— Женя, почему ты подписываешься с инициалом между именем и фамилией и твердым знаком на конце?
— Не всегда. Филологические, киноведческие и большая часть критических работ публикуются просто под именем-фамилией. Критик-фантастиковед и болгарист  Евгений Харитонов в литературе один и в этой роли публикуется уже 20 лет. А Евгений В. Харитоновъ существует исключительно в поэтическом пространстве. Все эти дополнительные финтифлюшечки, вроде инициала «В.» и твердого знака, появились просто, чтобы не путали с классиком гей-литературы Евгением Харитоновым. А твердый знак на конце — это красиво и футуристично. А  проще говоря — выпендреж.

— Неужели тебя путают с тем Харитоновым?
— Как ни странно, да. На одном справочно-библиографическом Интернет-ресурсе под биографической информацией обо мне стоит ссылка на стихи ТОГО Евгения Харитонова, размещенные на сайте «Русская неофициальная поэзия».

— Расскажи о своих издательских проектах.
— Если говорить о журнальных проектах…

— А что, есть и другие?
— Да, например, сугубо библиографический проект «Стихи Миллениума»… ну, и ряд других, филологических, фантастиковедческих, к поэзии отношения не имеющих.
Так вот, журнальных проектов два, и в обоих ты выступаешь как автор. «Barkov´s Magazine» — это откровенно хулиганский проект. Он даже носит подзаголовок: «Журнал ортодоксально-маргинального искусства». Это журнал именно маргинальной литературы, «рискованной» и до неприличия раскованной, идущей одновременно и от Баркова, и от панк-культуры. Здесь публикуются рассказы, стихи, иногда визуалы. В числе постоянных авторов — поэты, достаточно известные и в «бумажной» культуре: Айвенго, Света Литвак, Евгений Лесин, Всеволод Емелин, Борис Гринберг, Герман Лукомников, Сергей Зубарев, Алексей А. Шепелев, Юрий Бурносов, ты опять же… «Барков» — это такая ностальгия по самиздатовской эпохе и бесшабашности, независимости от такого неудобного, но необходимого в журнальном процессе понятия, как «формат».
Совсем другое дело — «Другое полушарие». Проект вынашивал несколько лет. И боялся к нему приступить. Честно говоря, боялся не справиться. Преодолел страх, и четыре номера уже выпущено. Скажу честно: я очень доволен ими — блестящий авторский состав, широкий диапазон (жанровый, стилистический, тематический) представленных текстов, среди которых, на мой взгляд, нет ни одного халтурного, проходного. В номерах представлены и стихи, и проза, и драматургия, и визуальные опыты... Я даже не решусь отдельно выделить каких-то авторов — придется перечислять всех, а это займет много места, ведь только в первых двух номерах опубликованы произведения 70 авторов из России, Германии, Австралии, Болгарии, США, Ирландии, Украины, Белоруссии! Эдакая антология современного авангарда. Я намеренно делаю Интернет-журнал. Причин тут две. Первая, приземленная: для бумажного издания, увы, необходимы деньги, и деньги немалые, а находить спонсоров я не умею. Даже если бы и нашел источник финансирования — всегда есть риск, что первый номер журнала окажется последним. А я хочу, чтобы «Другое полушарие» стало действительно регулярно выходящим изданием. Ну, а главное: «Другое полушарие», надеюсь, станет не только площадкой, презентующей все многообразие современного авангардного искусства (не только российского) от поэзии до драматургии и изобразительных работ, но еще и своеобразным архивом, хранилищем авангардных текстов. Мы (говорю сейчас и от лица редколлегии, и от лица авторского актива) хотим сделать журнал, который будет интересен не только самим поэтам и  филологам, но, прежде всего, читателю. Мы стремимся показать весь спектр авангардной традиции. В портфеле журнала — и теоретические статьи, и критика, и материалы по истории авангарда, и малоизвестные или неизвестные вовсе тексты русского авангарда первой половины ХХ века.

— «Другое полушарие» — это исключительно только авангард? Так?
— «Другое полушарие» — издание, в известном смысле, прикладное, нацеленное исключительно на освоение и популяризацию авангардного опыта словесности.

— А что для тебя русский поэтический авангард в начале ХХI века?
— Я просто делаю то, что мне очень нравится, что доставляет сугубо творческое удовлетворение. Я работаю в собственное удовольствие. Настоящие пропагандисты, годами вспахивающие этот труднейший, неблагодарный участок литературы  — Сергей Бирюков, Ры Никонова и Сергей Сигей, Валерий Шерстяной, Константин Кедров и Елена Кацюба, Герман Лукомников и Сергей Федин… Назвал только несколько имен, перед которыми я снимаю шляпу. У меня же всего-навсего неплохие организаторские способности, много энтузиазма и кайфа от того, что ты делаешь очень хорошее дело и при этом получаешь удовольствие. Я дитя авангарда — мне тут уютно как поэту, как филологу, как организатору. Современный авангард  — богатейшая, подлинно живая, пребывающая в постоянном движении область словесности, по недоразумению находящаяся на периферии толстожурнального мейнстрима. Для меня сегодняшний поэтический авангард — это и есть авангард русской литературы, это и есть чистая Поэзия.

— У каждого издателя авангардной поэзии есть свои ориентиры. Какие имена для тебя знаковые?
— Мой ориентир — весь спектр авангардного опыта. И знаковых имен, в общем-то, нет. Есть поэты, субъективно важные лично для меня, оказавшие определенное влияние. Лишь некоторых назову (ограничившись авангардным списком): Николай Олейников, Василий Каменский, Велимир Хлебников, Владимир Маяковский, Ры Никонова, Всеволод Некрасов, известнейший ученый, специалист в области математической лингвистики, но совершенно неизвестный читателю как поэт Александр Кондратов — ярчайшая и многогранная  фигура ленинградского андеграунда… Ну, это только некоторые. Нельзя существовать в литературе и быть вне литературной зависимости.

— Кстати, остался ли архив Кондратова?
— Да, и более того, питерский поэт и историк авангарда Арсен Мирзаев подготовил большую архивную публикацию неизвестных поэтических работ Сэнди Конрада (этим псевдонимом Кондратов подписывал свои стихи) для «Другого полушария».

— Кто еще незаслуженно, на твой взгляд, забыт?
— К сожалению, практически напрочь забыт блестящий эгофутурист Грааль-Арельский (Стефан Петров), незаслуженно забыты поэты «Кузницы» — пролетарский футурист Михаил Прокофьевич Герасимов и Сергей Обрадович; известный лишь узкому кругу специалистов лучший наивный поэт первой половины ХХ века Сергей Нельдихен; тончайший лирик, от которого «официально» оставили всего одно стихотворение — «Балладу о прокуренном вагоне» — Александр Кочетков... Перечислять и перечислять…
А скольких еще грозят забыть, затереть, стереть. Не вижу я что-то в «толстых» журналах публикаций, на мой субъективный взгляд, лучшего лианозовца Всеволода Некрасова, широко известного на Западе и прочно не известного у нас мэтра саунд-поэзии Валерия Шерстяного, обходят стороной Сергея Бирюкова, Константина Кедрова, Елену Кацюбу, Ры Никонову… Ничего в литературе не изменилось с советских времен: словесность по-прежнему делится на официальную и неофициальную. В официальной (или лучше сказать: официозной?) литературе этих имен нет. Не в формате они, не гладенькие, не ровненькие, слишком индивидуальные. До парадокса доходит — в тех же «толстых» журналах о них появляются лестные отзывы, но печатать их — ни-ни. Обидно, что на Западе эти имена известны лучше, чем у нас. Уместно будет напомнить мудрые слова Карамзина: «Мы никогда не будем умны чужым умом и славны чужой славою; французские, английские авторы могут обойтись без нашей похвалы; но русским нужно по крайней мере внимание русских».

— Помогает ли тебе издательская деятельность в собственной стихотворческой практике?
— Честно говоря, даже не знаю. Не задумывался. Да и не считаю я себя издателем. Я, скорее, организатор. И не представляю, как выпуск Интернет-журнала может способствовать моей стихотворческой практике — книжки я не издаю. Но одно точно: издание даже и Интернет-журналов, работа с чужими текстами отнимают кучу времени, пишу я сейчас реже. Но мне нравится такая жизнь, мне нравится печатать талантливых авторов и делать все, чтобы о них узнало как можно больше читателей.

— Пишешь ли ты силлабо-тонические стихи?
— Конечно, пишу. И часто. Почему-то в глазах критиков я стал прочно ассоциироваться с верлибром — только потому, что в последние несколько лет упругость верлибра мне была ближе. С регулярным стихом я никогда не разрывал отношений.

— Возможен ли авангард в силлабо-тонике?
— Вместо ответа — просто навскидку несколько имен: Хлебников, Каменский, Маяковский, Олейников, ранний Заболоцкий, Введенский, Оболдуев... Или вот ближе по времени: Вознесенский, Бирюков, Степанов, Литвак, Чудасов, Гринберг, Казарновский, Асиновский... Продолжать ряд? Или я ответил на твой вопрос?

— Ответил. А какие направления авангарда тебе наиболее близки?
— Я не могу подолгу оставаться в рамках какого-то одного приема, стиля, направления. Я жадный до всего нового для себя. Конкретно сейчас меня более всего увлекает работа с саунд-поэзией (лаут, звучарь), фонетическая заумь и бук-арт. Что будет завтра — не знаю.

— А что такое поэзия?
— Чудо (с большой буквы), которое нельзя объяснить.
Вообще, у каждого свое понимание поэзии. Для кого-то Хлебников — графоман, писавший бред, а Дементьев  — величайший поэт. Вот недавно встретился с одноклассницей, с которой не виделись более 20 лет. Вдруг разговорились о стихах. И она призналась, что самый главный поэт в ее жизни — Эдуард Асадов… Вот-вот, у нас с тобой это вызывает ироническую усмешку. Мы «испорчены» профессиональной литературой. А для одноклассницы моей стихи Асадова в критический момент ее жизни стали тем самым Чудом, вырвавшим ее буквально из петли. Она находит в его стихах месседж, адресованный «лично ей». Значит, и Асадов — Поэт. И любой графоман, получается, может быть Поэтом. А признанный критикой актуальный стихотворец из «Воздуха» или «Ариона» для большинства непрофильных читателей — сущий графоман. Вот пойди и разберись: что же это такое — ПОЭЗИЯ? Почему для одних она ОДНО, а для других ДРУГОЕ? И эти точки никак не пересекаются.  А все рассуждения о профессиональной оценке и непрофессиональной — это уже от лукавого. В случае с поэзией.

— Слышал, что пару лет назад ты стал первым и пока единственным иностранным лауреатом национальной болгарской премии «Гравитон». Это за переводы болгарских поэтов тебе дали?
— Точнее, это случилось, можно сказать, давно  — в 2004 году. Нет-нет, это не за поэзию. Формулировка была: «За вклад в болгарскую культуру», а вручили за монографическую энциклопедию «Болгария фантастическая». Просто это оказалось первым в филологии исследованием нереалистической словесности Болгарии. Вот и оценили.

— Твои любимые поэты?
— Это второй самый трудный вопрос после «Что такое поэзия?». Нет устойчивого шорт-листа любимых поэтов. В разные периоды этот список претерпевает существенные перемены. Вот сейчас я чаще перечитываю стихи Николая Олейникова, Леонида Мартынова, Леонида Губанова, Василия Каменского и Алексея Кручёных. Просто обожаю пушкинские поэмы. И, конечно, в большом количестве читаю современных авангардистов — не только потому, что «по должности положено». А потому что там очень много жизни, воздуха, звуков.