А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   
Александр КАЗАНЦЕВ — поэт и прозаик, бывший главный редактор литературно-художественного журнала "Сибирские Афины". Родился в 1952 году в Зыряновске Восточно-Казахстанской области. Окончил химико-технологический факультет Томского политехнического института. В 1978 году в московском издательстве "Молодая гвардия" вышел первый сборник стихотворений "Стиранные вьюгами поля", в 2006 году — итоговая книга лирики "Между нами". Стихи публиковались в журналах "Юность" и "Нева", филадельфийском альманахе "Встречи" (США). Ушел из жизни 13 апреля 2007 года (пятница 13-го). Посмертно в Томске издана книга стихов "Дневник сумасшедшего года".



Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" № 2 (40), 2008 г.



ПОСТСКРИПТУМ



* * *

Поглядите, и кто ж там, идущий
В черной шляпе и в черном пальто?
Я — из худших, конечно, не лучший,
Но из лучших не худший зато.

Узнаете? Ну, как же, видали!
Между делом успели читнуть.
И в какие шагаю я дали,
Седовласый, не старый ничуть?

А молва-то за мною клубится,
Славы больше покуда дурной.
Не дай, Боже, в меня Вам влюбиться, —
На три жизни хлебнете со мной!

Ну а если влюблюсь ненароком,
Уж такое сумею я сплесть:
Вы завидовать будете строкам,
В коих Вы куда лучше, чем есть.

Стих обдаст Вас озоном грядущим,
А его сочинил черт-те кто —
Человек, чуть нетрезво идущий
В черной шляпе и черном пальто.



* * *

Имя римского бога Фавна неслучайно созвучно понятиям:
помогать, быть одержимым, пророчествовать.

Не понимаешь, так пойми:
Я Фавн, безудержно грешивший,
Гонимый здравыми людьми,
Но вот — помочь тебе решивший.

Мой сатурнийский стих нелеп,
Но в нем — пророчество величья:
Ты будешь, как вода и хлеб,
При всей грозе своеобычья.

Но, внятна каждому, таи
Лишь для немногих смысла крохи,
Ведь смотрит Фавн в зрачки твои
Сквозь сумасшедшие эпохи.



* * *

Я — еще, он — уже
                                    на земле,
Первый снег,
                          мой близнец ежегодный.
Разумеется, праздник сегодня!
И просвет в окружающей мгле.
Обещаю ему, братану,
Что до встречи другой дотяну.
Я в руке его крепко сожму:
— Не хочу, понимаешь, во тьму!
Ну, он маленький —
                                      малость всплакнет.
Ну а мне раскисать не годится…
Вон, глядите, блаженный Казанцев идет,
Первым снегом привыкший гордиться!



* * *

Снова битый, вползаю в логово
И досаду лишь тем гашу:
Богу — богово, лоху — лохово,
Я ведь лишнего не прошу.
Обуздать не сумевший времени,
Не седок я и не герой…
Но порою звезда прозрения
Над моею горит норой.



* * *

Чем живу, за что держусь?
А кому какое дело,
Коль во мне клубится жуть
Безнадеги, беспредела.

Вот, Вам руку подаю:
Не ударило бы током!
И чтоб Вам тоску мою
Не изведать ненароком.

Обходите стороной,
Лучше левой, можно — правой:
Я психически больной
И физически нездравый.

Для блезиру верьте в сглаз,
Отнимающий удачу,
Ну а я всю ночь за Вас,
Пусть бесслезно, но проплачу.

Этим Богу проплачу
Мзду за грех наш обоюдный.
Но опять узреть хочу
Взгляд Ваш ясный,
                                    взгляд Ваш юный!



* * *

Меня уханькают сомненья,
А может, лжи отравит гной.
И ты почти без сожаленья
Проститься явишься со мной.
Приткнешь в ногах букетик парный
И вспомнишь, скрыв глаза платком,
Что был я добрым старым парнем,
Так и не ставшим стариком.
Платок отымешь со стараньем,
Что, к удивлению, промок,
Осмотришь странное собранье:
Кто заменить меня бы смог?
Вот этот? Нет! Повадки рабьи…
А этот суетен, как вошь…
И, слишком юная, по-бабьи,
Ничо не видя, заревешь.



Постскриптум

Тот коридор серо-коричневый,
Он в бесконечность уводил.
Я брел с на лямках рукавичками,
Как будто в детство угодил.

А угодил-то я в безвременье,
В "тоннель", ведущий на Тот свет.
Свет впереди быть должен, верил я.
Свет должен быть… А света нет!

Есть наверху плафоны тусклые,
Свечных не ярче фонарей,
Да выжимки из света узкие
В щелях бесчисленных дверей.

Коль были люди там, так вышли бы:
Мол, чье потеряно дитя?!.
Я шел, сырыми рукавичками
Две черных черточки чертя.

Этаж небесной канцелярии,
И впрямь, небесной, хоть и хмур,
Там ангелы, видать, наяривали
На кнопках всех клавиатур.

Все прегрешения суммируя,
Писать хотели ИТОГО…
Ах, чья там, чья, молитва смирная
Дошла, пробилась до Него?

И я летел обратно кубарем,
Как будто пендель дат под зад.
Очнулся: где я? и откуда я?..
Вон бабы голые лежат…

А я привязан: руки-ноженьки…
И нет ни стеклышка, ни ножичка…
Распят, распят на твердом ложе я…
И тоже голый весь, о Боже, я!..

Смекнув, что я не в женской бане —
Так медицински пахнет тут!.. —
Трещала шея, но зубами
Я развязал одну из пут.

И сразу левою рукою
Полез проверить: вот он, друг!
Но длинный… длинный… Что такое?
Сперва — восторг, и ужас — вдруг!

И, заслоня меня от света,
Зеленый вдруг возник халат.
Сказала женщина: "Катетер!..
И как ты отвязался, гад?!.".

А я вопил: "Связали, суки!.." —
"Да ты лягался тут, как конь!..
Ну, развяжу, пожалуй, руки,
Ты только капельниц не тронь…".

И шевельнуться нет уж силы…
Я прошипел чуть слышно: "Пить…" —
"А на хрен пить тебе, красивый,
Ведь ты ж хотел себя убить?".

Но все ж дала. Глотал и плакал я.
И жил я, жизни не хотя….

Вновь рукавички те же, с лямками,
Бреду, две черточки чертя…
И тьма клубится окаянная,
И никакой надежды нет…

Но впереди… нет, не сияние,
Но свет, чуть видимый, но — свет…