|
Лариса БЕРЕЗОВЧУК (Санкт-Петербург) — поэтесса, литературовед. Родилась в 1948 году в Киеве. Окончила историко-теоретический факультет Киевской консерватории и аспирантуру Ленинградского института театра, музыки и кинематографии; кандидат искусствоведения. Преподавала в Киевском театральном институте. После Чернобыльской катастрофы снова переехала в Петербург. Работала старшим научным сотрудником сектора кино Российского института истории искусств. Пишет стихи с 1990 года. Разработанные ею комплекс приемов письма (организация текстов в крупные целостности, взаимодействие эмоциональных и стилистических паттернов эпохи барокко с формальными устремлениями классического авангарда) и специфичную манеру декламации (вплоть до введения реального речевого многоголосия) называет эстетикой "новой риторики". С 1997 года курирует ряд проектов в литературной жизни Петербурга (с 1998 года — литературный клуб "Лицей"). Автор ряда исследовательских статей о творчестве Геннадия Айги, Александра Горнона, Аркадия Драгомощенко, Виктора Летцева.
Стихотвореня были опубликованы в книге "Лирика". Издательство Бояныч, Бланка (Санкт-Петербург, 1999 г.).
* * *
Есть опыт
взгляда в высоты:
там — осень уже...
Сентябрь — крепкая настойка
на ярости последних гроз августа.
По дымке
— прохладной, белесой —
понимаешь, как далеко небо.
Смена времен года нам неподвластна.
Ветерок
— испуг —
отрезвляет, и
утром от едкости слишком ранних заморозков
слезятся глаза.
Да, скоро настоящие холода
навсегда заставят забыть
утопии лета.
О ЗАКОНЕ ВООБРАЖЕНИЯ
Над вымыслом слезами обольюсь.
А. С. Пушкин
Как мила сердцу моему
наивно-дикая простота нравов,
царившая среди соплеменников
Браги, Арнора, Эгиля или
великого Снорри Стурлусона!
Побуждения — налицо.
Что не так — меч, стрелы, дротик, секира
сумеют выразить
непредсказуемый промысел чувства,
рассудка нехитрое коварство.
В конечном итоге
порешат всех.
Кто-то — безымянный — отправится к Одину,
кого-то праведным законодателем нарекут,
а заслужившего скальды
закутают в плащ
кеннигов "убийцы". Слава
— добрая иль худая —
с человеком навеки
срастется, став кожей
его деяний.
В зеркало достойного образца
не зазорно смотреться: следуй!
Но отчего стих мой
— как иезуита речь — витиеват?
Зачем балет
танцует казуистика иносказаний? К сожалению,
живущее по своей воле стило
— так уж устроены люди, которые им владеют —
пишет о том,
чего нет
в наличии, что явью
— еще или уже —
не стало. Предвосхищение
тоже умеет болеть. А дальше
— интуиция крутит палку
о двух концах. И бесполезно
щит высоких традиций
натирать до блеска,
чтобы себя в нем увидеть.
Если скальды щедро мед наливали в кубки героям,
излишек на поле брани расплескав,
чтобы кровь и поэзия стали неразличимы,
— значит от века к веку
в почете были
благо, милосердие и ясные — без гари войны —
погоды. Сорви это слово
спелым плодом! На бумаге
и я старалась
затейливую соткать вязь
панегириков любви и моде,
ныне ставших непреложным законом
для каждого человека.
* * *
Татьяне Михайловской
Вот — мы.
Мы ранним утром из своих квартир и домов выходим.
Рассвет брызжет в глаза оптимизмом, морозец энтузиазма
румянит щеки или безысходности вязкая слякоть гирями
на движении виснет — не важно.
Главное — найти поблизости стадион — пустой —
без любопытных глаз в это время.
Прозвучит команда "на старт!", и будет позор,
которого мы не заметим.
Напуганные способностью предвидеть итог, дыхание в легкие набираем.
Прожитое оседает болью в распухших суставах.
Сердце, за ногами не поспевая, из последних сил бьется.
И мы — все, все, все, как один, — бежим по кругу
за собою вдогонку.
Где ты, ты, ты, что позади — невидимкой — остался?
По правилам модного джоггинга, мы не должны бояться
дождя, снега и града.
Нас убедили: до самого финиша регулярность полезна.
Но все наше Я-существо, не выдерживая нагрузок,
для возраста непосильно-жестоких, к уму взывает.
Выкрикивается неприличный вопрос "для чего?"
в рупор амфитеатра.
Подумай, мой друг, подумай...
Ведь мы — не спортсмены, мы — просто люди.
И нам не нужно ставить рекорды в гонках мейнстрима.
Зачем же тогда истязания бегом на стадионах?
Зачем до дна выпивать насилия над собой чашу?
Зачем конвульсии истощения, если уже уставшее жить тело
покоя и комфорта хочет?
Зачем публично унижать себя досмотром футболок, курток,
штанов, маек, кроссовок, а заодно воспаленно-красной
кожи и пятен пота?
Кто нам, устраивая состязания с исчезнувшим в прошлом
собственным отражением, приказывает ежедневно мучиться
пыткой фальстартом?
Выплакаться, вопрошая безгласие небосвода, — это
сколько хочешь...
Каждому — увы! — ответ известен, и потому перед собой
все лгуг-лукавят.
Выстрел-то был, но давно — теперь даже эха его не слышно.
Но память о звуке начала, к сожалению, никого не волнует.
Потому, если не будешь каждое утро бегать на стадионе —
с дистанции снимут, и не получишь тока.
Без напряжения — не сыграть на тризне рагу.
Не сумеешь заколдовать музыкой — значит, лишний в жизни.
А кому нужны мудрецы, способные лишь на созерцание вишен...
4 октября 1998 года — 6 апреля 1999 года
Санкт-Петербург
|
