Такамура КОТАРО (1883 — 1956) — поэт и скульптор, член Японской академии искусств. Учился в Токио в Академии искусств (1897 — 1902). В 1906 — 1909 продолжил учебу в Нью-Йорке, Лондоне, Париже. В Европе познакомился с творчеством Ш. Бодлера, Г. Аполлинера и др.; ряд их произведений перевел на японский язык. Печатался с 1910. Автор книг стихотворений "Дорожная даль", "Дикие звери" и др. Наиболее известен лирический цикл "Стихи о Тиэко" (1941), в котором поэт рассказал историю своей любви к умершей жене. В зрелых стихах Котаро выступал как реалист и новатор стихотворной формы. С его творчеством связано утверждение в японской поэзии верлибра.

Текст был опубликованы в журнале "Дети Ра" (№3 (7), 2005 г.).

Жалуется мне Тиэко
что в Токио небо исчезло
Просит чтоб я показал ей
какое оно настоящее

Я же гляжу с удивленьем
в небо —
и вижу:
сквозь молодые листочки вишни
просеянное,
всегда неизменное
небо, знакомое с детства

Накрытая им долина
все бледней —
это тает утро
дымкой персиковых оттенков
но вдаль куда-то все смотрит Тиэко
все просит
чтоб я показал ей
Ее Небо —
Настоящее Небо Тиэко,
что над Ататара-горою
каждый день голубым сияло...

Право,
что за невинная просьба!

Завершив жидкой тушью рисунок,
жду, когда он подсохнет.
Вдоль вершины — горные пики
так, как видят их сверху птицы:
пирамид священных верхушки
по бумаге расплылись тушью.

Искусство
убивает пространство-время.
И в лице — известковая дымка.
И в душе — больше нет отражений
передряг и унылого быта.

Бумага на ширме подсохла
и стучит, на ветру колыхаясь,
о бревенчатую стену дома...
Сверну-ка ее в рулон.

Вся проблема лишь в том,
что опять пробуждается сердце.
И о том лишь скорблю,
что душа возвращается в тело.
Вот уж скоро шесть лет,
как больна моя Тиэко...
Волосы
от испытаний судьбы
побелели как мел.

Дав рукам отдохнуть,
запаковываю рулон...
Вдруг — в газете, что взял для обертки,
фотография:

На крутой одинокий утес
что зарос седым тростником,
в ряд построившись, смотрят в упор
орудийные дула...

Когда наступит зимнее утро,
река Иордан покроется корочкой льда.
Я сяду в спальне,
закутавшись в плед белой шерсти —
и сердце мое уж не тронут
поход Иоанна-крестителя в обетованные земли
и дикая страсть Саломеи,
мечтавшей отсечь ему голову.

Когда наступит зимнее утро,
с улицы шумной
услышу смиренный стук гэта.
Тело мое
во владенье Природой великою вступит,
и как жизнь после смерти?
беззвучны шаги мои станут.

Острый, как бритва,
запах цветущей айвы
дерзко проникнет вдруг через закрытые двери —
словно воскрес чей-то дух
и, подкравшись, стоит предо мною...

Как мне суметь в этот миг
притвориться ученым бесстрастным,
сухо разъявшим весь мир на сплошные законы?
Мол, как прилив и отлив, неизбежны уходы-приходы
всех, кто живет под не нами придуманным небом...
Проснись же,
Любовь моя...

Когда наступит зимнее утро,
с рассветом
должны закричать будут птицы —
вот только глазам твоим черным не хватит рассвета.
Не рассмеешься ты голосом нежным, как птица,
радуясь солнцу,
и не протянешь мне руки навстречу,
точно ребенок...

С каждой такой мыслью
корчусь я в пледе из белой шерсти
и, заставляя себя,
через силу,
оду кричу я.
Оду любви своей.

Когда наступит зимнее утро,
сердце мое возвратится к жизни,
и, откричав и напевшись вдосталь,
думать придется, как жить мне дальше.
По янтарному небу рассветом
поплывет, рассыпаясь, пыльца золотая,
во дворе залает ушастый мой пойнтер,
и привычка
все время в чем-то нуждаться
вернется ко мне,
точно старый приятель...

Я любил ее!..

Когда наступит зимнее утро,
лед на реке Иордан
будет крепким.