РедакцияРедколлегияКонтактыДневник главного редактораХроникаСвежий номерАнтологияНаши интервьюСерия "Библиотека журнала "Футурум АРТ"СпонсорыАвангардные событияАрьергардные событияАрхивО нас пишутМультимедиа-галереяБиблиотека журналаКниги, присланные в редакциюМагазинЛауреаты "Футурума"Гостевая книгаАвангардные сайтыПодписка и распространениеСтраница памяти

Вернуться на предыдущую страницу 

Наши интервью

   

Чингиз Айтматов
Василий Аксёнов
Владимир Алейников
Эммануил Антсис
Аркадий Арканов
Эльдар Ахадов
Сергей Бирюков
Юрий Беликов
Михаил Бойко
Артём Боровик
Евгений Весник
Дмитрий Булатов
Марат Гельман
Ольга Голубева-Сванберг
Николай Грицанчук
Алексей Даен
Олег Ёлшин
Александр Иванов
Елена Иванова-Верховская
Лион Измайлов
Борис Искаков
Михаил Карагодский
Елена Кацюба
Константин Кедров
Константин Кедров
Бахыт Кенжеев
Кирилл Ковальджи
Ирина Кононова
Людмила Коль
Игорь Кон
Андрей Коровин
Виталий Коротич
Константин Кузьминский
Станислав Куняев
Виктор Лазухин
Михаил Лазухин
Леонид Лерман

Борис Левит-Броун
Слава Лён
Анна Лучина
Юрий Мамлеев
Арсен Мирзаев
Антон Нечаев
Игорь Панин
Эдуард Просецкий
Мария Розанова
Александр Рязановский
Марина Саввиных
Дмитрий Савицкий
Никас Сафронов
Елена Сафронова
Александра Середина
Валентина Синкевич
Никита Струве
Олжас Сулейменов
Федот Сучков
Татьяна Тихонова
Эдуард Тополь
Николай Тюльпинов
Александр Файн
Игорь Харичев
Алексей Хвостенко
Евгений В. Харитоновъ
Олег Хлебников
Виктор Шендерович
Вячеслав Шугаев
Владимир Шаталов
Любовь Щербинина
Элана

Николай Тюльпинов

НИКОЛАЙ ТЮЛЬПИНОВ: «ХРАМ — ЭТО СПАСЕНИЕ РУССКИХ В ПАРИЖЕ!»

Николай Александрович Тюльпинов всеми силами пытался мне помочь в моей непростой жизни в Париже в 1991 году. Знакомил с людьми, ободрял духовно (на чужбине это немаловажно), подыскивал работу... И не только потому, что мы — коллеги (Тюльпинов многие годы проработал в советской печати), а просто потому, что помогал этот человек, по-моему, всем, кому только мог «А душа, уж это точно, ежели обожжена, справедливей, милосерднее и праведней она». Это — и о Николае Александровиче. О его душе. И жизни.

Николай Александрович, Вы учились в Суворовском училище. Потом много лет работали в советской прессе, то есть были — извините! — отчасти человеком системы. И вдруг — самоизгнание, Париж. Как так получилось?

— Да, я должен был стать офицером. Но за год до окончания Суворовского училища в Свердловске я сбежал оттуда. Просто не вернулся с каникул. Завершал среднее образование в школе рабочей молодежи. Не буду рассказывать, почему я не вернулся в училище. Как это ни странно — не из-за того, что мне там не нравилось. Не было в училище угнетающей, казарменной обстановки. Мы все, кто там учился, бесконечно благодарны нашим воспитате- лям-офицерам, которые в большинстве своем отличались истинной интеллигентностью. Образование мы получили получше, чем многие на гражданке. Например, английский я с тех пор не учил. И общаюсь на этом языке. Меня все понимают. Я всех понимаю. А ведь тридцать с лишним лет прошло с тех пор, как я учил английский. И вот что еще очень важно — в училище нас не только обучали всему хорошо, но и воспитывали, развивали в нас чувство товарищества, свободомыслие. Я не скажу, конечно, что мы там только и делали, что духовно развивались и самосовершенствовались, нет, мы и на парады всевозможные ходили, и шаг печатать учились. Все — как положено. Но говорить правду и только правду, быть до конца честным — это нам просто вдолбили в голову. С детства. И, если есть во мне положительные черты, так это заложено в училище. Во всяком случае, свободомыслие — это оттуда.
В шестьдесят шестом я поступил в Литературный институт имени Горького, на отделение прозы, в семинар Юрия Яковлевича Барабаша. Тоже, надо сказать, фигура неоднозначная. Да, он был номенклатурным человеком, заместителем главного редактора «Литературной газеты». Но — подлым не был. При всем том, что наши позиции решительно не совпадали — он этого никогда не ставил в вину мне, другим студентам. Как-то мы беседовали. У него на дому. Я в то время больше других любил двух поэтов — Мандельштама и Лорку, изучал их творчество, находил у них много общего, делился этим с Юрием Яковлевичем. Он однажды сказал мне: «У них все-таки разные судьбы. Лорку-то убили фашисты». Я удивился: «Какая разница? А Мандельштама — коммунисты...» Это был разговор с человеком номенклатуры, который публично выступал против Солженицына. Но, тем не менее, н и к о г д а Юрий Яковлевич мне мои маленькие крамолы не припоминал.
Со времен Литературного института я подружился с вдовой Андрея Платонова — Марией Александровной. Она — удивительный человек. Она прожила посмертную жизнь Платонова. И открыт он читателю именно благодаря ей. Я вдохновился примером Марии Александровны. Тоже стал служить Платонову. В меру своих сил. Когда Марии Александровны не стало, я отнес «Ювенильное море» в журнал «Знамя». Напечатали. Наташа Иванова помогла. Затем я предложил рукопись «Котлована» Сергею Павловичу Залыгину. Наиболее тяжкая судьба оказалась у «Чевенгура». Я предлагал роман в различные издательства. Везде — отказ. В конце концов, рукопись также оказалась в руках у Наташи Ивановой. Тогда она уже работала в «Дружбе народов». Уже после моего отъезда роман вышел. Я сам после нескольких лет в «Литературке» почти десять лет проработал в журнале «Советская литература на иностранных языках». Вышибали меня оттуда уже по мотивам политическим. Много «прегрешений» всяких накопилось. За меня стояла только моя начальница Инна Ивановна Ростовцева. Она — прекрасный, твердый человек. Но отстоять меня, конечно, не удалось. Дангулов подключил ЦК, КГБ. Я ушел. Потом еще четыре года проработал в издательстве «Современник».

Вы печатались в то время?

— Довольно много. В последние два года (до отъезда) мне удалось сделать два больших дела — опубликовать неизданные вещи Платонова (о чем я Вам уже говорил) и две беседы с академиком Лихачевым в «Литературке».

Значит, все-таки Вас печатали. Это уже много! И — политическое убежище... Почему?

— Я совершенно не приемлю ни коммунизм, ни коммунистов. И если встать на точку зрения Дангулова, то в общем он правильно делал, что изгонял меня. Я был не из их стада. Это ясно. Я устал бороться, устал сталкиваться с системой лбами, доказывать, что белое — это белое, а черное — это черное. Друзья меня предупреждали, что за мной по пятам ходит КГБ. Может быть, поэтому я и решился...
Уже на Западе со мной произошел такой случай: в Мюнхене я ехал на трамвае на работу (мне очень быстро предложили сотрудничать с радиостанцией «Свобода»), вдруг перед трамваем оказался велосипедист. А трамвай гонит, мчится что есть силы, скорость набрал, остановиться не может, свернуть ему некуда. И велосипедисту тоже деваться некуда. Безысходность. Но на счастье рядом оказался какой-то узенький переулочек. Вот в него-то велосипедист и свернул благополучно.
Я сравнил бы себя с таким велосипедистом. Знаете, надоело постоянно чувствовать за собой грохочущий трамвай. Трамвай Системы. Я знал, что рано или поздно он меня настигнет. Однажды я проснулся в Женеве и сказал себе: «Еду в Париж, просить политического убежища». И мне очень скоро его предоставили.

Это было сложно?

— Мне повезло. Я получил политическое убежище довольно быстро. А вот сейчас эта процедура усложнилась крайне, слишком много беженцев.

Вы, наверное, с ними встречаетесь и в Храме?

— Да, сюда очень часто приходят люди за помощью. Как правило, у них — ни гроша в кармане, языка они не знают, жилья нет. Кошмар. Как можем — помогаем. Направляем в Толстовский фонд, в другие благотворительные организации. Но всем все равно не поможешь. Посему никому не советую оставаться здесь. Лучше жить дома.

Но Вы-то остались...

— Я считаю, что это была воля Судьбы. Я не хочу идти против нее. Роскошь, которую мы здесь с Вами видим вокруг каждый день, меня не волнует совершенно, этого для меня просто не существует. Я могу сидеть на картошке, обходиться самым малым. Могу работать сторожем и дворником. И, в общем-то, ничего не боюсь. И дома не боялся. Но против Судьбы я не пойду. Я считаю, что мое самоизгнание было предопределено заранее.

Как складывается Ваша жизнь здесь?

— Все идет достаточно удачно. Есть работа. Жилье за меня оплачивает французское правительство. В ближайшем будущем обещают даже предоставить собственную квартиру. От Парижской мэрии. Это потому, что я политический эмигрант. Первое время платили пособие. Что касается французского языка, то с ним у меня дела довольно-таки плохи, но учу потихоньку. Словом, все нормально. А больше всего меня радует, что здесь со мной дочка и внук.

Как Вам это удалось? Дочка попросила политического убежища вместе с Вами?

— Когда я решил остаться, она находилась дома. Потом я вызвал ее в Париж. По своему приглашению. Когда она приехала во Францию во второй раз, она тоже решила не возвращаться.

Оно тоже политическая беженка?

— Ей пока не дали документов. Но ей удалось получить право на временное пребывание во Франции. Я надеюсь, скоро она получит и статус. Я обращался с ходатайством к мэру Парижа. Мне ответили, что господин Ширак лично написал письмо в организацию, которая занимается политическими беженцами. Чтобы повнимательнее рассмотрели просьбу моей дочери. Поэтому мы надеемся на успех.

Николай Александрович, с одной стороны, Вы — противник эмиграции, а с другой — пытаетесь помочь тем, кто решил остаться в Париже...

— Это отчасти связано с моей работой. В церковь действительно приходит очень много народу. Судьбы — самые разные. Недавно пришел молодой человек из Самарканда. Удрал из дому, как-то добрался до Парижа, жил на улице. Весь ободранный, голодный. В кармане ни гроша. Было у меня в тот момент с собой пятьдесят франков, я их ему отдал. Затем мы его направили в ночлежку. В Париже они еще существуют. Ночевать в них (ночлежки функционируют только зимой. — Е. С.) можно бесплатно. Принимают там на ночлег всех, кто попал в беду. Дают постельное белье. Кормят бесплатно. Пристроился как-то парень. А на прошлой неделе в церковь зашел совсем мальчишка. Лет восемнадцати-девятнадцати, не больше. Сбежал из туристической группы, странствует по миру уже чуть ли не год. Измученный, оборванный, исхудалый, денег — ни копья. Я направил его в Сестричество (оно занимается помощью несчастным). Сестра милосердия дала ему двести франков. Затем направила в Толстовский фонд к Марии Дмитриевне Ивановой, великой гуманистке, которая сейчас руководит Фондом в Париже.

Расскажите, пожалуйста, о Храме Александра Невского, где Вы работаете.

— Это кафедральный собор. Подчиняемся мы Константинопольской патриархии. Служит у нас владыка, архиепископ Георгий. Но Храм — это не только духовный Центр, это и место общения эмигрантов всех «волн». Все, как правило, друг друга знают. Русский Париж — город маленький.
Я Вам подарю книгу, составленную по материалам ключаря Собора протоиерея Александра Чекана.
Я открываю книгу и читаю: «...император Петр Великий, после посещения в 1715 г. Франции, установил постоянное представительство, при котором, правда, не всегда бывали Церкви и священнослужители. По окончании Отечественной войны 1812 года, 12 февраля 1816 года; последовал Указ имп. Александра I об учреждении вновь Церкви грекороссийского исповедания при миссии в Париже.
...План Храма был составлен и разработан проф. СПБ. Академии Художеств Р. Кузьминым, а строителем и наблюдателем за работами был архитектор академик И. В. Штром.
...Закладка Храма состоялась 3 марта (19 февраля ст. ст.) 1859 года, а к августу 1861 г. этот величественный Храм был закончен».

— Храм — это, конечно, — продолжает Николай Александрович, — спасение русских в Париже. Эмиграция — это свобода. А свобода — это вакуум. Делайте, что хотите. Это испытание ваших душ. И вот интересно — что вы захотите делать? Кто вы на самом деле? И, слава Богу, человек — нередко! — оказывается и в эмиграции человеком, начинает понимать смысл бытия. А смысл — в вечной жизни, в свободе. А свободы без Бога не существует.

Вернемся, однако, Николай Александрович, к Вашей судьбе. Если честно, ностальгия не мучает?

— Абсолютно нет.

Не страшно?

— Понимаете, Евгений Викторович, у меня есть свой мир, в котором я живу, мой внутренний мир. Я его сохраняю и оберегаю в себе. И потом я здесь очень много работаю. Времени для особенной грусти просто нет. Я делаю то, что люблю делать. Я много напечатал очерков, статей. И в журнале «Континент», и в «Русской мысли». Подготовил примерно сорок программ для радио «Свобода», закончил повесть «Мавзолей» (из хроники потусторонней жизни). Это о том, как однажды Ленин проснулся. И что он увидел...

1991
Париж

P. S. В следующий раз я приехал в Париж только в 1996 году. Привез группу российских туристов (я работал в турфирме сопровождающим экскурсионных групп). В свободное время зашел в Храм, хотел проведать Николая Александровича. Спросил о нем пожилую даму, находившуюся там.

— Ах, а Вы не знаете? — ответила женщина. — А Николай Александрович умер. Рак у него был. Он тяжело болел. Но книгу свою все-таки дописал.
Пусть земля Вам будет пухом, дорогой Николай Александрович. Ваши добрые дела не забудутся.

2012
Москва