|
|
|
2024-05-15 |
БОЛЬ ЮРИЯ КАЗАРИНА Боль, адски звенящее слово, настолько сопряженное с земной жизнью, увы, что не избавиться от ее игл никак….«Боль» — новая книга Юрия Казарина, вышедшая в серии Библиотека журнала «Дети Ра» — загорается интенсивно, мощно, своеобразно; и каждое краткое стихотворение вспыхивает особенным, неповторимым интеллектуальным орнаментом: Только увижу тебя — сразу заплачу.
Целый день плачу и пью небесный рассол. Трогаю свои руки — плачу. Трогаю воздух — плачу: он горек и умирает от горя, если не трогать его. Птица летит рядом и смотрит тебе в глаза. И всей тайгою трещит стрекоза. Не смотри на нее — заплачешь. Посмотри на нее — заплачешь. Душа тайги хочет увидеть тебя — и заплакать. Своеобычно-необычно: будто угловато: чтобы острые углы точнее взрезали сознание и внимание читателя; но… сложенные вместе углы стойко организуют специфику гармонии, удивительную целостность стиха, когда и процитировать не знаешь что: стихотворения следует приводить полностью.
Необыкновенная одушевленность всего: воздух… и горек, и умирающий от горя… словно дает ленты новой метафизики, связанные с восприятием реальности. Вглядывается поэт в лица: но это — лицо земли… лицо небес Лицо земли, лицо небес —
лик пустоты, мороза полный, изрезан леской рыболовной, как паутиной этот лес, продутый звездами навстречу глазам, где карий перелом, и губы, брошенные речью, дрожат, натянутые льдом, и слышно песенку овечью, почти — от горя — человечью, последней болью о живом. Сложно работают механизмы стихотворений Казарина: одно цепляется за другое, но словесные шестерни, соединяясь в движении, рождают то ощущение неповторимости, какое всегда сопровождает чтение стихов поэта.
…Словно — сдвигаются на чуть ощущения; и в этом сдвиге таится постижение потусторонних вариантов психики, проявляющихся в посюсторонней жизни: Страх вырастает в ужас, чтоб испариться,
дьявола пот с серебром, золотая водица, трогает глину лица твоего: птица вспорхнула — и нет ничего. Произведения Юрия Казарина насыщены, как виноградная гроздь, и пестры необычайно: вспыхивают цветы цветов, тонко играют оттенки, полутона проходят по строчкам, переливаясь… то радужно, то пепельно.
Таинственность присуща созвучиям Казарина: И воду серую вспороть
слезою, горечью, страданьем: свет возвращает миру плоть и первый снег берет в щепоть — и плачет зренье мирозданьем. Свет здесь ключевое слово. Его вертикаль и должна вести, но свет не рифмуется с болью — противостоя ей.
Вибрирует звукопись, глухо перекликаются «п», звонкими раскатами разносятся зигзагообразные «з». Необычность эпитетов — из глубин ощущений идущих. Словно из бездн изъятых: Имя времени — имя твое.
Ты на речке полощешь белье между небом и сивой водою с травяной бородою. И поешь, утирая уста: давит в губы твои высота, тяжелея от близкой разлуки, словно звуки выше смерти моей и моста заломили прозрачные руки. Мощно — о любви; имя любимой приравнено имени времени; и прозрачные руки звуков так впечатываются в мозг, что опыт читающего увеличивается сакральною силою слов.
Сюрреалистические, если не абсурдные краски проступают, светясь: Дерево выходит из человека легко.
Плачет сначала. Потом шумит все разом — так сердце болит и умирает десятилетиями, если вообще умирает, распространяясь в небе, как снег, сгущаясь в тебе, как мысль, как чувство, которые клубятся волнами, дельфинами и слезной солью… Образы сгущаются; словно заново, как в детстве, постигается мир, расположенный между светом и болью.
И хоть книга названа «Боль» света в ней ощутимо больше. Александр БАЛТИН |