А | Б | В | Г | Д | Е | Ж | З | И | К | Л | М | Н | О | П | Р | С | Т | У | Ф | Х | Ц | Ч | Ш | Щ | Э | Ю | Я | # | библиография |
Новый
поэт — всегда тайна, но тайна с ключом. Читатель поэзии — ключник.
Он ощущает себя поэтом языкового перекрестка и расширяет замкнутое пространство стиха и столетия. Инга Кузнецова, чья строка летит вперед, дрожа, захлебываясь, таясь и проговариваясь (школа Мандельштама, но ученица — менее всего послушница), взывает к собеседнику:
Сама ритмика Ингиных стихов — неровная и нервная — сообщает нам о ее душе больше, чем прямое называние, ее слово не столько семантично, сколько музыкально. Сергей
Арутюнов трагик и ерник, чей внешний словесный напор выражает, на уровне
лирического парадокса, душу добрую, растерянную, беззащитную. Не просто
взгляд — прищур. За остро шаржированным автопортретом (то воина, то
философа, то бродяги) внимательный и сочувствующий читатель разглядит
силуэт растерянного мальчика. В арутюновских стихах "футурум"
крепкими нитями связан с историческим прошлым: сегодняшний человек,
уродливый и темный, плывет в завтра все в том же
ковчеге. Татьяна БЕК Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" (№ 3, 2004 г.).
ПЕРЕЙДЯ ПОСТЕПЕННО НА ШЕПОТ
GEISTERZUG В. И. Порудоминскому
Это древнее шествие здесь называется "цуг" —
Коллективный проход и орание песен на кельше, Чтоб сама география спутала север и юг, Чтоб история взвыла куда веселее и горше, Чем в учебном пособии… Цугом идти в полумрак На мерцающий факел (и это порыв, а не навык!) И гордиться, что твой настоящий дурацкий колпак — Он и впору пришелся, и все-таки падает набок. * * * Татьяне Железняк
Пока деляга рыскает в уставе
И зависает книзу головой, Пока сигнала ждет городовой, Отогревая косточки в Управе, Лирический поэт лежит в канаве И только небо видит над собой! * * * Не приемля бабочек в натуре,
Нацепляешь "бабочку" на горло, Мелкий бес, которого раздули Так, что вся округа перемерла. Говорю тебе членораздельно: Уходи по-мирному, не засти Облака, счастливые смертельно, Бледные и гордые в ненастье, —
Говорю с веселою тоскою:
Если сам не сгинешь, обдуритель, Я тебя языческой рукою Передвину в смежную обитель! * * * Осталось: дождь, ВДНХ,
Охапки гречневой сирени И капли в пригоршне стиха: Недоуменье и прозренье… — Вперед, вперед (рога трубят!), Минуя мухинских гигантов, — Туда, где стражником — солдат При входе в ад, отнюдь не Дантов! — …Осталось: ересь наяву, И острое, как нож, банкротство, И — рухнуть замертво в траву У павильона "Скотоводство". * * * Трансваль, Трансваль, страна моя,
Горишь ты вся в огне… Из романса Надоело рваться за Синей Птицей,
Надоело гнаться за черной кошкой, Слыть училкой, будучи ученицей, И бежать на пир со столовой ложкой. Наша память поздняя неподъемна — Посему то мечемся, то кемарим. Я сама в себе, как страна, огромна Со своим Кавказом и Заполярьем,
* * * Наблюдая небес полыханье
И обиду прощая врагу, Посидеть у разбитой лохани На последнем своем берегу. Перейдя постепенно на шепот ("Тише, мыши, — кузнечики спят"), Благодарствую: все-таки опыт, И руины, и поздний закат, И деревья стоят при параде, Увяданию наперекор… И негоже просить о награде, Потому что и так — перебор. Стихотворения были опубликованы на сайте Библиотека Максима Мошкова * * * Я надышалась — и за мною выдох.
А до сих пор, беспечна и смела, Я плакала на ваших панихидах, Но смерть во мне без просыпу спала. ...Все изменилось! На простые вещи, По узкому шагая рубежу, Не то чтобы угрюмо и зловеще, Но с ясностью прощальною гляжу. Я не пойду дорогою окольно, Не стану прятать знание в стогу... Я мысль о смерти сделаю настольной, Как лампа, — без которой не могу. * * * Ну, до свиданья, родной полумрак!
Прыгну с привычного воза. ...Город был полон бродячих собак, Благоухала мимоза. Мартовский зной накалялся и рос — Вверх уползала кривая. Мелко и розово цвел абрикос, Душу мою надрывая. ...Ветер подул и мгновенно утих — Дрогнули смуглые лица... Что я хотела от буден чужих — Вжиться? Взорвать? Притулиться? Нет! И влюбясь, на желанный рельеф Не посягаю нимало... Ни победительниц, ни королев В нашем роду не бывало. Только глядеть, и внимать, и не спать, Изредка вздрагивать: где я? — И занимать лишь блаженную пядь, Где я стою цепенея. Cтихотворения были опубликованы в журнале "Знамя", № 9, 2005 г. * * * Рослый стрелок, осторожный охотник,
Призрак с ружьем на разливе души… Б. Пастернак Ветер, и ужас, и дрожь по воде. Осень ломает решетки кутузки… Это как в шахматах — мат без гарде ("Остерегайся", если по-русски): Предупреждения чужды беде. Гроб заколочен. Шапки долой. — Жизнь, рассчитайся на первый-второй. — Надо по новой расставить фигурки И, на доске разыгравши дебют, В зимнее поле уйти без охулки, Кротко приняв (по-ненашему "Гут"), Что и тебя под мелодию "Мурки" С воздуха, Господи, скоро убьют. Нежно и насмерть убьют на бегу… — Дай надышаться землею в снегу! Сентябрь 2004
Алые паруса
1 Блаженствуя в нечистой полутьме
И контрабанду разместивши в трюме, Любила то, чего в своем уме Любить нельзя. Но я была в безумье. Я округляла синие глаза, Как два нуля (читай: zero в квадрате!), И алые кроила паруса, Мечтая о взаимной благодати. Когда теперь, изрядно постарев, Я вглядываюсь в ужас эпилога, То вижу порт, разинутый, как зев, И кутерьму, не знающую Бога. Скорее — в тень укромную, в кусты, В необоюдность (через запятую), — А паруса пущу на лоскуты И лоскутами раны забинтую. Все кончено — судьбе не прекословь. Действительно, пошла иная драма… Но сквозь дерюгу проступает кровь, На алом фоне алая упрямо. 2
От любви ничего не осталось.
Ей, увы, не скомандуешь: "Ать!". Разлюбить — это значит: усталость И бессилие свет надышать. Было счастьем, а стало приказом. Было вместе, а сделалось врозь. Лишь далеким звучит парафразом Несчастливое слово "авось". Мир в лице изменился, заплакав, Будто мальчика бьют во дворе… А про Бога спросите монахов, Что живут на Афонской горе. * * * Состоялась и заматерела
Жизнь моя, смирившая озноб. А сегодня я пересмотрела Собственные клетки в микроскоп. Значит, так. Споткнулась на изъяне. Предпочла не заповедь, а муть. "Господи, какое наказанье — Видеть крен, оглядывая путь, Искаженный зло и непокорно… Или все же это Божья власть, Чтобы мерли бабушкины зерна, Самая существенная часть, А чужие жглись и прорастали Бешено, и властно, и вразнос?" …Этот риторический вопрос Закавычу, вымарав детали. И достойно (я ж не травести) Обживу последнюю площадку. Поздно перекраивать пути. Поздно переписывать тетрадку. * * * И. Вороновой
На отшибе средней полосы
В мастер-классе музыкальной школы Бабочка (одна) и две осы Слушали аккорды и глаголы, Залетевши в низкое окно С улицы, где заросли рябины, Прямо в ноты дедушки Гуно И в стихи страдалицы Марины: Слишком сладко, слишком горячо! И, почуя в воздухе химеры, Бабочка уселась на плечо Пианиста, юного без меры. Это не был насекомый жест — Это Бог распорядился, чтобы Воля обнаружила протест, Плюща ученические пробы. Музыка свернулась калачом; Лирика ушла за огороды; Мальчику отныне нипочем Каверзы свободы. * * * С. П.
Америка — цветной калейдоскоп
Для праздного и скорого бродяги — Вмиг разлетится на мильоны скоб И стеклышек, мерцающих во мраке… — О, небоскреб, верзила, остолоп, Не по ранжиру целящийся в маги, — Ты снова небо над Нью-Йорком скреб Куском наждачной пыточной бумаги? Так получай же поварешкой в лоб От разъяренной бабы-бедолаги! Ты будь хоть лидер средь земных "калош" (Так я орала с бурею в подкорке), Но музыку, но музыку не трожь, — Пускай царит в небесной самоволке Над суммой лиц, сумятицею рож И веником, сметающим осколки… А в остальном действительно хорош Успешный трэш, бытующий в Нью-Йорке! * * * Наверху — словеса и угрозы,
А с исподу — дубленая честь. В океане подводные горы (Я читала в учебнике) есть. Мы с тобою родные по расе, Но меж нами — больная стена… — Уходи от меня восвояси, Ибо это Свояси — страна, Где доступно — назло кривотолкам, Составляющим музыку масс, — Отлежаться в молчании долгом, Как отдельный и острый алмаз. Одиночество, темень, терпенье: "Будь, — как в школе кричали, — готов!" …А потом возвращайся: ступени Стосковались без твердых шагов. Публикация Екатерины Орловой
|