Феликс ЧЕЧИК (Израиль) — поэт. Родился в 1961 году в Пинске. Закончил Литературный институт. Автор книги стихов "Мерцающий звук" (М., 1996) и "Прозаизмы" (Иерусалим, 2001). Публиковался в журналах "Арион" (в 1998 и 2003 гг.), "Знамя", на сайтах "Интерлит", "Литературный арьергард", "Сетевая словесность", "Дом Корчака в Иерусалиме", "Русский переплет", "Литературная страничка".

* * *

Ю. Гуголеву

Напрасно дуется фоно,
что ноты (семь!) давным-давно
от рук отбились,
что одичали — Do, Re, Mi,
Fa, Sol, La, Si — и черт возьми
на всех забили.

Жить в лакированном аду,
годами бредя небом чистым,
безропотно ишачить у
задрипанного пианиста

и, презирая этот ад,
зависеть целиком от клавиш?
Довольно! Ни за что назад
сладкоголосых не заманишь.

Облюбовали небеса.
Божественные голоса.
В разгаре марта —
как ручеек, бегущий с гор,
концерт для флейты la majeur
В.А. Моцарта.

* * *

Накурили, болезные, — не продохнуть
от полезной, как смерть, анаши.
Ничего не осталось на донышке — муть
в пересохшем арале души.

Как шарами бильярдными в три головы
разыграл Азазэль карамболь
на зеленом сукне амстердамской травы —
десять гульденов за коробок.

У МОРЯ

Распят на солнцепеке
и зноем пригвожден,
невидимые токи
летят со всех сторон.

Как если бы к обеду.
скорей — на торжество,
гурману-людоеду
готовили его.

* * *

Верблюд — чернильное пятно
на белизне листа,
плевать, что у него пять ног,
зато душа чиста.

Он вам ни сделал ничего,
зачем же с ним вот так:
в сердцах отправили его
в корзину для бумаг.

* * *

Сестре

Гэдээровской кукле не спится —
свет в глаза — неисправны ресницы,
сколько лет, не припомнит сама,
одиноко в чулане пылится
и поплакаться некому: "ма".

Дочка выросла. Внукам до фени
полинявшее это старье —
всюду "Barbie", как бледные тени,
на упитанном фоне ее.

Худосочные американки —
"Made in China" — не знают забот.

А в чулане стеклянные банки:
огурцы, помидоры, компот.

И бедняжка вздыхает печально,
оказавшаяся не у дел.
Хоть бы кто прикоснулся случайно.
хоть бы кто ненароком задел —

чтобы вдребезги. Это, по сути,
даже лучше, чем жизнь взаперти.
И предсмертное хриплое: "Mutti!
Wo bist Du? Пожалей и прости".

* * *

Осенним парком, где с веслом стоит дивчина,
иду. Не каркай, воронье. Печаль-кручина,

не изводи. На карусель — слоны, верблюды —
запрыгну, чтобы насовсем слинять отсюда.

Но прежде — несколько кругов, расправив плечи,
я совершу и — был таков — arrivederci.

На юг — подальше от небес — больных, унылых,
летит, а времени в обрез, клин легкокрылый.

Успеть бы только до зимы и до простуды.
За мной! На волю из тюрьмы! слоны, верблюды.

* * *

Петушок на палочке
стоит 8 коп.
Траурные саночки
тащат в гору гроб.
Бабка повивальная,
плачь за упокой.
Счастье самопальное
тает за щекой.

* * *

С. Манукяну

Играет пианист в квартире,
где останавливался Блок.
Еще по сто, чтоб воспарили
и вознеслись под потолок.

А там под потолком, где громко
не распинается фоно,
загадочная Незнакомка
прогуливалась в домино.

Одна! Без спутников, как раньше,
чуть постаревшая, но ей
к лицу сегодняшняя Russia
и тусклый отблеск фонарей.

Она глядит из-под вуали
глазами, полными любви.
И отражается в бокале
безалкогольного аи.

И в полночь возле ЦДЛа,
как горностаевым манто,
укутавшись метелью белой,
умчит с клиентом на авто.

А лабух не заметил даже
ее присутствия, пока
парил в очередном пассаже
на мнооооооого выше потолка.