
напоминают фейерверк.

не жди, не жди с цветами у порога
меня там нет, теперь уж навсегда.
во время штиля не ждут волны,
но расправляют паруса.

не жди. оставь пустые диалоги
в одном из питерских садов.
и не звони, когда в дороге -
я не услышу твоих слов.


откровение


выйду в разгар ночи тёмной,
под огромными,
плоскими звёздами
из души своей
вынесу
выскажу
вытрясу -
стану тогда свободной.
мне с собой, без тебя так громко,
так неистово
аж немыслимо.
в небе месяц стоит бессловный
и рассыпан порох.
я прошу написать (над гробом)
я хочу
быть всегда
влюблённой


не дай бог


по иронии ль мы конечны
словно титры немого кино?
сотканы из противоречий,
мы теряемся между строк.

мы влюбляемся в бесконечность,
чтобы вырвать последний шанс.
мы, наивные, рвёмся к небу,
но боимся открыть глаза.

мы встречаем себе подобных
среди сотен чужих людей
на раскинутом горизонте
в череде проседающих дней.

после дрожи косой в коленях
поцелуй на прощанье висок.
не дай бог по одной из версий
хоть кому-то превысить срок.


океан


я - мечтатель,
моряк босой.
океан - моя страсть.
и мой приговор.

всё, что есть у меня -
верный компас и карта,
- стёртые полюса.
тёплый ветер - моя награда,
поднимаю опять паруса.


месяц


мы по разные стороны океана,
мы запрятаны между строк.
раскидав по углам и странам,
кто-то мудрый нас так сберёг.

я же нищий с одной короной,
капитан затонувшего корабля.
в присуждении приговора
обвиняю себя.

но когда среди майской ночи -
хоть над питером, хоть над львовом,
робкий месяц взойдёт и тотчас
окажусь я дома.


морю


я бросаю слова на воздух,
целюсь в горы седого песка -
вместо них собираю звёзды,
запылившиеся слегка.

море просит вернуться в холод:
обещает, что смоет след
как в ночи твой мерцает голос
переливами детских лет.

там балладе колёс в вагонах
в переполненном нашем метро
робко вторят стихи в ладонях
с лепестками дамасских роз.

и сквозь отзвук холодной боли
вперемешку с косым дождём,
бог рассудит, кого достоин
наивысший его приём.


мы


мы в божьем смешении робких крупиц
друг друга вслепую едва различаем,
едва узнаем черты виденных лиц.

я что бы ни делал - не в силах
в проклятой и тесной земной ипостаси
противиться пульсам неведомой власти.


февраль


то был свет на пустой подушке,
когда снег до безумия надоел
и безумной февральской стуже,
пришлось сузить её предел.

то был свет, невзначай упавший
на постель и мои слова -
в наилучшем своём убранстве
заходила ко мне весна.

то был свет, по утру звенящий,
он касался меня одной.
моё первое, чистое счастье
выдавало себя с лихвой.


поздравление


ощущение праздника - оно внутри;
не противься ему, наконец, let it be.
мы живём в лучшее время, лучше, чем жили цари
- прими неизбежный риск.
я пишу на салфетках, обращаясь всегда к тебе:
не молчи, не копи обид
и смени уже этот
серьёзный
вид


город блока


мам, это так иронично до боли,
посильнее закутавшись ночью,
под подушкой кричать безмолвно.

понимаешь, никто не верит
что такое вообще бывает.
все нормальные ищут двери
за которыми их обнимают.

мне, чумной, не хватает ветра,
вперемешку с косым дождём.
я, наверно, влюбилась в небо,
распростертое над невой.

а как только мосты разводят,
расступается темнота.
под покровом хрустальной ночи
дышишь глубже, забыв слова.

я как будто на плёнке вижу,
стоит только закрыть глаза:
как бегут от дождя мальчишки,
прячутся у петра.

это словно встречать с цветами
и с вокзала скорей домой.
город блока и мандельштама
я осмелюсь назвать судьбой.


девиз


я готов стать противником лета
покровителем лютой зимы
если в ней будет место пене
от холодной морской волны




lit_gazeta "Литературная газета" 14 (6828), 2022.



Око сонного льда


СВЕТОЗАР ИВАНКОВ


12 лет


Око сонного льда


Гнев

Гнев – злое спокойствие
Синий корень, вонзающийся
В пыльную спину
Гнев – чёрный блеск лунного
Затменного облаком ярости
ока
Гнев – капля воды на песчаном зрачке

Заблестит в чёрном оке
Блестящей красной иглой
Что заметит сметёт
Что услышит разрушит
Силою слова
Гнев – злое спокойствие
Блеск чёрно-красного ока
Тихим голосом разрубает
нити
Словно стилетом
Пронизывает насквозь
Робу страха, сопротивленья.
Вспархивает с победой
Улетает в гремящий свет
Солнца


Ночная вьюга

Вьюга
Неба дыханье
Волной океанской мчат облака
Искрами пены врываются звёзды
И снова ныряют в глубь
Поднебесья
Над темноокой равниной
И белым лесом


Морозный восход

Солнце на небо густое взошло
Мерцают вдали неушедшие звёзды
Морозом проросшие солнца лучи
Озаряют пустые поля и ручьи
А на скалах – кораллы из синего льда
В отражениях сна
Заблудилась звезда


Взгляд

Тревога, гнев, огонь
Сливаются в синем взгляде.
Потная рукоять клинка.
Густая дорога лазурным накрыта туманом.
Зелёным шагом проходит по коже –
Дрожь.
Скачок, безумие драки
Война
Зелёный глаз смерти
обвивает
Кость безнадёжности.
Рычанье, дерущее уши
И душу пробивший беззвучный
Шум пораженья
Война

Пули стрелка,
Что не делает промах
Шут-рикошет
Нерушимо-стеклянный боец
Пылающий глаз смеха.
Победа.


* * *

Стая стальных лебедей
Улетает в закат
Глубоко в поднебесье
Движется солнечный скат

Око блестящего сонного льда –
В нём сквозным отраженьем –
Пролетела звезда
Бело-красный лежит под клёнами
Снег –
Солнце оставило
След
Свет




podem "Подъем" 2, 2023.



Жизнь бесконечная


НИНА СТРУЧКОВА


Нина Николаевна Стручкова родилась в деревне Погореловка Тамбовской области. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Работала в издательстве "Молодая гвардия", журнале "Очаг", в настоящее время — редактор журнала "Сельская новь". Автор трех поэтических книг, многочисленных публикаций в коллективных сборниках, альманахах, антологиях поэзии. Член Союза писателей России. Живет в Москве.


ЖИЗНЬ БЕСКОНЕЧНАЯ


ДЕТСТВО

Ища спасенья от беды,
Ты снова в детство загляни-ка.
Какие там шумят сады!
Какая зреет земляника!

В лугах у ласковой реки
Стеной разросся дождик спелый.
Траву скосили мужики,
А дождик — так и не успели.

Но чтобы высохли луга,
Трудолюбивый и летучий,
Он сам тогда сметал в стога
Свои разорванные тучи.

И свежесть каждого цветка
Все объяснит легко и просто.
Какое счастье, что пока
Еще мы небольшого роста!

И, босоногие, в поля
Вбегаем словно по ступеням.
И красоту свою земля
Нам открывает постепенно.

Душа наполнится сама
Избытком радостного вздоха.
…До земляники — три холма
Да поле сладкого гороха.


* * *

А ночь в деревне страшно хороша!
Вот именно, что страшно,
несравнимо
Ни с чем, и восхищается душа
Мистически-пугливо и ранимо,
Когда все звезды, сбившись в Млечный путь,
В созвездия рассыпавшись и розно,
Опустятся, посверкивая чуть,
И так глядят, таинственно и грозно,
Из врат разверстых вечной, мрачной тьмы,
И космос над деревнею клубится,
И не понять — где небеса, где мы,
И бездна дышит прямо в наши лица.


* * *

Вот фотографии военные.
На них, еще не убиенные,
На фоне дыма и огня
Заснята вся моя родня.

Они, кто ныне упокоены,
Все были пахари — не воины.
Хранит их память много лет.
А мирных фотографий нет.


* * *

Что яркого на родине моей?
Ни северных сияний, ни камней —
Блистающих под солнцем самоцветов,
Лишь череда закатов и рассветов,
Да слабое мерцание огней,
Да ласка зеленеющих полей.

Бледны туманы, хмур внезапный дождь,
И даже если день с утра погож,
То нет в природе нашей алых пятен.
И цвет осенний тоже деликатен.
Скромна картина красками, ну что ж,
Но серою ее не назовешь!

Цветет неброско что-нибудь окрест,
Сменяясь, как приметы здешних мест.
Ведь буйство красок скоро утомляет,
А наш пейзаж — он сердце умиляет.
Пожалуй, это — лучшее, что есть,
Он, как и хлеб, не может надоесть.


* * *

Не жду вестей, не жду гостей,
Хоть это дорого,
Но пробирает до костей
Озноб восторга
От тех рябин, чьи не таясь
Пылают гроздья,
От той земли, что пыль и грязь,
И плодородье.
От вещих птах, поющих тут,
Кривых завалин.
Все это родиной зовут —
Звучит банально.
Но здесь, где властвует простор,
Где труд до пота
И где рождается восторг —
Мне жить охота!


* * *

Я не пишу в стихах: "Россия".
Не будешь ведь родную мать,
Которая тебя взрастила,
Официально называть.
Но вот когда: "Откуда вы?" —
В чужой стране незло спросили,
То все сказали: "Из Москвы",
А я сказала: "Из России".


АВГУСТ

В деревянном амбаре,
чей возраст амбарный немолод,
Где звезда выбирает, в какую прореху светить,
Запах свежего хлеба —
он только вчера был размолот —
И горшок молока, чтобы утром спросонья попить;
Где насыпаны яблоки — спелые, сочные — горкой,
Надкусила — и брызнул тягучий и пенистый сок,
Где полыни пучок на гвозде,
чуть привядшей и горькой,
Да сушеной черемухи полон в углу туесок —
Там уютнее спать и чудеснее утром проснуться,
Дотянуться рукой до сухой поседевшей стены,
И луча запыленного ласково пальцем коснуться,
И продлить расставание с летом, чьи дни сочтены.


* * *

Девушка пела в церковном хоре…
А. Блок

Женщина пела в церковном хоре…
Две-три старухи — какой там хор!
И церкви не было. Было горе,
Да гроб, да слезы, да чистый двор.

Да и не пели, а отпевали.
Попа не звали — в такую глушь!
Подругу ждали иные дали,
Не эти пашни, где пыль да сушь.

…И был там голос! Да, был там голос —
Не предназначен для похорон.
Как будто с телом душа боролась —
Так был наполнен и страстен он.

Женщина пела и всех роднила,
И всем живущим была своя.
И воскрешала, не хоронила
Звенящим: "Жизнь бесконеч-на-ая!"


* * *

Студеные волны проносит река,
И воздух осенний морозцем наперчен.
Просторно и вольно, и только слегка
Вдали горизонт перелеском очерчен.

Прекрасное время — пора для стихов.
Ищу вдохновенья, странички листаю…
На вспаханном поле, меж свежих стогов,
Грачи хлопотливо сбиваются в стаю.

Ни криков, ни песен, ничьих голосов,
Лишь тянет по ветру дымком с огорода.
Такому простору не надобно слов,
Без шума с людьми распростится природа.

А птицы над полем поднимутся вдруг,
Береза рукою взмахнет золотою —
И выхватит ветер тетрадку из рук,
Швырнет на костер с догоревшей ботвою.

— Ты просто постой, посмотри, помолчи,
Послушай шуршание листьев в овраге…
А над головою все кружат грачи,
Как черные хлопья сгоревшей бумаги.


* * *

Сияюще, слепяще, горячо —
Есть в осени особенность такая:
Потоками замедленных ручьев
С деревьев листья сонные стекают.

Кипенье в очистительном огне,
Потом полет! А после — грязь и сырость…
Как им легко! Но как же больно мне
Глядеть на их оторванность и сирость.

Под этот сток ладони поднести,
Наполнить их сухим, бесплотным жаром.
Я так хотела что-нибудь спасти,
А даже лист в горсти не удержала!

Но дивным светом дни озарены.
В природе ничему не будет тесно.
Когда-то ведь разделимся и мы
На черный слой земли
и белый свет небесный.


* * *

Дорога в поземке — река с поперечным течением,
Сугробы обочин — покруче любых берегов.
Вечерней порою все смыслом полно и значением.
Легко затеряться, исчезнуть средь этих снегов.

Ни звука, ни следа, и так далеко до чего-нибудь!
Но близко до неба. До ночи.
До крайних пределов души.
И видно, как свет незакатный спускается по небу
Туда, где спасенные души
пронзительно так хороши.

Там отблеск прощальный и мне обещает прощение.
Но все-таки, все-таки,
все-таки надо идти.
Хотя бы затем, что кому-то мое возвращение
Нужней и желанней, чем мне — окончанье пути.


* * *

Я задыхаюсь в городе, когда
Толпа гудит, грохочут поезда,

И чувство локтя — минус, а не плюс,
Пожалуй, я домой потороплюсь.

"В деревню, в глушь!" — не праздные слова,
Здесь воздухом проветрена молва,

Прохожих двое-трое — все родня,
Похожи — два-три века, два-три дня;

И на посту за створками окна —
Знакомый космос и родная тишина.




podem "Подъем" 2, 2023.



Жизнь бесконечная


НИНА СТРУЧКОВА


Нина Николаевна Стручкова родилась в деревне Погореловка Тамбовской области. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Работала в издательстве "Молодая гвардия", журнале "Очаг", в настоящее время — редактор журнала "Сельская новь". Автор трех поэтических книг, многочисленных публикаций в коллективных сборниках, альманахах, антологиях поэзии. Член Союза писателей России. Живет в Москве.


ЖИЗНЬ БЕСКОНЕЧНАЯ


ДЕТСТВО

Ища спасенья от беды,
Ты снова в детство загляни-ка.
Какие там шумят сады!
Какая зреет земляника!

В лугах у ласковой реки
Стеной разросся дождик спелый.
Траву скосили мужики,
А дождик — так и не успели.

Но чтобы высохли луга,
Трудолюбивый и летучий,
Он сам тогда сметал в стога
Свои разорванные тучи.

И свежесть каждого цветка
Все объяснит легко и просто.
Какое счастье, что пока
Еще мы небольшого роста!

И, босоногие, в поля
Вбегаем словно по ступеням.
И красоту свою земля
Нам открывает постепенно.

Душа наполнится сама
Избытком радостного вздоха.
…До земляники — три холма
Да поле сладкого гороха.


* * *

А ночь в деревне страшно хороша!
Вот именно, что страшно,
несравнимо
Ни с чем, и восхищается душа
Мистически-пугливо и ранимо,
Когда все звезды, сбившись в Млечный путь,
В созвездия рассыпавшись и розно,
Опустятся, посверкивая чуть,
И так глядят, таинственно и грозно,
Из врат разверстых вечной, мрачной тьмы,
И космос над деревнею клубится,
И не понять — где небеса, где мы,
И бездна дышит прямо в наши лица.


* * *

Вот фотографии военные.
На них, еще не убиенные,
На фоне дыма и огня
Заснята вся моя родня.

Они, кто ныне упокоены,
Все были пахари — не воины.
Хранит их память много лет.
А мирных фотографий нет.


* * *

Что яркого на родине моей?
Ни северных сияний, ни камней —
Блистающих под солнцем самоцветов,
Лишь череда закатов и рассветов,
Да слабое мерцание огней,
Да ласка зеленеющих полей.

Бледны туманы, хмур внезапный дождь,
И даже если день с утра погож,
То нет в природе нашей алых пятен.
И цвет осенний тоже деликатен.
Скромна картина красками, ну что ж,
Но серою ее не назовешь!

Цветет неброско что-нибудь окрест,
Сменяясь, как приметы здешних мест.
Ведь буйство красок скоро утомляет,
А наш пейзаж — он сердце умиляет.
Пожалуй, это — лучшее, что есть,
Он, как и хлеб, не может надоесть.


* * *

Не жду вестей, не жду гостей,
Хоть это дорого,
Но пробирает до костей
Озноб восторга
От тех рябин, чьи не таясь
Пылают гроздья,
От той земли, что пыль и грязь,
И плодородье.
От вещих птах, поющих тут,
Кривых завалин.
Все это родиной зовут —
Звучит банально.
Но здесь, где властвует простор,
Где труд до пота
И где рождается восторг —
Мне жить охота!


* * *

Я не пишу в стихах: "Россия".
Не будешь ведь родную мать,
Которая тебя взрастила,
Официально называть.
Но вот когда: "Откуда вы?" —
В чужой стране незло спросили,
То все сказали: "Из Москвы",
А я сказала: "Из России".


АВГУСТ

В деревянном амбаре,
чей возраст амбарный немолод,
Где звезда выбирает, в какую прореху светить,
Запах свежего хлеба —
он только вчера был размолот —
И горшок молока, чтобы утром спросонья попить;
Где насыпаны яблоки — спелые, сочные — горкой,
Надкусила — и брызнул тягучий и пенистый сок,
Где полыни пучок на гвозде,
чуть привядшей и горькой,
Да сушеной черемухи полон в углу туесок —
Там уютнее спать и чудеснее утром проснуться,
Дотянуться рукой до сухой поседевшей стены,
И луча запыленного ласково пальцем коснуться,
И продлить расставание с летом, чьи дни сочтены.


* * *

Девушка пела в церковном хоре…
А. Блок

Женщина пела в церковном хоре…
Две-три старухи — какой там хор!
И церкви не было. Было горе,
Да гроб, да слезы, да чистый двор.

Да и не пели, а отпевали.
Попа не звали — в такую глушь!
Подругу ждали иные дали,
Не эти пашни, где пыль да сушь.

…И был там голос! Да, был там голос —
Не предназначен для похорон.
Как будто с телом душа боролась —
Так был наполнен и страстен он.

Женщина пела и всех роднила,
И всем живущим была своя.
И воскрешала, не хоронила
Звенящим: "Жизнь бесконеч-на-ая!"


* * *

Студеные волны проносит река,
И воздух осенний морозцем наперчен.
Просторно и вольно, и только слегка
Вдали горизонт перелеском очерчен.

Прекрасное время — пора для стихов.
Ищу вдохновенья, странички листаю…
На вспаханном поле, меж свежих стогов,
Грачи хлопотливо сбиваются в стаю.

Ни криков, ни песен, ничьих голосов,
Лишь тянет по ветру дымком с огорода.
Такому простору не надобно слов,
Без шума с людьми распростится природа.

А птицы над полем поднимутся вдруг,
Береза рукою взмахнет золотою —
И выхватит ветер тетрадку из рук,
Швырнет на костер с догоревшей ботвою.

— Ты просто постой, посмотри, помолчи,
Послушай шуршание листьев в овраге…
А над головою все кружат грачи,
Как черные хлопья сгоревшей бумаги.


* * *

Сияюще, слепяще, горячо —
Есть в осени особенность такая:
Потоками замедленных ручьев
С деревьев листья сонные стекают.

Кипенье в очистительном огне,
Потом полет! А после — грязь и сырость…
Как им легко! Но как же больно мне
Глядеть на их оторванность и сирость.

Под этот сток ладони поднести,
Наполнить их сухим, бесплотным жаром.
Я так хотела что-нибудь спасти,
А даже лист в горсти не удержала!

Но дивным светом дни озарены.
В природе ничему не будет тесно.
Когда-то ведь разделимся и мы
На черный слой земли
и белый свет небесный.


* * *

Дорога в поземке — река с поперечным течением,
Сугробы обочин — покруче любых берегов.
Вечерней порою все смыслом полно и значением.
Легко затеряться, исчезнуть средь этих снегов.

Ни звука, ни следа, и так далеко до чего-нибудь!
Но близко до неба. До ночи.
До крайних пределов души.
И видно, как свет незакатный спускается по небу
Туда, где спасенные души
пронзительно так хороши.

Там отблеск прощальный и мне обещает прощение.
Но все-таки, все-таки,
все-таки надо идти.
Хотя бы затем, что кому-то мое возвращение
Нужней и желанней, чем мне — окончанье пути.


* * *

Я задыхаюсь в городе, когда
Толпа гудит, грохочут поезда,

И чувство локтя — минус, а не плюс,
Пожалуй, я домой потороплюсь.

"В деревню, в глушь!" — не праздные слова,
Здесь воздухом проветрена молва,

Прохожих двое-трое — все родня,
Похожи — два-три века, два-три дня;

И на посту за створками окна —
Знакомый космос и родная тишина.




chernye_dyry_bukv "Чёрные дыры букв" 11, 2022.



Баттл на античную тему


Елена БОГАТЫРЕВА, Леонид РИВКИНД



БАТТЛ НА АНТИЧНУЮ ТЕМУ


(Елена Богатырева):
Боги античные вовсе людей не жалели.
Вот зазеваешься - стих на тебя нападёт,
Бросишь другие занятия, Музой своей опьянённый.
Больше дел нет, коль кому из богов вдруг ты нужен и точка.
Будет преследовать Гера, орёл похищать Ганимеда,
Нет на Олимпе покоя, готовится людям война.

(Леонид Ривкинд):
Жизнь свою бренную взором угасшим окинешь -
Нет в ней покоя и не было духу приюта.
Словно Орфей сладкопевый ходяй чрез Аид беспросветный
Алчет душа избавленья в бесцельном страданьи.
Боги бессмертные в вечном блаженстве Олимпа
Брани ведут меж собой, на людей не призревши,
Тщетны сожжения им кобылиц и быков вожделенных,
Только азарт распаляет в их ноздрях горящее мясо.
Нет, счастья ты не найдëшь, ублажая богов-олимпийцев,
Боль и страдание безмерное - вот всë безумие предков!
Внутрь себя загляни - обнаружишь там силу искусства,
Вечный огонь, всем страстям что даëт очищение.
Жги себя пламенем духа пока не сгорят твои очи,
Пока не окинешь весь Космос со взором бесстрастным.

(Елена Богатырева):
Семь миллионов людей дом свой оставить должны,
Боги не спали всю ночь, люди в аду не нужны.
Ад переполнен, нужды не было стольких смирять,
В рай ли везёт колесо тех, кто не хочет унять
Сердце, не стёршее сон из нерасчётов весны,
Где тут паркуют закон, цепи в зачёт внесены.
Ими прикован нагой, кто он, читающий тлен,
Виден ли древний покой в книге кольца перемен.




druzhba_narodov "Дружба народов" 11, 2023.



На линии сгиба


АЛЕКСЕЙ КОМАРЕВЦЕВ


Комаревцев Алексей Владимирович — родился в г. Бердянске в 1988 году. Окончил Институт культуры. Участник Поэтического союза "ИЛИ".  Автор сборника стихов "Спецпоказ" (2021). Публиковался в журналах "Дружба народов", "Урал", "Звезда". Лауреат премии журнала "Звезда" (2022) и других. Живёт в Санкт-Петербурге.


На линии сгиба


* * *

За окном пустырь для Конан Дойля —
что-то вроде аглицких болот.
Люди горячатся на раздолье
в повести, а здесь — наоборот.

Здесь они идут за поводками
и не мажут фосфором собак.
Вереск не крадётся под ногами,
не летит ворона за овраг.

Незачем обрыдлую овсянку
наливать по самую кайму.
И по вечерам держать осанку
в общем-то не нужно никому.

Кто-то скажет: до чего пустяшна
эта тема, бархатна, легка.
Но зато не больше островка.
Но зато мне с ней совсем не страшно.
Этого достаточно пока.


Детская элегия

Вот бы снова попасть на бетонный причал —
тот, с которого я
несуразные палочки морю вручал,
словно два корабля.

Набегал вечерок, в небесах синева
говорила "гудбай".
Собирала креветок внизу пацанва
у пупырчатых свай.

Голосили птенцу: "Выходи из воды!" —
обещая люлей.
Убирали слонов шахматисты-деды
на капот жигулей.

На азовском ветру, на крючке рыбака
трепыхалась тарань.
И Киркоров звучал из глубин "Маяка",
напрягая гортань.

Если кто-нибудь ждёт поворотов лихих, —
их не будет нигде:
только странных времён озорное "хи-хи"
да матрас на воде.

Я с причала смотрю в сероватую гладь
на смешные "суда".
Нет бы просто пойти и кого-то обнять,
сохранить навсегда,

как жука в янтаре. Превращался причал
в уходящий фрегат.
А я дальше сидел и со всеми встречал
полосатый закат.

Шахматисты-деды изучали ладью,
как ребёнок — драже.
Синева в небесах говорила "адью"
в полный голос уже.


* * *

В морях улыбаются рыбы,
гуляет в траве коростель,
а мы вот на линии сгиба
застыли меж двух плоскостей.

Вовсю наслаждаемся тенью,
увесистой, как бурелом.
И чувствуют в этом спасенье
лишь те, кто ударен веслом.

Я знаю, я жил однобоко
и не замечал остриё.
Теперь понимаю: эпоха.
Жалею, что вижу её.


* * *

Вот Чаплин идёт угловато,
и кажется даже смешным,
что слово "почапать" когда-то
придумано было не им.

Поэтому к планам провальным,
к районам промышленно-спальным,
к салонам, где ценят кивок,
он чапать не мог, что печально.
Он мог исключительно walk.

И нет подходящего слова
во всех словарях по стране,
а в русском уже всё готово,
и рядом просторно вполне.


* * *

Пролетает стрелой товарняк —
он пузатый железный сквозняк.
Мне бы крикнуть, а я, как рыбёха,
промолчал, проморгал, не допёхал.
Колыхался вовсю березняк,

и гимнасткой была лебеда.
Мне бы что-нибудь сделать тогда.
Уходили цветные цистерны.
И не только цистерны — всё верно,
и лохматые наши года.

Все они в барахлящем авто
пробиваются, как долото,
сквозь ухабы и рельсовый гогот,
но догнать этот поезд не могут.
Он проехал. За ним теперь что?




druzhba_narodov "Дружба народов" 11, 2023.



На линии сгиба


АЛЕКСЕЙ КОМАРЕВЦЕВ


Комаревцев Алексей Владимирович — родился в г. Бердянске в 1988 году. Окончил Институт культуры. Участник Поэтического союза "ИЛИ".  Автор сборника стихов "Спецпоказ" (2021). Публиковался в журналах "Дружба народов", "Урал", "Звезда". Лауреат премии журнала "Звезда" (2022) и других. Живёт в Санкт-Петербурге.


На линии сгиба


* * *

За окном пустырь для Конан Дойля —
что-то вроде аглицких болот.
Люди горячатся на раздолье
в повести, а здесь — наоборот.

Здесь они идут за поводками
и не мажут фосфором собак.
Вереск не крадётся под ногами,
не летит ворона за овраг.

Незачем обрыдлую овсянку
наливать по самую кайму.
И по вечерам держать осанку
в общем-то не нужно никому.

Кто-то скажет: до чего пустяшна
эта тема, бархатна, легка.
Но зато не больше островка.
Но зато мне с ней совсем не страшно.
Этого достаточно пока.


Детская элегия

Вот бы снова попасть на бетонный причал —
тот, с которого я
несуразные палочки морю вручал,
словно два корабля.

Набегал вечерок, в небесах синева
говорила "гудбай".
Собирала креветок внизу пацанва
у пупырчатых свай.

Голосили птенцу: "Выходи из воды!" —
обещая люлей.
Убирали слонов шахматисты-деды
на капот жигулей.

На азовском ветру, на крючке рыбака
трепыхалась тарань.
И Киркоров звучал из глубин "Маяка",
напрягая гортань.

Если кто-нибудь ждёт поворотов лихих, —
их не будет нигде:
только странных времён озорное "хи-хи"
да матрас на воде.

Я с причала смотрю в сероватую гладь
на смешные "суда".
Нет бы просто пойти и кого-то обнять,
сохранить навсегда,

как жука в янтаре. Превращался причал
в уходящий фрегат.
А я дальше сидел и со всеми встречал
полосатый закат.

Шахматисты-деды изучали ладью,
как ребёнок — драже.
Синева в небесах говорила "адью"
в полный голос уже.


* * *

В морях улыбаются рыбы,
гуляет в траве коростель,
а мы вот на линии сгиба
застыли меж двух плоскостей.

Вовсю наслаждаемся тенью,
увесистой, как бурелом.
И чувствуют в этом спасенье
лишь те, кто ударен веслом.

Я знаю, я жил однобоко
и не замечал остриё.
Теперь понимаю: эпоха.
Жалею, что вижу её.


* * *

Вот Чаплин идёт угловато,
и кажется даже смешным,
что слово "почапать" когда-то
придумано было не им.

Поэтому к планам провальным,
к районам промышленно-спальным,
к салонам, где ценят кивок,
он чапать не мог, что печально.
Он мог исключительно walk.

И нет подходящего слова
во всех словарях по стране,
а в русском уже всё готово,
и рядом просторно вполне.


* * *

Пролетает стрелой товарняк —
он пузатый железный сквозняк.
Мне бы крикнуть, а я, как рыбёха,
промолчал, проморгал, не допёхал.
Колыхался вовсю березняк,

и гимнасткой была лебеда.
Мне бы что-нибудь сделать тогда.
Уходили цветные цистерны.
И не только цистерны — всё верно,
и лохматые наши года.

Все они в барахлящем авто
пробиваются, как долото,
сквозь ухабы и рельсовый гогот,
но догнать этот поезд не могут.
Он проехал. За ним теперь что?




druzhba_narodov "Дружба народов" 11, 2023.



На линии сгиба


АЛЕКСЕЙ КОМАРЕВЦЕВ


Комаревцев Алексей Владимирович — родился в г. Бердянске в 1988 году. Окончил Институт культуры. Участник Поэтического союза "ИЛИ".  Автор сборника стихов "Спецпоказ" (2021). Публиковался в журналах "Дружба народов", "Урал", "Звезда". Лауреат премии журнала "Звезда" (2022) и других. Живёт в Санкт-Петербурге.


На линии сгиба


* * *

За окном пустырь для Конан Дойля —
что-то вроде аглицких болот.
Люди горячатся на раздолье
в повести, а здесь — наоборот.

Здесь они идут за поводками
и не мажут фосфором собак.
Вереск не крадётся под ногами,
не летит ворона за овраг.

Незачем обрыдлую овсянку
наливать по самую кайму.
И по вечерам держать осанку
в общем-то не нужно никому.

Кто-то скажет: до чего пустяшна
эта тема, бархатна, легка.
Но зато не больше островка.
Но зато мне с ней совсем не страшно.
Этого достаточно пока.


Детская элегия

Вот бы снова попасть на бетонный причал —
тот, с которого я
несуразные палочки морю вручал,
словно два корабля.

Набегал вечерок, в небесах синева
говорила "гудбай".
Собирала креветок внизу пацанва
у пупырчатых свай.

Голосили птенцу: "Выходи из воды!" —
обещая люлей.
Убирали слонов шахматисты-деды
на капот жигулей.

На азовском ветру, на крючке рыбака
трепыхалась тарань.
И Киркоров звучал из глубин "Маяка",
напрягая гортань.

Если кто-нибудь ждёт поворотов лихих, —
их не будет нигде:
только странных времён озорное "хи-хи"
да матрас на воде.

Я с причала смотрю в сероватую гладь
на смешные "суда".
Нет бы просто пойти и кого-то обнять,
сохранить навсегда,

как жука в янтаре. Превращался причал
в уходящий фрегат.
А я дальше сидел и со всеми встречал
полосатый закат.

Шахматисты-деды изучали ладью,
как ребёнок — драже.
Синева в небесах говорила "адью"
в полный голос уже.


* * *

В морях улыбаются рыбы,
гуляет в траве коростель,
а мы вот на линии сгиба
застыли меж двух плоскостей.

Вовсю наслаждаемся тенью,
увесистой, как бурелом.
И чувствуют в этом спасенье
лишь те, кто ударен веслом.

Я знаю, я жил однобоко
и не замечал остриё.
Теперь понимаю: эпоха.
Жалею, что вижу её.


* * *

Вот Чаплин идёт угловато,
и кажется даже смешным,
что слово "почапать" когда-то
придумано было не им.

Поэтому к планам провальным,
к районам промышленно-спальным,
к салонам, где ценят кивок,
он чапать не мог, что печально.
Он мог исключительно walk.

И нет подходящего слова
во всех словарях по стране,
а в русском уже всё готово,
и рядом просторно вполне.


* * *

Пролетает стрелой товарняк —
он пузатый железный сквозняк.
Мне бы крикнуть, а я, как рыбёха,
промолчал, проморгал, не допёхал.
Колыхался вовсю березняк,

и гимнасткой была лебеда.
Мне бы что-нибудь сделать тогда.
Уходили цветные цистерны.
И не только цистерны — всё верно,
и лохматые наши года.

Все они в барахлящем авто
пробиваются, как долото,
сквозь ухабы и рельсовый гогот,
но догнать этот поезд не могут.
Он проехал. За ним теперь что?




druzhba_narodov "Дружба народов" 11, 2023.



На линии сгиба


АЛЕКСЕЙ КОМАРЕВЦЕВ


Комаревцев Алексей Владимирович — родился в г. Бердянске в 1988 году. Окончил Институт культуры. Участник Поэтического союза "ИЛИ".  Автор сборника стихов "Спецпоказ" (2021). Публиковался в журналах "Дружба народов", "Урал", "Звезда". Лауреат премии журнала "Звезда" (2022) и других. Живёт в Санкт-Петербурге.


На линии сгиба


* * *

За окном пустырь для Конан Дойля —
что-то вроде аглицких болот.
Люди горячатся на раздолье
в повести, а здесь — наоборот.

Здесь они идут за поводками
и не мажут фосфором собак.
Вереск не крадётся под ногами,
не летит ворона за овраг.

Незачем обрыдлую овсянку
наливать по самую кайму.
И по вечерам держать осанку
в общем-то не нужно никому.

Кто-то скажет: до чего пустяшна
эта тема, бархатна, легка.
Но зато не больше островка.
Но зато мне с ней совсем не страшно.
Этого достаточно пока.


Детская элегия

Вот бы снова попасть на бетонный причал —
тот, с которого я
несуразные палочки морю вручал,
словно два корабля.

Набегал вечерок, в небесах синева
говорила "гудбай".
Собирала креветок внизу пацанва
у пупырчатых свай.

Голосили птенцу: "Выходи из воды!" —
обещая люлей.
Убирали слонов шахматисты-деды
на капот жигулей.

На азовском ветру, на крючке рыбака
трепыхалась тарань.
И Киркоров звучал из глубин "Маяка",
напрягая гортань.

Если кто-нибудь ждёт поворотов лихих, —
их не будет нигде:
только странных времён озорное "хи-хи"
да матрас на воде.

Я с причала смотрю в сероватую гладь
на смешные "суда".
Нет бы просто пойти и кого-то обнять,
сохранить навсегда,

как жука в янтаре. Превращался причал
в уходящий фрегат.
А я дальше сидел и со всеми встречал
полосатый закат.

Шахматисты-деды изучали ладью,
как ребёнок — драже.
Синева в небесах говорила "адью"
в полный голос уже.


* * *

В морях улыбаются рыбы,
гуляет в траве коростель,
а мы вот на линии сгиба
застыли меж двух плоскостей.

Вовсю наслаждаемся тенью,
увесистой, как бурелом.
И чувствуют в этом спасенье
лишь те, кто ударен веслом.

Я знаю, я жил однобоко
и не замечал остриё.
Теперь понимаю: эпоха.
Жалею, что вижу её.


* * *

Вот Чаплин идёт угловато,
и кажется даже смешным,
что слово "почапать" когда-то
придумано было не им.

Поэтому к планам провальным,
к районам промышленно-спальным,
к салонам, где ценят кивок,
он чапать не мог, что печально.
Он мог исключительно walk.

И нет подходящего слова
во всех словарях по стране,
а в русском уже всё готово,
и рядом просторно вполне.


* * *

Пролетает стрелой товарняк —
он пузатый железный сквозняк.
Мне бы крикнуть, а я, как рыбёха,
промолчал, проморгал, не допёхал.
Колыхался вовсю березняк,

и гимнасткой была лебеда.
Мне бы что-нибудь сделать тогда.
Уходили цветные цистерны.
И не только цистерны — всё верно,
и лохматые наши года.

Все они в барахлящем авто
пробиваются, как долото,
сквозь ухабы и рельсовый гогот,
но догнать этот поезд не могут.
Он проехал. За ним теперь что?




druzhba_narodov "Дружба народов" 11, 2023.



На линии сгиба


АЛЕКСЕЙ КОМАРЕВЦЕВ


Комаревцев Алексей Владимирович — родился в г. Бердянске в 1988 году. Окончил Институт культуры. Участник Поэтического союза "ИЛИ".  Автор сборника стихов "Спецпоказ" (2021). Публиковался в журналах "Дружба народов", "Урал", "Звезда". Лауреат премии журнала "Звезда" (2022) и других. Живёт в Санкт-Петербурге.


На линии сгиба


* * *

За окном пустырь для Конан Дойля —
что-то вроде аглицких болот.
Люди горячатся на раздолье
в повести, а здесь — наоборот.

Здесь они идут за поводками
и не мажут фосфором собак.
Вереск не крадётся под ногами,
не летит ворона за овраг.

Незачем обрыдлую овсянку
наливать по самую кайму.
И по вечерам держать осанку
в общем-то не нужно никому.

Кто-то скажет: до чего пустяшна
эта тема, бархатна, легка.
Но зато не больше островка.
Но зато мне с ней совсем не страшно.
Этого достаточно пока.


Детская элегия

Вот бы снова попасть на бетонный причал —
тот, с которого я
несуразные палочки морю вручал,
словно два корабля.

Набегал вечерок, в небесах синева
говорила "гудбай".
Собирала креветок внизу пацанва
у пупырчатых свай.

Голосили птенцу: "Выходи из воды!" —
обещая люлей.
Убирали слонов шахматисты-деды
на капот жигулей.

На азовском ветру, на крючке рыбака
трепыхалась тарань.
И Киркоров звучал из глубин "Маяка",
напрягая гортань.

Если кто-нибудь ждёт поворотов лихих, —
их не будет нигде:
только странных времён озорное "хи-хи"
да матрас на воде.

Я с причала смотрю в сероватую гладь
на смешные "суда".
Нет бы просто пойти и кого-то обнять,
сохранить навсегда,

как жука в янтаре. Превращался причал
в уходящий фрегат.
А я дальше сидел и со всеми встречал
полосатый закат.

Шахматисты-деды изучали ладью,
как ребёнок — драже.
Синева в небесах говорила "адью"
в полный голос уже.


* * *

В морях улыбаются рыбы,
гуляет в траве коростель,
а мы вот на линии сгиба
застыли меж двух плоскостей.

Вовсю наслаждаемся тенью,
увесистой, как бурелом.
И чувствуют в этом спасенье
лишь те, кто ударен веслом.

Я знаю, я жил однобоко
и не замечал остриё.
Теперь понимаю: эпоха.
Жалею, что вижу её.


* * *

Вот Чаплин идёт угловато,
и кажется даже смешным,
что слово "почапать" когда-то
придумано было не им.

Поэтому к планам провальным,
к районам промышленно-спальным,
к салонам, где ценят кивок,
он чапать не мог, что печально.
Он мог исключительно walk.

И нет подходящего слова
во всех словарях по стране,
а в русском уже всё готово,
и рядом просторно вполне.


* * *

Пролетает стрелой товарняк —
он пузатый железный сквозняк.
Мне бы крикнуть, а я, как рыбёха,
промолчал, проморгал, не допёхал.
Колыхался вовсю березняк,

и гимнасткой была лебеда.
Мне бы что-нибудь сделать тогда.
Уходили цветные цистерны.
И не только цистерны — всё верно,
и лохматые наши года.

Все они в барахлящем авто
пробиваются, как долото,
сквозь ухабы и рельсовый гогот,
но догнать этот поезд не могут.
Он проехал. За ним теперь что?




nash_sovremennik "Наш современник" 11, 2023.



Рассеяв тучи, словно дым


ЕЛЕНА ПАЛЬВАНОВА


ПАЛЬВАНОВА Елена Михайловна родилась в 1997 году в Москве. Окончила переводческий факультет МГЛУ имени Мориса Тореза. Работает переводчиком с английского и французского языков, преподаёт перевод в МГЛУ. Автор нескольких книг. Стихи опубликованы в газетах и журналах “Второй Петербург”, “Волга-XXI век” и др. Победитель ряда международных и всероссийских литературных конкурсов “Русский Гофман”, “Зелёный листок”, “Диас” и др. Участник Форумов молодых писателей Фонда СЭИП.


РАССЕЯВ ТУЧИ, СЛОВНО ДЫМ...


* * *

Недорогой отель. Небрежными мазками
Уют изображён, как на холсте пейзаж:
Диванчик. Перед ним — не греющее пламя:
Искусственный камин украсил номер наш.

Не тикают часы, и не трещат поленья,
Лишь ложечка звенит чуть слышно о фарфор.
И кажется, что всё вдруг стало просто тенью:
И призрачный огонь, и тусклый разговор.

Снаружи стережёт нас дождь, и вечерами
Так мало здесь тепла и мало нужных слов.
Искусственный огонь алеет между нами.
Как жалко, что в него нельзя подкинуть дров.

А завтра — в путь. И он — уйдёт, не обернётся,
И не помашет вслед забывчиво ладонь.
Напрасно всё ж горит, из сил напрасно рвётся
Искусственной любви искусственный огонь…


АНГЕЛ

Кто-то скажет, что святых
нет.
Кто-то скажет. Да и Бог
с ним.
Я же вижу: над тобой —
свет,
У тебя над головой —
нимб.

Тяжело всегда ходить
с ним.
Может, вечером — ну, как
знать —
Ты снимаешь этот свой
нимб,
Чтобы отдых голове
дать.

Ну, и ладно. Ну, и пусть —
так.
С нимбом очень нелегко
жить.
Трудно вечно разгонять
мрак.
Выходные же должны
быть!

И пускай твой нимб слегка
плох
Тем, что виден иногда
чуть, —
На тебя его надел
Бог,
Словно бейджик на твою
грудь.

Это высшая, поверь,
честь.
Так неси его сквозь тьму
лет!
Знаешь, нимбы не у всех
есть.
У меня его вообще
нет…


ЖАР-ПТИЦЫ

Весной из радужного края,
Где солнца свет — густой, как мёд,
Жар-птицы стаей прилетают,
И лето каждая несёт.
Перемежая сказку с былью,
Жар-птицы кружатся-парят.
Раскинут солнечные крылья —
И всё в округе озарят.

Они — такое есть поверье, —
Рассеяв тучи, словно дым,
Роняют вниз златые перья,
Чтоб всё вдруг стало золотым:

Дома, асфальт, песок и море,
И солнце в яркой синеве,
Чтоб золотились в небе зори
И одуванчики в траве,

Журчало струй многоголосье,
Златые брызги всем суля,
И позолотою колосья
Легли бесшумно на поля,

Листва златою тоже стала…
Но вдруг подул осенний бриз —
И вот под тяжестью металла
Слетают листья с веток вниз.

Теперь нельзя в листве селиться
И гнёзда вить: пропала вся.
И улетают прочь жар-птицы,
С собою лето унося…