А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   
Владимир СТРОЧКОВ (Москва) — поэт. Родился в Москве. Окончил Московский институт стали и сплавов в 1969 году. Служил офицером в парашютном полку Кантемировской дивизии, работал инженером, начальником цеха, занимается компьютерной версткой и дизайном.


Стихотворение было опубликовано в журнале "Арион" (№3, 2002).



РАННЯЯ ГОТИКА

По квадратному морю, кренясь, проплывает Потемкин, символ, броненосец,
боевая деревня светлейшего князя, ублюдок,потомок петровского флота,
и в броне утконоса ехидно крюйт-камеры роет в потемках червяк-древоточец,
и сомнение гложет корабль-иероглиф, дредноут,и едкими каплями пота

ядовитого точит обшивку, и каплями трупного яда и ржавчины рыжей.
По изъеденной палубе бродит, качаясь, бунтуя, матрос, как паук-сенокосец,
как созревший клонится колос на глиняных шатких своих ложноножках бесстыжих,
псевдоподиях червеобразного призрака манифеста псевдобунта, народ-богоносец.

Расползаются трупные черви играть в бескозырках, тельняшках, казенных бушлатах.
Из готических башенок круто торчит измеряемый в дюймах стальной долгоносик,
пустотелый и трубчатый, словно домик ручейника;пристально смотрит на берег одесской Галаты.
Там по лестнице стрёмной, ныряя, как шлюпка,несется коляска под грохот колесик,

самоходная тачка, тачанка, с набухшими, словно энцефалитные клещи, гроздьями гнева,
экипаж с золотыми мясными червями, кочевая кибитка живого гниющего мяса.
Мчится мертворожденный младенец, червивым перстом указующий вниз и налево,
намечая рабочему классу и тож трудовому крестьянству грядущую трассу.

С умиленьем глядит на младенца-вампира огромный костлявый упырь-краснофлотец,
мух мясных от лица отгоняя, любуется им наливная от черного гноя крестьянка,
улыбается скупо ему, с костяка обирая могильную гниль, пролетарий-золоторотец,
обгоревшей рукой ему машет обугленный красноармеец из подбитого среднего танка.

Скоро, скоро в известковую яму ляжет вместе с семьей отставной государь-самодержец,
и раскрасят торосы кронштадтского льда пролетарскою кровью своей делегаты-балтийцы,
и сойдутся зеленые, красные, белые, прочие, сын на отца, брат на брата, постреляют, порубят, повесят, порежут,
побегут в эмигацию — белые, красные, разные люди — попы, офицеры, евреи, бандиты, поэты, убийцы.

Скоро, скоро гигантской медведкой из недр революции выползет страшный Сосо Джугашвили,
и полезут из всех плинтусов и щелей тараканы, клопы, многоножки, термиты, жуки, пауки, мухоловки и гниды,
и амебы с поденками, день прошуршав, будут рады тому, что их вновь позабыли убить, невзначай не убили,
и пойдут по полям, по лесам, по горам, по долам, по этапам, вагонам с гармошкой и кепкой скулить инвалиды.

Скоро, скоро страну ее стражи, любимцы народа, стальные чекисты накроют одним бесконечным брезентом
и начнут исчезать вольнодумцев, чужих, разночинцев, родных, инородцев, своих, их детей и домашних.
У Авроры, Варяга, Корейца, Очакова, Чесмы, Потемкина, крякнув, поедут от ужаса их орудийные башни.
Станут матери плакать по их сыновьям, дочерям, комсомольцам, спецам, кулакам, командирам, студентам,

по троцкистам, зиновьевцам, космополитам, врачам и врагам трудового народа, вредителям и недобиткам.
По телам, черепам, трупам, судьбам, этапам большого пути пересылок и зон полетит боевая тачанка,
колесница Джаггернаута с отменно отбитыми косами, жуткими гроздьями гнева, стальная кибитка,
и двухсотмиллионное поле замрет под стахановской жатвою этой, багровой волчанкой-молчанкой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Эйзенштейн отдыхает, отсняв эпизод на "ура", режиссер-мифотворец:
два-три съемочных дня — и певец революции новую ленту скончает.
А вокруг суетится, реквизит собирая, беспорточный наемный урод-многоборец,
и стальной громовержец Потемкин укоризненно главным фанерным калибром качает.

Два-три дня — и начнется для всех слепоглухонемая черно-белая фильма,
наш шедевр мировой с поразительным чудом — явлением мясогниющего красного флага,
по Европе за Призраком вслед с небывалым триумфом прокатится, жатву людскую сбирая обильно.
Начинается Мировая Коммуна. Эйзенштейн отдыхает. Пора загораться Рейхстагу.




Стихотворение было опубликовано в журнале TextOnly, № 17 (3, 06)



* * *

Глаголом "жечь" существительное "сердца"
посредством винительного — "Кого? Что?".
"Людей" — "Кого?", но вернее — "Чьи?" —
дополнение. То же и Пушкин — "Чей?"
Известно, чей: Гончаровский. Роман,
и ясно, куда: "Обрыв".
Жечь — "Что делать?" — инфинитив.
Чернышевский. Это уже "Какой?".
Ответ сомнительно чист.
Посвящается — возвратный глагол,
Ольга Сократовна — это "Кому?".
Ответ на вопрос — "Всем".
Но это уже другой вопрос,
хотя и тот же ответ.
Другой вопрос — "Кто виноват",
но Герцен — это "Каков?".
"Каков" — вопрос, "таков" и ответ,
и в тоже время — вопрос.
Зато вопрос "Кто виноват"
уже давно не вопрос,
и если спросят, "Кто виноват?" —
ответ на это всегда один:
Пушкин, кто же еще!

06.10.05, Красково