А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   
Александр БУГРОВ — поэт. Работает тренером в шахматном клубе. Автор нескольких книг, публикаций в коллективных сборниках, альманахах, периодической печати. Лауреат муниципальных премий им. И.А. Дедкова и Д.С. Лихачева.



Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" № 1 (39), 2008 г.



ЕЩЕ НЕ СЕЙЧАС



* * *

Все реки текут, только эта река пересохла.
Все люди как люди, одна только ты стрекоза
Из басни Крылова. И жаль, что такая красотка
Бессовестно врет, лейтенантику глядя в глаза.

И он — не поймешь — то ли верит, а то ли не верит,
И я как нарочно от зеркала невдалеке.
И некуда деться. Маячу в тумане как берег,
Донельзя противный небось пересохшей реке.

2004



* * *

На окраине помойки
Две нечаянных сирени,
А за ними старостройки
И простора серебренье.

Корчится тропа устало,
Пропадая в чахлотравье.
И любви, и жизни мало,
Чтобы это стало явью.

2001



* * *

Вместо жизни — хлопоты казенные.
Вместо дома — караван-сарай.
Соплеслезы телевизионные
вечером пореже вытирай.
Кроме дня рожденья есть у каждого
Право на удобства за углом.
И для "Запорожца" безгаражного
близок путь лежит — в металлолом.

По наклонной с ускореньем катишься.
В людях остановка — "Дрызготня",
фонарю чертополохом кажешься
После третьей половины дня.

Сам себя стесняешься, поэтому
в ЖЭКе сизым пламенем горишь,
С неодушевленными предметами
о бюрократизме говоришь.

Из состава преступленья выбыла
астрочка в закадровый букет.
Зябко, но при всем богатстве выбора
сумеркам альтернативы нет.

Уводью-рекой за жижесборником
затрапезно студенеет высь.
Русско-лягушачьим разговорником
на закате можно обойтись.

Понимая лучше устный матерный,
по-другому изъясняться лень.
Выросла на будке трансформаторной
гордая березка набекрень.

Трудности народосбережения
сведены фактически на нет,
потому что фаза разложения
полиэтилена — двести лет.

Мяться, заикаться и отведывать
тещиных ватрушек с молоком,
чтобы над каналом Грибоедова
пролететь служивым голубком.



* * *

Двухэтажный дом у сквера,
и гуляют в доме том
мент Серега, мент Валера
с Котофеичем ментом.

Засветили там квартиру
две студентки из Ельца.
Ну захватишь им зефиру
в шоколаде и винца.

Три плюс две. Но так пикантней.
Вы любили впятером?
То, что надо. Серый с Катей
первый, ну а Кот потом.

А Валера для Наташки
носит красную икру,
и она в его тельняшке
варит кофе поутру.

На столе коньяк початый.
В общем, все у них — о'кей.
Будь Валера неженатый,
он женился бы на ней.

Спорить, кто сильнее любит, —
разводить базар-вокзал.
Так нас бабы и погубят —
Пушкин правильно сказал.

В день строителя Валера
снова злоупотребил.
— Ты, Натаха, как мегера!
— Ты, Валера, как дебил!

Он ушел и в том же сквере
полторахи три слупил
после водочкой запил
и в семью к своей холере
на служебке укатил.

А Наташка — вот умора! —
плачет: я ж его люблю.
Девушке без ухажера
временами хоть в петлю.

Все, конечно, как могила,
но попользовался Кот.
Так уже один раз было —
в ночь на старый Новый год.



* * *

Когда не знаешь, чем заняться бы,
то принимаешь вид решительный.
И 21-й и 17-й
теперь не ходят по Строительной.

А летом — благодать, наверно, там,
и шаг замедлю на закате я,
вдвоем со старым другом вермутом
взгляну за купола Ипатия.

Раскинулась вокруг губерния.
Зеваю будто на спектакле я.
Парят над Волгой предвечернею
два неказистых птеродактиля.

Скрипишь в полуполете нехотя.
Хватает вредных ископаемых.
Был человек — стал спутник перхоти
от перемены мест слагаемых.

На ветке рукавичка детская
висит под боком лета красного.
Спасет ли хлорка декадентская
от прошлого как грипп заразного?

Аллея сада Люксембургского
ведет от табора цыганского,
и на опушке парка Юрского
вокзала новодел финляндского,
там соловья закормят курского
строкой из Карла Орлеанского.
Как часто повторяться паузе,
не скажешь сидя на экваторе,
Как ни хорош товарищ маузер,
есть лучше аккомпаниаторы.

Увидите с надеждой близко вы —
спиртпивзавод ликероводочный.
В кадушке лета углекислого
идет процесс безостановочный.

Для моего мышленья плоского
что значат прутья заграждения?
И скрасят брызги жигулевского
мои со мною расхождения.

Полупитье не может радовать,
плюс ко всему с утра жара еще.
Огней на улицах Саратова
поменьше бы всепожирающих.

Нос чешется, но это мелочи,
вот завтра будет тошнотворненько.
Прибытие Марии Медичи
в Марсель отложено до вторника.



* * *

Осенью — дождь, зимою — снег.
Весною — ни то ни се.
Так и спивается человек,
повторяя хайку Басё,
почему-то приставшую:
"Я теперь
не завидую никому:
ни рыбам, ни птицам".
Откроет дверь
и будет смотреть на тьму.
И будет пониженный гемоглобин
тоски нагонять волну.
И тени тех, кого он любил,
сольются в дымку одну.
И осторожно скользнет к нему
напрасное существо
из тьмы огородной в домашнюю тьму
мимо него, сквозь него.
А дома этих теней полно.
И что с ними делать? — беда.
И видя опять на клеенке пятно,
он морщится иногда.
Любовь проходит, но каждый год
весною по вечерам
прежних любимых он ждет приход,
приняв четыреста грамм.
Любовь по-другому нельзя вернуть.
Все тени — в любой одной.
И счастье возможно когда-нибудь
будущею весной.
Осенью — дождь, зимою — снег.
Весною — тоска вдвойне.
Так и спивается человек,
глядя на птиц в окне.

2002



* * *

В чашку чая упал лепесток
из букета
и не стали мы чай допивать
из-за этого

утром смотрим — весь стол в лепестках
вышли в сад погуляли
возвращаться не хочется ах
ты сказала похоже
после отпуска джинсы тесны
но зато потеплело
простоит табуретка под сливой
до весны

зримо наша ненастная часть
тая на фотоснимке
может с оцепененьем совпасть
облетевшего лета
это мы но еще не сейчас
но еще не сейчас а когда-то
шелестяще глядим на откос
в полутьме половины девятого

2005



* * *

Куда-то исчезли бумажные змеи,
а в семидесятом году
тридцать первого августа
все воздушное пространство
над сарайками нашего двора
оккупировали вислохвостые монстры, сделанные
из газет, дранки и клейки.
Их семь или восемь
пыталось тогда подняться
выше других с переменным успехом.
Был ветреный солнечный день.
Мы посылали письма
нашим пернатым пресмыкающимся.
(Письмо — это клочок бумаги,
его насаживают на нитку,
и оно само собою
ползет вверх и иногда
добирается до адресата,
парящего в освоенном поднебесье.)

Змей, читающий в небе письмо, —
это самое обычное дело.

Теперешние мальчики
(и не только в нашем дворе)
змеев не запускают.
Сарайки давно снесли,
и на Советскую
можно пройти напрямик.

Многое изменилось.
Но пока еще каждый год
тридцать первого августа
я поглядываю в небо.

Завтра в школу.

2004 



* * *

Всю ночь собаки матерятся
от ругани пьяным-пьяны.
Проблемы равенства и братства
и у дворняг не решены.

Навалом у собак свободы,
а воли даже через край.
Междупартийные разброды
напоминает алчный лай.

У псов, что на цепи, немножко
приличней и угрюмей вой.
Зато всегдашняя кормежка
и крыша есть над головой.

Злосчастие собачьей свадьбы
от митинга не отличишь.
Сам матюгаешься — поспать бы
и услыхать в округе тишь.

Огромный телевизор где-то
включили — и теперь одно
глядит привыкшая планета
провинциальное кино.

Соседской Чомбы на экране
ликующий мордоворот.
Такая техника на грани
фантастики — что жуть берет.

Посмотришь утром — без движенья
барбос лежит — суров, лохмат.
И столько самоуваженья —
как будто местный меценат.

В постели все на все похоже
часов в двенадцать по ночам.
Собачий холодок по коже
от моськиных самореклам.

Поди попробуй, если плохо,
оставив теплую кровать,
Простуженного кабысдоха
на полуслове оборвать.

А если мимо легковушка
проедет — сам хоть волком вой.
Собачится на всю катушку
наш околоток сам не свой.

Узнаешь, выслушав Джульбарса,
как ночь родимая черна.
Сопит сердито государство,
хрипит безграмотно страна.

Грызня идет принципиально,
и сколько раз под эту муть,
под этот мат я спал нормально,
а вот сегодня — не уснуть.

Закрой глаза в ненужном мраке,
собачью слушай саранчу.
Я сам родился в год собаки,
но я ночами не кричу.

Мат-перемат кругом собачий.
Полканы делятся с тобой
остервенелою удачей,
четвероногою судьбой.

Вскочить бы, крикнуть, камень бросить.
Очнешься — затекла рука.
Рассвета лиловеет просинь.
На грядке зреют облака.



* * *

Глаза налиты алкоголем,
но гоголем в рюмку смотрю.
Подсевший заводится голем
и тянет клешню к пузырю.

Спешат привокзальные звуки
разбиться о шлакобетон.
Глазищами цвета сивухи
с напрягом моргает фантом.

Наверно, такой же пьянчуга
с надеждой хлебнуть задарма
обычные формы досуга
решил довести до ума.

Мелком обозначь человека,
чтоб он оживал по ночам
и бредил, а выйдет осечка —
разделишься с ним пополам.

Как клоун, снимающий маску,
сострою гримасу не так.
Как пудель, увидевший таксу,
проверочный выдам зигзаг.

Что взять-то с меня? Календарик
да восемь рублей на проезд?
Сейчас он споткнется, ударит,
а, может, ему надоест.

Бесформенный, полупрозрачный,
трухлявый чудит командор.
Помпезною белой горячкой
ответим на желтый террор.

Я знаю, что так не должно быть.
Над ухом свистит… перелет.
Упавший за Кинешмой ноготь
увидите чем прорастет.

За антропогенным ландшафтом
чуть слышен шумящий камыш.
В таком положении шатком
страдают душа и престиж.

Случайного импульса метод
Сработает наоборот
Придется дослушать и этот
Рыганья последний аккорд.

Чего тут бояться? Не бойся.
Потопал упырь на парад.
Над ним паруса Билли Бонса,
как пальмы, курортно шумят.

Таких позабытых наколок
еще не видал ни на ком.
Сомнительный опохметолог
идущий ко всем "Телеком".

Затихли шаги исполина.
Пошлепал, наверно, к братве.
У ног расползается глина,
но можно пройти по траве.

Видений ночных фотовспышки
скачками несутся вослед.
Что толку играть в кошки-мышки
со страхом, которого нет?

Киношник на площади курит
тот самый? А, может, не тот.
Разборка себя не окупит.
Сейчас я зевну, кукловод.

Понервничал, правда, сначала,
а вдуматься, если бы спал,
такая бы ночка пропала!
Да жаль — пиджачок потрепал.

Над Волгой эффект плацебальный
подействует как самогон.
Вот тут и закончу купальный
не самый удачный сезон.



* * *

Под мостом Мирабо тихо…
Апполинер

Ночь приближается, как прохожий.
И сумрачный ветер заносит листвой
Мост Мирабо, так мало похожий
На автодорожный мост костромской.

Восемь мостов Мирабо в Париже.
А в Костроме полтора моста.
Можно, конечно, еще быть ближе,
Но это неважно в пределах сна.

Да и в других пределах неважно —
Насколько банален на Волгу вид.
Явь беззащитно приснится дважды,
И ранка зажившая закровит.

Если попробовать жить любовью,
Устанешь оглядываться на листву.
Но это во сне. А нам с тобою
Приходится жить иногда наяву.

Может, сумею запечатлеть я
Предгрозовую изнанку сна.
Листьями третьего тысячелетья
Вся Муравьевка занесена.

2000